Симон Кордонский. Как устроена Россия. Статьи и интервью разных лет. М.: Common Place; Фонд поддержки социальных исследований «Хамовники», 2021. Содержание
На обложке этой удивительной книги — некто вроде Большого брата на фоне России. Это книга атак против всех на свете, от власти до интеллигенции (среди ее антигероев есть и я). А еще недавно, уже при Путине, Симон Кордонский руководил Экспертным управлением АП — Управлением по делам Леса. Он известен как автор ходового термина «гаражная экономика», проникшего из-за своей кажущейся простоты и в президентские речи. Впрочем, взгляды профессора с тех пор усложнились.
«Жизнь большинства семей России распределена между городской квартирой, дачей, погребом, сараем и гаражом... В целом, совокупное жилье представляет собой относительно замкнутую структуру материализованных связей, внеэкономическую по природе, существующую помимо государства... Это промысловая жизнь... там водку разливают, сметану делают, стригут, лечат. Я сам так ходил лечить зубы» (с. 305), — заверяет нас железный Кордонский. Его Россия — узкая полоска заселенных земель, которая сминается при вторжениях государства, но затем всегда распрямляется.
«Основная деятельность государства — это конструирование угроз и выбивание денег на нейтрализацию сконструированных угроз. Например, внешний враг» (с. 308).
Кордонский — один из самых сердитых, чтобы не сказать злых людей России. Выйдя в науку из шинели палеоботаника Сергея Мейена, от власти он ушел в «Вышку» — гнездо наблюдателей русской жизни как она есть. Только не говорите Кордонскому про «реальную жизнь»! Эссе «В реальности и на самом деле» — бриллиант его яростной публицистики. Автор показывает тщетность любых отсылок к объективной реальности, в случае России признавая полезным только научное описание. Впрочем, и в социальных науках он мало что ценит.
«Реалисты не склонны обращать внимание на то, что есть и происходит на самом деле. Они уверены, что Россия при некоторой специфике такая же страна, как и прочие. Они убеждены, что в ней есть государство, есть общество, есть экономика и народ, который стремится к демократии» (с. 52).
А что же есть? В первую нашу встречу Кордонский рассказал мне, как разглядывал в глухой тайге местного дурачка, следившего в свою очередь за пусками МБР с полигона. Ракета с ревом вздымается над тайгой — и дурачок громко пердит, всякий раз празднуя успешно проведенное испытание. Этот образ из рассказа Симона собирал воедино нищий развеселый советский мир, где я вырос.
«Раздвоенность придает жизни своеобразную авантюрность, от которой некоторые иностранцы впадают в ступор» (с. 52).
Кордонский — олицетворенный вызов со стороны тех земель, по которым он и сегодня бродит с ружьишком. Его знание о России хорошо вооружено. Но этот Перец, долго проработавший в Управлении по делам Леса, всегда недолюбливал государство.
«На создание иллюзии безопасности тратятся основные государственные ресурсы. Это экономика выживания, а не жизни. Жизнь развивается, а выживание стагнирует» (с. 214).
Не у него ли я подцепил базовое для русской политики понятие выживания?
«Жизнь по понятиям — это жизнь-выживание, жизнь промысловая».
Кордонский десятилетиями изучает и описывает земли выживших, и в Управлении по делам он изучал не Лес, а самих управленцев.
«В реальности государство и граждане существуют. Но на самом деле в России нет государства в традиционном смысле этого термина, равно как нет и граждан (не говоря уже о гражданском обществе)» (с. 50).
Затем он вернулся в Лес, чтобы изучать — но кого?
«Может быть, новая Россия возникнет из переплетений миллионов простых жизней и обыденных дел, а не из героических деяний пришельцев ниоткуда?» (с. 97).
Мы шли на ощупь в пространстве Кордонского, в N-мерном континууме на самом деле, и забрели не туда. У Азимова есть поучительный рассказ «Робот ЭЛ-76 попадает не туда». В России столько людей попало не туда, что им потребовался бы необъятный транзитный зал, где-то вдали переходящий в зал для проведения панихид.
Профессор Кордонский ввел в наш социологический дискурс термин понятийность тогда, когда великий зэк Валерий Абрамкин еще разрабатывал его на кейсах советской зоны.
«Если человек действует не по понятиям, то его переводят под закон. Это не анархия, это очень жесткий порядок — жизнь по понятиям» (с. 222). «Понятие возникает в момент разборки: „ты ведешь себя не по понятиям”. С некоторыми из арестованных и посаженных губернаторов была эта ситуация: ему сказали делиться. А он, может, даже и делился, но недостаточно, брал не по чину» (с. 219).
Начав партизанский рейд во славу релевантности, Симон жжет напалмом. Он выступает в этой книге как вдумчивый хейтер. Мишенью хейта может стать кто угодно — писатели, инноваторы, Бог и экономисты.
«Инноваторы должны позаботиться о своем будущем, чтобы режим был комфортным, пайка достойной и чтобы в шарашках инноваторы умирали от старческого слабоумия, а не от цинги и дизентерии» (с. 199).
...Началась наша встреча в баре новосибирского Академгородка в 1988-м, и там незнакомый человек жарко прошептал мне в ухо: «Ломать в стране больше ничего нельзя — хватит!» Советский Союз в те годы был бедным больным животным, а в Кордонском я опознал ветеринара, разбирающегося во внутренних органах. Мало чего поняв в его рассуждениях, я позвал Симона к себе аналитиком, потому что верил в прогресс СССР — и теперь невольно оказался в числе персонажей новой книги Кордонского. Симон включил в нее разнос моих проектов 1990-х годов (про интеллигентов он, впрочем, ничего кроме разносов не сочиняет). Меня он обстебал так жестоко, что и сегодня, двадцать пять лет спустя, я уклонюсь от полемики.
«Прогрессоры считают сконструированные ими самими общности реализованным ИНЫМ — не пошлым настоящим, а хорошим прошлым, воспроизведенным непосредственно в будущем. В ИНОМ повседневность превращается из тривиальной в героическую... В надоевшую свору старых персонажей встревает новый герой...» (с. 95).
Этот старый упрек сегодня еще более справедлив. Похоже, мы перестарались с прославлением героев и раздачей колюще-режущего реквизита.
Листая книгу Кордонского «Как устроена Россия», ощущаешь себя Алисой, провалившейся в кроличью нору. Полет ускоряется, пространство ширится, заселяясь людьми, назвать которых обреченными не повернется язык. Хочется помочь им выжить, но Кордонский больно бьет по рукам — прогрессор, брысь!
«Самой коррупции я не вижу. Она возможна только на рынке, в отношениях между рынком и государством. Поскольку у нас в полной мере нет ни того, ни другого, происходящее лучше описывать не как коррупцию, а как сословную ренту» (с. 220). Нечто близкое в незапамятные времена я слышал и от будущего президента РФ — в этом они с Кордонским вполне согласны.
И мы пролетаем мимо стеллажей, заставленных русской классикой — полка за полкой, империя за империей, война за войной. Погружаясь в книгу, читатель попадает в столь ценимый автором институт управления Россией — в русскую баньку с пауками, промысловиками и местным начальством. Здесь решаются все вопросы. Но разве Достоевский не предупреждал нас, чем кончается его Россия?