Татьяна Литвинова. Помещичья правда: Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII — первой половине XIX века. М.: НЛО, 2019
Есть историографический стереотип: «помещик против крепостного права» — это все равно что «пчелы против меда», и отдельные просвещенные и человеколюбивые персонажи лишь подтверждают правило. Украинский историк Татьяна Литвинова этот стереотип развенчивает. По существу, исследовательница проводит реабилитацию дворянского класса, на малороссийском материале демонстрируя, что элиты Гетманщины не только осознавали необходимость освобождения крестьян, но и предпринимали в этом направлении вполне конкретные шаги. Монография особенно интересна как полемическая альтернатива концепции внутренней колонизации, которую принято иллюстрировать фактами из истории Российской империи.
«Черниговская губерния по этим показателям [числу мелкопоместных дворян] занимала третье место в империи.<...> Помещики, владевшие каждый более чем 1 тысячью душ, составляли соответственно 39 и 46 человек. Для сравнения: в Европейской России владельцы 1–20 душ на время Х ревизии составляли 38,9 %, средние помещики — 20,1 %, крупные — 2,2 %, крупнейшие — 1,2 %. Полтавская и Черниговская губернии, как утверждал А. П. Корелин, отличались также большим количеством личных дворян. В основной своей массе это было „казачье офицерство”, численность которого быстро и неуклонно росла.
Как известно, поддерживать достойный статуса уровень жизни можно было, владея не менее чем 100 душ мужского пола. Итак, большинство помещиков-душевладельцев Левобережья под эти критерии не попадало. Не случайно материальное положение мелкопоместных дворян в первой половине XIX века было предметом специального внимания правительства. Поддерживать нормальный статусный уровень жизни они могли благодаря службе. Средних и крупных собственников в крае было всего лишь около 9 %. „Объявления” малороссийских дворян о своих доходах в первые десятилетия XIX века — дополнительное тому подтверждение. Помещики, чьи годовые доходы не превышали и нескольких сотен рублей, значительно преобладали. <...>
Очевидно, необходимость заботы о судьбе детей бедных своих собратьев осознавалась дворянским сообществом, значительную часть которого составляло мелкопоместное и чиновное панство».
Александр Иличевский. Воображение мира. Эссе. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019
Автор романов «Матисс» и «Перс», лауреат многочисленных премий, в своей эссеистике выдерживает спокойную интонацию человека, который выбрал отстаивать идеалы разумного и вечного перед лицом наличной действительности. Один из сценариев этого противостояния разыгрывается в виде сопротивления цивилизации архаическому варварству. Однако вне зависимости от сценария важнейшим инструментом разума Иличевский полагает воображение — силу, содержащую в себе элемент творческого планирования и потому пребывающую в оппозиции спонтанной неуправляемой фантазии. О том, что силы, по всей видимости, неравны, напоминает образ «печального воина», возникающий в одном из текстов.
«В увлекательной монографии „Гении и аутсайдеры” Малкольм Гладуэлл описывает результат социологических исследований, показавших, что летальная преступность наиболее высока среди общностей, „зараженных” разновидностью того, что социологи называют „культура чести”: то есть, такой культуры, в которой мужчина обязан блюсти свою маскулинную репутацию, ибо от нее зависит не только его самооценка, но и общественное положение. Признаки культуры чести коренятся преимущественно в скотоводческих культурах — в сообществах пастухов, образовавшихся в бесплодных, часто горных областях, таких как Сицилия, Северная Ирландия, Шотландия или Страна басков. <...>
Саму первобытность нравов этой части населения Земли можно прочувствовать, оказавшись однажды свидетелем массового ритуального забоя скота, когда огромное количество людей, собравшихся в праздничных одеждах в одном месте, с эгоистической жадностью к лучшей доле приносят в жертву домашних животных, сливают кровь и т. д. <...>
Таким образом, доземледельческая эпоха, эпоха охотников, собирателей и скотоводов — оказывается элементом агрессивной архаики. <...> И, last but not least: простые эти рассуждения приведут нас к серьезному выводу, если мы взглянем на новейшее время и увидим, что начало апокалипсиса — весь XX век состоял из кровавых конфликтов сил модернизма с архаикой».
Олег Новокщенов, Александр Киреев, Дмитрий Горшечников. Архив барона Унгерна. СПб.: Чтиво, 2019
«Архив» — первая бумажная книга независимого интернет-издательства «Чтиво». Сообщают, что этот продукт тройной коллаборации был написан 15 лет назад и все эти годы игнорировался «большими» издательствами. Смеем предположить, что эта легенда — тоже мистификация.
От «Архива» безошибочно веет 2003 годом, когда идея сочинять квазиисторические гипертексты (можно в паре версий — мужской и женской) казалась особенно остроумной. Как бы то ни было, этот «роман-фантасмагория», как заявлено в аннотации, и сегодня придется по душе тем, кто любит многослойные отсылки и постмодернистские игрища. В центре нарратива — приключения вокруг и около «документов» Романа Федоровича Унгерна-Штернберга, чье имя в данном случае также стоило бы взять в кавычки.
«Существование унгерналистики было предъявлено научному миру доктором Рафаэлем да-Костой, опубликовавшим в 1960 году двухтомник „Атомы познания. Броуновское движение мысли”, первый том которого принадлежал Женевьеве Маргентштерн и содержал описание феноменалистической концепции унгерналистики, а второй представлял собой узкоспециальный патопсихологический трактат самого Рафаэля де-Косты, впрочем, необъяснимым образом стилистически дополнявший исследование его супруги. Порожденные публикацией ренессансные иллюзии пробудили немецкую научную мысль из состояния летаргии; академическая школа, двигаясь по стопам послевоенного автомобилестроения и футбола, предъявила изумленной Европе свои права на возрожденную науку. Скрывавшие лица темными очками и широкополым шляпами спешно прибывшие из Аргентины члены Всегерманского Общества Любителей Прикладной Унгерналистики не уступили в скорости межконтинентальных передвижений оппонентам, принесшим в жертву плутониевые бомбы и „гонку к Луне” ради триумфального возвращения на родину. В начале 60-х годов ХХ века Федеративная Республика была настолько наводнена профессорами и академиками всех мастей, что радикальные унгерналистские открытия казались неизбежными, темы предстоящей конференции унгерналистов обсуждались повсюду, от жаждущих нового знания студенческих аудиторий до наркологических клиник, являвшихся местом постоянной дисклокации последних квазиперсоналистов, кстати, к их чести, бойкотировавших „псевдонаучный шабаш”».
Десмонд Моррис. Язык тела: Позы и жесты в искусстве. М.: Ад Маргинем, 2019. Перевод с английского Е. Куровой
Перед тем как заняться сюрреалистической живописью, Десмонд Моррис прославился скандальным для своего времени научпоповым бестселлером «Голая обезьяна» (1967), где человеческое поведение рассматривалось с точки зрения этологии. Книга «Язык тела» ничем взбудоражить публику не может, и дело не только в изменившихся за полвека нравах. Это вполне благоразумный словарь жестов, рассмотренных на примере предметов искусства — от неолитических Венер до современных инсталляций. Довольно прямолинейно толкуя смысл телесных позиций и состояний (вроде сна), Моррис дает представление об эволюции культурных норм и попутно успевает ответить на массу животрепещущих вопросов вроде того, почему Наполеон позировал для портретов, заложив руку за борт мундира. Книга прекрасно иллюстрирована.
«Одно скандальное произведение искусства изображает коленопреклонение, вселяющее глубокую тревогу. Созданная итальянским художником-концептуалистом Маурицио Каттеланом работа „Он” (2001) представляет собой одетую в костюм 1930-х годов восковую фигуру человека в натуральную величину. Если подойти к ней сзади, кажется, что это маленький невинный школьник, преклонивший колени в искренней молитве. Однако, обойдя фигуру и взглянув на нее спереди, встречаешься глазами с Адольфом Гитлером. Мысль о том, что невинный Гитлер может обратиться к Всевышнему с молитвой, настолько возмутительна, что художник заявил: „Я сам хотел уничтожить эту работу. Я решался и отступал сотни раз, каждый день. Гитлер — это абсолютный страх; это образ, полный нестерпимой боли. Даже его имя невозможно произнести без боли. Но оно вторглось в мою память, оно живет в моей голове, хотя и остается табу”. Когда в 2016 гдоу это произведение было куплено на аукционе за 17 миллионов долларов, нью-йоркские журналисты, заинтригованные мотивами анонимного покупателя, затеяли безрезультатное расследование в надежде установить его личность».
Томас Харрис. Кари Мора. М.: Эксмо, 2019. Перевод с английского А. Лисочкина
Томас Харрис — это человек, который придумал Ганнибала Лектера, а «Кари Мора» — его последний на текущий момент роман, который фанаты ждали аж 13 лет (плюс ко всему это первый с 1975 года текст автора, где Лектер не фигурирует). Верный принципу, что новые песни сочиняют те, у кого есть сложности со старыми, Харрис вновь помещает в центр повествования конфликт ярких характеров. На этот раз вместо доктора-каннибала и агентки ФБР друг другу противостоят богатый подпольный делец и бедная колумбийская мигрантка, чье имя вынесено в название романа. До высот «Молчания ягнят» этот сдобренный черным юмором триллер, пожалуй, не дотягивает, но скрасить несколько осенних вечеров может вполне.
«— Видите следы от пилы на третьем шейном позвонке? — отозвалась доктор Бинг. — Судя по расстоянию между зубцами, использовалась ручная электропила марки „Сазл” с возвратно-поступательным движением режущего полотна. В США это все более популярный инструмент для расчленения — уже обогнал цепную бензопилу и отстает только от мачете. Чтобы это проделать, труп, скорее всего, положили на стол или на кухонную стойку — ну или в кузов пикапа с откинутым бортом, чтобы голова свисала наружу. Когда ему отпиливали голову и отсекали пальцы, он был уже мертв. Откуда нам это известно? Взгляните на результаты анализов — уровень серотонина и гистамина в поврежденных тканях не выше нормы. То же самое касается и проколов брюшной полости — это было сделано, чтобы он слишком быстро не всплыл под воздействием газов, образующихся в процессе разложения. Видите разницу в способах, какими были ампутированы пальцы? Один отпилен все той же ручной электропилой, а другие удалены более традиционным манером — откушены чем-то вроде садового секатора. На бедре — огнестрельная рана, навылет, и еще одна в районе таза — я нашла пулю, которая там застряла».
Софья Багдасарова. Воры, вандалы и идиоты: Криминальная история русского искусства. М.: Эксмо, 2019
Автор бестселлера «Омерзительное искусство» и ведущая известного просветительского блога в ЖЖ возвращается с первой в своем роде историей преступлений в сфере искусства, совершенных в России. Хребет повествования составлен из историй краж, хронологически последняя из которых — похищение полотна Куинджи — датирована 2019 годом. Автор не слишком фокусируется на мотивах и психологических нюансах преступников, ограничиваясь игриво-сатирическим, в духе лоу-файного Зощенко, описанием случившегося. Градус развлекательности повышают арт-дилерские байки, размещенные между основными рассказами. Любопытна и верстка издания — она с успехом мимикрирует под научно-популярные книги для подросткового возраста конца 1980-х.
«Так вот, товарищ потенциальный правонарушитель, мотай на ус! Во-первых, последнее дело, воруя полотно из музея, — вырезать холст снаружи из рамы, кромсая его ножом. Это только для фильма „Приключения Электроника” годится! Но там же, позвольте напомнить, еще и говорящий человекоподобный робот есть, блондин кудрявый. Так вот, тема с вырезанием холста ножами — столь же реалистична и правдоподобна, как и про советских киборгов. Выдирая таким способом холст из подрамника, ты мгновенно свою добычу в разы обесцениваешь! Целиковые картины — то есть с полосами холста, которые были спрятаны под раму, загнуты за край подрамника и еще вдобавок с обратной стороны закреплены, — можно продать намного дороже (например, просто потому, что они не выглядят так подозрительно). Даже если ты воруешь полотно для подпольного коллекционера, который гарантированно даст тебе денег, поверь мне: увидев такое варварство с краями шедевра, этот знаток искусств весьма расстроится. И может заплатить меньше: ведь теперь ему придется вложиться в весьма дорогостоящую реставрацию, причем подпольную же. Кроме того, обрезанное полотно тяжелей хранить — стабильность грунта нарушена, краска осыпается, холст треплется. Из‑за поврежденных краев оно может расползаться на глазах, особенно если долго хранить в плохих условиях, ожидая покупателя.
Конечно, весьма эффектно выглядит: подойти к стене музея, достать блестящий стальной резак, эффектным движением, точным, как скальпель хирурга, вырезать картину из рамы... А если картина написана не на холсте (тряпочке), а на картоне? А на фанере? Или на доске? Дубовой? Так с картинами вообще нередко случается. Представляете, какой облом в эффектной сценографии, да? Ножик о дуб и погнуть можно...»