Анна Бернс. Молочник. м.: Эксмо, 2019. Перевод с английского Григория Крылова
Критики и книжные блогеры писали, что чтение «Молочника» Анны Бернс — еще та задачка: сложно продраться через крючковатый, изобилующий неологизмами язык, сложно держать внимание на ветвящемся повествовании. В общем — сложно оставаться в голове восемнадцатилетней девушки, живущей в консервативном районе ирландского городка.
Да, сложно, но не сложнее, чем оказываться в голове героев Джойса и Пруста. Как ни странно, важным для Бернс становится не земляк Джойс, а как раз француз Пруст. Ее героиня в бреду после тяжелой интоксикации даже судит его в самом настоящем суде за то, что тот, будучи ее современником, строит из себя писателя прошлого века. Пруст идет в прошлое и ностальгически романтизирует его, но Бернс не может любоваться прошлым, ее боль не томящая, а удушающая. И если Пруст писал «В поисках утраченного времени», то Бернс пишет другой роман, он мог бы называться «Реконструируя преодоленный ад». Важно и то, что французский язык для бернсовского сообщества — это язык «пидарастичный», именно этим словом называют его женщины-пуританки, когда помогают героине оправиться от отравления. Французский язык и литература на нем здесь становятся языком Радикального Другого. И учительница французского читает пассаж, в котором написано, что небо розовое, но ученики твердят обратное: небо голубое и быть другим не может. Учительница французского не отступает, она ведет своих учеников к панорамному окну и показывает им закатное, меняющее зеленый на розовый цвет, небо. И героиня Бернс признает, что небо не голубое, но другое — красное, черное, серое, фиолетовое, какое угодно еще. Но признаться в том, что видит всю палитру, не может. Пурпурное с градиентом в ярко-желтый — вот какое небо изображено на обложке книги. И оно, безусловно, не может таковым быть.
Признать, что небо не голубое, — значит быть запредельщицей (один из неологизмов Бернс), значит быть не такой, как все. Чтобы быть запредельщицей, необязательно делать что-то запредельное — например, отравлять ядами жителей города, как это делала «таблеточная девица». Можно просто никого не любить и никого не бояться — как «настоящий молочник», зеркальный герой того Молочника, который преследует рассказчицу. В частности, героиня Бернс узнает о том, что и она запредельщица. Но запредельщицей ее называют не потому, что все сообщество жужжит о ее романе с женатым мужчиной старше ее вдвое, да еще состоящим в подпольной военизированной организации, а потому, что она читает на ходу французские романы XIX века. И «старейшая подруга» героини, говоря о том, каким образом она выглядит в глазах сообщества, резюмирует: «взрывчатка в его руках вполне приемлема, а книга в твоих — нет». Таких, как Молочник, зовут «неприемниками». И они — власть в районе: ни полиция, ни медицинские институты, хоть они формально присутствуют в городе, не имеют на них никакого влияния. В районе, в котором живет консервативная религиозная община, ее члены ежедневно страдают от самосуда или зачисток со стороны властей, а огороды мирных жителей нашпигованы оружием — балом правят сепаратисты.
Границы между теми и этими, такими и не такими — один из важных мотивов книги. Сообщество Бернс постоянно манифестирует свое отличие от «заморской страны» и даже от собственного города. Это религиозное сообщество с неприемниками во главе живет замкнутым анклавом и никого к себе не пускает, а еще — не выпускает. Путешествие героини из своего района в центр города на уроки французского вызывает много вопросов у соседей. Однако границы, которые члены сообщества так рьяно отвоевывают, размываются внутри самого этого сообщества. Каждый его член оказывается в центре всеобщего внимания. Так работает паноптикум — тюрьма, в которой непрерывное пристальное наблюдение за заключенными может в прямом смысле свести с ума. Отец главной героини страдал от депрессии и умер от этой болезни. Чтобы не обезуметь, многие становятся на позицию надзирателя — так рождается сообщество радикальных надзирателей. И главный инструмент запугивания здесь — слухи и сплетни, а крайняя мера — убийство. Все члены семьи школьной подруги главной героини были убиты или же сбежали из страны. Впрочем, есть у нее один выживший зять — он озабочен вечерними пробежками и мышечным тонусом. Кажется, этого парня не волнует ничего, кроме его накачанных икр. Но это не так: его одержимость пробежками и немногословность, а порой предельная тавтологичность — это способ не говорить ни о чем, что происходит вокруг. Его концентрация на разогревающей тренировке близка к дзен-буддийской практике. Он не сплетничает и не говорит о политике, в то время как его жена пьянствует с подругами и заедает тревогу шопингом, — что тоже выглядит как своеобразный эскапизм.
Рассказчица ощущает зыбкость собственных границ и вторжение со стороны Молочника не сразу. Образ ее жизни напоминает игру в «домик»: чтобы не думать о прошлом и настоящем своей страны, она читает романы XIX века; чтобы не получать вопросы о детях и свадьбе, она заводит отношения не по кальке сообщества — три раза в неделю встречается со своим «наверным бойфрендом» за пределами района. Ну и, конечно же, она читает на ходу. Появление на ее пути того самого Молочника разрушает иллюзию, что она может избегать правил жизни в сообществе. И не только иллюзию — Молочник разрушает ее саму. Именно поэтому она становится его мишенью — Молочник здесь символ всепроникающего контролирующего взгляда. Любезный мужчина на белом фургоне появляется на первых страницах и после, еще несколько раз. Героиня Бернс разговаривает с ним всего несколько раз. Но фигура Молочника становится вездесущей. Сначала мать героини отчитывает ее за беспечность, потом весь район шепчется у нее за спиной, и в конце концов она начинает просыпаться каждую ночь от панического страха: ей кажется, что в комнате кто-то есть. Когда же таблеточная девица подсыпает ей в питье яд, героиня в полубреду кричит о том, что «это» пробралось в ее тело.
Никто не может помочь еще и потому, что ей никто не верит. Молочник простирает свои щупальца. И все, что только может ждать ее, — это разочарование в ее собственных способах избегать правил сообщества. Книги не помогают, «старейшую подругу» убивают вскоре после их разговора, а «наверный бойфренд», которого, к слову, Молочник обещает убить, под давлением невротизирующей атмосферы отдаляется все сильнее и сильнее. Слабая заградительная конструкция тлеет у нее на глазах. Ей ничего не остается, кроме как принять правила игры, и она их принимает. Но и игра не вечна.
Интересно, что, когда жизнь героини возвращается на круги своя, пережитый опыт никак не влияет на качество ее жизни. Впрочем, сама героиня не склонна драматизировать: ее способ работать с травмой — отстраняться и шутить, и это у нее блестяще получается. Не зря она увлечена литературой и языками. Но прочитывание этого романа влияет на читающих как яд. И этот яд — токсичная среда маленького запуганного сообщества, которое воюет против Англии, Америки, всего мира и даже самих себя. Героиня Бернс выныривает из кошмара и отправляется на пробежку. И жизнь продолжается.
Сама она никогда не назвала бы себя жертвой. «Жертва», или «пострадавшая», — это слова из лексикона тех самых феминисток, которые собираются в сарае, обсуждают женские проблемы и которых все сторонятся. Да и как можно называть себя жертвой, оставшись живой при целых ногах и руках, в то время как семьи некоторых выкошены подчистую.
Роман «Молочник» — о том, как можно сохранить себя в консервативном сообществе и не стать надзирателем. И конечно, о том, что чувствует человек в условиях жесткого общественного контроля.