Сергей Чупринин. Оттепель: События. Март 1953 — август 1968 года. М.: Новое литературное обозрение, 2020. Содержание
Прицепившийся к СССР ярлык тоталитарного режима зачастую мешает понять природу той динамики, которая трансформировала советское общество на всем протяжении его существования. Что такое НЭП? Это когда советская власть еще не встала во весь рост и не дотянулась до всех свобод. Что такое сталинизм? Это когда советской власти стало так много, что она начала пожирать сама себя. Что такое оттепель? Это когда ее почему-то стало поменьше. А потом — опять много. Представления позднесоветских интеллигентов, до сих пор задающих тон разговора об СССР, зачастую грешат таким черно-белым (вернее, красно-белым) восприятием реального социализма: мол, где что-нибудь запретили, это коммунисты запретили, а где коммунисты что-нибудь разрешили, это были не коммунисты, а «наши» лазутчики в стане врага, пробравшиеся на высокие командные посты благодаря счастливой случайности или гибкости ума.
«Оттепель: события» Сергея Чупринина может послужить хорошей прививкой от таких исторических галлюцинаций. Книга представляет из себя хроникальный свод текстов этого периода: дневниковых заметок, газетных статей, докладных записок, протоколов собраний писательских и партийных организаций и т. д. Конечно, нельзя не заметить некоторой тенденциозности в подборе источников: так, на протяжении первой трети книги чуть ли не каждое второе событие сопровождается комментариями из дневника историка Сергея Дмитриева, важность мнения которого по столь широкому кругу вопросов — от театра до большой политики — как минимум не очевидна. Однако, если речь идет о конфликтной ситуации, Чупринин дает слово нескольким сторонам, пусть и в разном объеме. Историю, как известно, пишут победители, и, наверное, широкому читателю действительно не очень было бы интересно читать длинные хулы на Федора Абрамова из уст канувших в безвременье конъюнктурных писателей. А профессиональных историков и филологов подобный свод отрывков из уже введенных в научный оборот документов вряд ли привлечет.
Каким же образом действует эта прививка? На протяжении книги перед читателем проплывает длинная плеяда персонажей, чьи дружба, тактические союзы, вендетты и покаяния изображаются практически без пересказа, их собственными устами. Мы видим, например, как Твардовский, став главным редактором «Нового мира», с одной стороны, сражается с цензурой и властью «аппарата», а с другой — сам распоряжается немалой властью в соответствии со своим пониманием задач социалистического реализма; как и Абрамов с Зощенко, представители «остро-критического» направления в литературе, и писатели из противоположного лагеря — «лакировщики действительности» — совершенно искренне защищают свои позиции как истинно советские и патриотические; как Солженицын столуется в Кремле, приобретает славу образцового советского писателя, трепетно относящегося к очищению социализма от пороков сталинщины и чуть не получает Ленинскую премию; как Ахматова заявляет, что она — «партии Хрущева».
Особенно показательна судьба Евтушенко, названного в одном из первых крупных исследований этого периода Петром Вайлем и Александром Генисом «поэтом-глашатаем оттепели» наряду с Хрущевым — ее «поэтом-преобразователем» (под поэзией Хрущева здесь подразумевается поэтико-политическая программа КПСС 1961 года, пророчащая наступление рая на земле для ныне живущего поколения: источник ее убедительности можно описать христианской формулой верую, ибо абсурдно). В Евтушенко сошлись и массовость оттепельной культуры (его знаменитые стадионы), и ее критически-патриотический запал, и высоко-трагическое восприятие войны ее младшими современниками, и восторг перед грандиозностью научно-технических и социальных перспектив послевоенного мира. Его стихи того периода из смутных, но всеобще переживаемых настроений, вытачивали резкие (тоже в духе эпохи) и запоминающиеся формулы; его внимание к международной политической повестке, дружба с западными коммунистами, модернистские симпатии так же характеризовали присущее оттепели стремление вписать советскую культуру в мировую, как и выволочки, которые Евтушенко получал за это на родине, олицетворяли живую силу доставшегося СССР от сталинского аппарата. В отличие от, например, перестройки, оттепель — это процесс, практически целиком находящийся внутри советской культуры, и откровенно враждебные ей силы иногда, конечно, маскируются (как тот же Солженицын ближе к концу 60-х годов или Бродский), но чаще вообще не дают о себе знать.
Юрий Пименов. Ожидание. 1959
Примечательно, что, как видно из книги, наибольшие волны разочарования в коммунистическом проекте как таковом захлестывают советскую интеллигенцию именно в периоды вспышек конфликтов во внешней политике. Первая была связана с подавлением венгерского восстания в 1956 году, но была сглажена продолжающейся после XX съезда либерализацией политики внутренней, вторая — со вторжением войск стран Варшавского договора в Чехословакию в 1968 году, и она, по Чупринину, как раз ознаменовала окончание оттепели. С ростом напряженности международных отношений возрождалась «шпиономания», цензурные условия советской культурной жизни использовались противниками для критики советского строя (весьма показательна изложенная в книге история о том, как ЦРУ раздаривала на международных выставках экземпляры «Доктора Живаго»), и литераторы, чья деятельность послужила основой для такой критики, подвергались преследованиям. Журнал Твардовского был разгромлен, а сам он вскоре скончался, Эренбург умер еще за год до этого, и у искренних сторонников демократизации социализма пропали институциональные возможности для проведения своей (культурной) политики, а следом за ней и вера в «ленинские нормы партийной жизни». Своеобразно принимая вызовы международной политики, когорта консерваторов одержала верх во внутрипартийной борьбе, и следующую «культурную революцию» будут делать уже не ветераны троцкистского движения и Великой Отечественной войны, верящие в возможность возрождения «свободного духа 20-х» на глазах еще живых представителей Серебряного века, а авторы, либо разуверившиеся в возможностях официальной идеологии к восприятию нового, либо состоявшиеся уже в условиях полного ухода «критической» и модернистской литературы в андеграунд.
Поэтому разговор об оттепели — намного более сложная вещь, чем может показаться нам, воспитанным со школьной скамьи на противостоянии «официальной» и «подпольной» советской литературы. Здесь художник-консерватор, тайно ненавидящий советскую власть, может публично хаять художника-модерниста с позиций «официального искусства», а тот, в свою очередь, защищать свое направление «антибюрократическим» языком с искренним намерением продемонстрировать свою пользу для продолжения дела Ленина. Через выбранные Чуприниным тексты проступает сложность оттепели как не однонаправленного, а амбивалентного процесса, в котором участвует множество акторов, меняющих свои роли и зачастую выступающих в нескольких. XX съезд КПСС и последовавшие за этим реформы аппарата управления освободили силы, которым этот аппарат хотел доверять, но в конечном счете не смог — но при этом не мог и попросту «дать заднюю». Хрущев действительно видел необходимость в пространстве для стихийного и массового жизне- и культуротворчества, но мыслил это пространство ограниченным — как и все, кто включился в это творчество, но границы представлял себе более широкими (как Пастернак) или узкими (как умеренные сторонники социалистического реализма); притом никуда не делись со своих постов многие искренние противники десталинизации, из которых одни для виду присягнули на верность новому курсу, а другие открыто выступали против него.
Все эти позиции проявились здесь практически сразу, поэтому представить оттепель по стандартной революционной схеме «рывок к новым общественным отношениям — радикализация и углубление преобразований — термидор и два шага назад» не получается. Оттепельное движение, отвоевав себе несколько стратегических пунктов культурного фронта, удерживало их в течение более чем десяти лет и, с одной стороны, не имело сил штурмовать новые высоты, а с другой — мобилизовывало множество интеллектуальных и материальных ресурсов для защиты своих рубежей и в конце концов было задушено во многом по причинам, далеким от художественной культуры (выше мы уже упоминали международный контекст). Приступы паники по поводу того, что «сталинизм возвращается», начинаются у интеллигенции уже в самом начале оттепели и регулярно повторяются при малейшей победе «консерваторов», после каждой разогнанной выставки или акта газетной травли против «критического» литератора — но до массовых репрессий, как нам теперь известно, так и не дошло даже и в самые суровые брежневские годы. С этой «пугливой» точки зрения оттепель была революцией, преданной на следующий же день после ее провозглашения, — но почему-то не собирающейся помирать от этого предательства.
Книга Сергея Чупринина, конечно, не может заменить собственно исторических исследований оттепели — например, трудов упомянутых выше Вайля и Гениса «60-е. Мир советского человека» или Александра Прохорова «Унаследованный дискурс». Однако она выполняет совсем другую функцию: не раскрыть некое концептуально разработанное видение эпохи, а показать ее глазами множества ее участников; не передать некую мысль, а предоставить материал для осмысления. Поэтому для человека, еще не составившего своего мнения по поводу позднесоветской культуры, «Оттепель: события» станет отличным проводником в ее сложный мир.