Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Ханья Янагихара. До самого рая. М.: Corpus, 2023. Перевод с английского Александры Борисенко, Анны Гайденко, Анастасии Завозовой, Виктора Сонькина
«Рай» как кейс
Пристегните ремни, приготовьте бумажные пакетики. Мы отправляемся — «До самого рая»:
«Так что задавать вопросы Эдварду он стал с совершенно искренним желанием понять, кто он и как стал жить той жизнью, которой живет, и, когда Эдвард заговорил, так естественно и непринужденно, будто годами ждал, когда же Дэвид придет и станет его расспрашивать, Дэвид обнаружил в себе, несмотря на интерес к истории Эдварда, новую и неприятную гордость — что вот сидит он здесь как ни в чем не бывало, в этом невообразимом месте, и разговаривает со странным, красивым, невообразимым человеком, и, хотя небо за запотевшим окном темнеет и скоро дедушка сядет ужинать один и будет беспокоиться, куда он делся, Дэвид не двигается, не пытается извиниться и уйти. Он был словно околдован и, понимая это, сложил оружие и сдался, оставляя позади тот мир, который он, как ему казалось, знал, и вступая в другой, незнакомый, и все потому, что ему хотелось перестать быть собой и стать тем, кем он мечтал быть».
Если вас не укачало, то можете смело читать и дальше, — дальше едва ли будет хуже.
Обычно в рецензиях на книги первым делом сообщают их сюжет, но «До самого рая», имея в числе триггеров «гомосексуала» и «гомосексуализм», нуждается прежде всего в привязке к местности. Очень важно вначале сказать, что «To Paradise» переводили до декабря 2022 года, а вышел текст Ханьи Янагихары на русском в марте 2023-го, за короткий по меркам книгоиздательским срок набрав, пожалуй, максимум токсичности как бизнес-кейс.
Представляя ценности и консенсусы условного «первого мира», книга, по идее, должна была провалиться в ту ширящуюся брешь между Россией и Западом, но этого почему-то не произошло. Издательство Corpus, специализирующееся на первоклассных мировых бестселлерах, не побоялось выпустить роман о геях трех воображаемых эпох в условиях нынешних, после принятия в конце прошлого года пакета законов о так называемой пропаганде ЛГБТ, налагающих вето на любой публичный разговор о квир-людях.
Вкривь и вкось сформулированная новая «норма» допускает несказанную интерпретационную широту, и, казалось бы, лучшее, что может сделать современный российский книгопродавец, — обходить квир за версту. Но, как видим, этого не произошло. «До самого рая» Ханьи Янагихары, текст сложной жанровой природы с безусловной спецификацией «квир-», вышедший в США в начале 2022-го, теперь можно прочитать и на русском, что воспринимается уже не как рядовое выполнение издательского плана, но как общественно важный жест. И как мнится, от того, какой будет российская судьба этой книги, зависит будущее других похожих книг, а в смысле расширительном — и будущее российского книжного свободомыслия.
Что может и чего не может позволить себе книгопродавец в России?
Прошлогодний каскад скандалов вокруг гей-романа «Лето в пионерском галстуке» показал вроде бы, что пространство для маневра стремительно уменьшается. Российская власть и ее истовые адепты дружно сообщили, что ЛГБТ+ нет места в воображаемом ими (и выморочном, на мой взгляд) «русском мире»: невинный, милый, непритязательный по меркам западным слэш Елены Малисовой и Катерины Сильвановой в 2022 году счел нужным похулить едва ли не каждый российский государственник, так или иначе связанный с литературой; стрельба из госпушек по фанфик-воробьям дошла до того, что сами писательницы попали в число «иноагентов», а за бестселлером для юных взрослых закрепилась слава, что якобы именно из-за него запрет на «пропаганду ЛГБТ», действующий в России с 2013 года, был ужесточен. Квир равно табу — такой сейчас запрос у государства российского.
И интересно, каким будет ответ.
Пока одни издатели судорожно изымают квир-контент, есть, как видим, и такие, кто его расширяет. И отчаянно интересно узнать, что будет с новым романом Ханьи Янагихары. До каких книжных доберется? В какой обложке будет продаваться? Какие критические отзывы вызовет? Вызовет ли вообще? Будут ли скупать роман об американских геях, чтобы торжественно под огоньки смартфонов в режиме стрима над ним надругаться — порвать, утопить, сжечь? Станут ли хулить с высоких трибун? Начнут ли грозить санкциями книгоиздателям? Проигнорируют?
Иными словами, зная о романе даже в самых общих чертах, просвещенный российский читатель должен бы захотеть купить его / найти пиратскую копию. Для России 2023 года это не просто книга о выдуманной Америке, это потенциально важный общественный феномен, градусник, замеряющий актуальное состояние социума, лакмусовая бумажка, дающая понять, насколько кислотна культурная среда.
При таких исходных данных, со столь бурой пеной дней возникают серьезные трудности в оценке романа как романа, как текста, как изящной словесности. И снова приходится вспоминать «Лето в пионерском галстуке»: указывать на его посредственное художественное качество становилось все труднее по мере того, как прояснялось, что не самому обязательному роману отведена роль священной жертвы; невинного агнца на костре нового варварства.
Таким образом, говоря о новом сочинении Ханьи Янагихары, трудно обойтись без многословной преамбулы, которая с собственно литературой связана опосредованно, но нужно же отделить как-то мух от котлет.
«Рай» как перевод
Надо сказать: ничего хорошего в тех краях не будет. Кого люблю, того и погублю, — Ханья Янагихара и в третьем своем романе не жалеет героев; ни один из ключевых персонажей трехкнижия не завершает свой путь так, чтоб сердце читательское успокоилось, но, в отличие от «Маленькой жизни» (2015, рус. пер. 2016), предыдущего сочинения, вынудившего лить горькие слезы едва ли не весь читающий мир, в новом тексте принуждение к аффекту трудно назвать в достаточной мере удовлетворительным.
О чем роман? — слышу уже раздраженный вопрос читателя этих строк и свое словотолчение могу объяснить многословием самого 566-страничного опуса, претендующего на звание «магнум», в котором описаний больше, чем действия, который можно счесть и продолжением богатой на декор традиции англоязычного эстетизма, зафиксированной как литературный факт еще Оскаром Уайльдом, который, подобно Янагихаре, главреду нью-йоркского фэшн-журнала, тоже трудился в годы оны обозревателем мод. «До самого рая» — проза орнаментальная, сюжет которой укладывается в несколько предложений, а сила состоит не в сообщении, как X поступил с Y и как действовал Z, а в том самом принуждении к сопереживанию посредством бурного, эмоционального потока то более, то менее обязательных слов. От утопии к дистопии, от спецэффектов к аффекту.
Сама писательница выводит свой роман из «Вашингтонской площади» Генри Джеймса, американо-британского мастера психологической прозы. Все три части книги едины местом. Именно на Вашингтон-сквер в Нью-Йорке разворачиваются события, и надо самым искренним, самым сердечным образом поблагодарить коллектив переводчиков, сообщивших надуманным коллизиям ауру романа викторианского, нашедших в русском выражения, от которых возникает порой убедительное ощущение, что это сам Генри Джеймс, отринув ложный стыд, описывает то, о чем, возможно, думал и за что при жизни писателя могли запросто посадить в тюрьму. А именно гомосексуальные отношения.
Есть и другой очевидный референс — «Избранные дни» Майкла Каннингема, где все та же трехчастная структура, соединяющая эпоху промышленной революции с размышлением о проблемах современного терроризма, а далее уводящая в дистопию. Если же углубляться в том направлении, то можно вспомнить другие, более удачные романы американского мастера — «Часы» и «Дом на краю света», — где так или иначе тематизирована беда СПИДа.
Прошитая лейтмотивами «расизм», «колониализм», «гомосексуальность», книга Янагихары сильней всего триггерит русскоязычного читателя в последнем случае: что думать и чего не думать о негетеросексуальности, в России, кажется, знает каждый взрослый, — и радостно наблюдать, как переводчики «русифицируют» роман, описывающий тщету мечты американской, как точно и уместно они работают со словом. В части первой, о событиях конца XIX века, однополые браки есть, но нет еще «гомосексуала» как понятия, и именно «гомосексуал» возникает в части второй, описывающей плюс-минус наше время, и, наконец, «гомосексуалист» и «гомосексуализм», наследие советизма, прописаны в третьей части, описывающей мир антиутопии, на уровне языка нейтральному предпочитая негативно заряженное, болезненное, болезнетворное. Так тоталитаризм зафиксирован в речи, так в изменении самого слова выражено, что прежняя норма назначена «ненормальной». Так минимумом средств обозначен максимум несвободы, — запрет на личное.
«В некоторых странах гомосексуализм запрещают по религиозным соображениям, но у нас дело обстоит иначе. Здесь его не поощряют потому, что взрослым следует производить детей, поскольку рождаемость в стране упала до катастрофического уровня, а также потому, что очень много детей умерло от болезней 70 и 76 годов, а многие из выживших оказались бесплодными. Кроме того, дети умирали так мучительно, что большинство родителей не хотели заводить новых — они были уверены, что и те умрут такой же мучительной смертью. Но еще одна причина, по которой гомосексуалисты оказались под подозрением, заключалась в том, что многие из них присоединились к восстанию 67 года: они перешли на сторону повстанцев, и правительству пришлось наказать их и, кроме того, взять под контроль. Дедушка однажды сказал мне, что многие представители расовых меньшинств тоже присоединились к восстанию, но наказывать их таким же образом было непродуктивно, поскольку государству нужно было всеми возможными способами восстанавливать численность населения».
Признаюсь, читая русский перевод американского романа, я то и дело думал о симфоническом оркестре, который играет попсу и просто в силу объективных причин держит планку высоко: эти музыканты, что бы ни исполняли, не умеют фальшивить, обнаруживая глубину там, где ее, может, и нет, вдумывая больше, чем от природы дано. Впечатление, безусловно, субъективное, скорее всего, несправедливое по отношению к автору и возникшее из рядового сопоставления, — когда я читал новый роман Янагихары на выученном немецком, то у меня не было чувства, что прикасаюсь к первоклассному тексту («Zum Paradies» вышел в Германии одновременно с американским релизом в начале 2022 года). Там было много, путано, бурно, в изобилии запятых. Укачивало и хотелось срочно в бумажный пакет.
Не знаю, насколько справедливо, но «До самого рая» напоминает задушевное, искреннее, теплое прощание. Мне показалось, что Александра Борисенко, Анна Гайденко, Анастасия Завозова и Виктор Сонькин находили иностранным словам русские эквиваленты с особой, символически нагруженной тщательностью, с пониманием, что такой профессиональной задачи у них в обозримом будущем, вероятно, уже не будет. И тут вполне уместно затертое «ушла эпоха». По причинам, описанным выше, как и по причинам другим, в рядовых словах неописуемых, в России скукоживается сама вселенная переводной беллетристики, что лишь постфактум дает понять и то, как хороша она была до 24.2.22, и то, как мало мы, русскоязычные читатели, ее ценили.
Так о чем же роман? И это, наверное, уже не раздраженный вопрос, а сердитый окрик.
«Рай» как «край»
Агрессивные гомофобы квир-книг не читают, они обычно судят по обложке, и еще меньше им нужны многословные рецензии, — то есть велик шанс, что малоумный варвар, заплутав в велеречивости, не доберется до этого места моего отзыва и не получит аргументов, почему нет нужды читать новый роман Ханьи Янагихары, на мой взгляд, ставший бестселлером не по причине собственных достоинств, а в силу инерции, в связи с завышенными читательскими ожиданиями после сенсационного успеха «Маленькой жизни», претендующей на звание «the great gay novel». Думаю, если бы западным читателям предложили конспект романа, то и тогда он попал бы в топы продаж.
О чем новая книга? Приведу описание немецких издателей, которые, в отличие от российских коллег, менее уклончивы.
«Три столетия, три версии американского эксперимента. В своем новом смелом романе — первом со времени „Маленькой жизни“ — Ханья Янагихара рассказывает о влюбленных, о семье, об утрате и обманчивых обещаниях общественных утопий.
1893, Америка, не та, которую мы знаем из книг по истории. Нью-Йорк входит в Свободные Штаты, в которых люди могут жить и любить, как хотят, — по крайней мере, так кажется. Молодой человек, отпрыск видной и богатой семьи, разрывает помолвку с равным себе воздыхателем и следует за обаятельным и неимущим учителем музыки.
1993, Манхэттен в разгар эпидемии СПИДа. Молодой гаваец живет с богатым мужчиной заметно старше себя, умалчивая и о потрясениях, пережитых в детстве, и о судьбе отца.
2093, авторитарный мир, раздираемый эпидемией. Внучка влиятельного ученого, искалеченная лекарствами, пытается жить без него, — и хочет выяснить, куда в один из вечеров раз в неделю исчезает ее муж.
Три части, которые, соединяясь, создают волнующую, уникальную симфонию с повторяющимися, перекликающимися, уточняющими друг друга мотивами и темами. Дом на Вашингтон-сквер. Болезни, способы лечения и траты. Богатство и страдание. Слабые и сильные люди. Опасное самодовольство власть имущих и революционеров. Тоска по земному раю — и осознание, что его не существует. И все то, что делает нас людьми. Страх. Любовь. Стыд. Потребность. Одиночество».
Это роман-игра, где, кроме места действия, — Вашингтонской площади, — повторяются и имена персонажей: Дэвид, Эдвард, Чарльз... Все они для жизни не вполне пригодные и все страдают: там и неразделенная любовь, и тяжкое наследное бремя, и прессинг общественных условностей, и, конечно, болезни.
Правила, уже знакомые нам по душераздирающей «Маленькой жизни», заодно вынуждающие подумать о природе авторской фиксации на мужчинах — в этом «раю» есть только одна главная героиня, в третьей части, прочие же отягощены маскулинностью.
Как объясняет сама сочинительница, рассказывать о женщинах ей скучно потому, что те-де запросто делятся своими психотравмами с психотерапевтами, то есть писать писателю особо не о чем, нет для драмы плодородной почвы. Над чем рыдать читателю? Женщины говорят о проблемах, а мужчины о них молчат, — по словам автора, «нет такой культуры, которая позволяла бы мужчинам выражать свои чувства, — такие как стыд или уязвимость, боль или смущение». Ханья Янагихара хочет выговорить невыговариваемое.
И тут возникает проблема, которой не было в «Маленькой жизни». Напор, натиск, с которыми Янагихара писала свой первый мировой бестселлер, несколько поутихли. В темпе чуть замедленном, отвлекаясь на пересборку романного социума, фирменная избыточность слога не прячет, а подчеркивает вторичности сюжета, его бедность на полутона, его дефицит иронии. К краю «Рая» писательница ведет, а не гонит, вынуждая все более утомленного путника-читателя выискивать миражи, маленькие непредумышленные радости. Например, «лошадь».
«С прошлой недели у меня остался специально отложенный талон на овощи, так что, помимо картошки и морковки, можно было взять еще банку горошка. Кроме обычных протеиновых батончиков с разными вкусами, соевых котлет и искусственного мяса, сегодня завезли настоящее мясо: лошадь, собаку, оленя и нутрию. Нутрия самая дешевая, но муж говорит, что она слишком жирная, поэтому мне пришлось купить полкило лошади и еще кукурузную муку, а то ее осталось совсем мало».
Не исключаю, впрочем, что эту озорную виньетку преподнесли российские переводчики: до оригинала я не добрался, а в немецком переводе значится «Pferdefleisch», то есть «конина», а также «собачатина», «оленина» и «нутрятина».
Читая западную критику, встретил утверждение, что серьезность новой Янагихары, которой пристало обозначение «звериная», — это на самом деле метаирония: мол, перед нами пародия на американский психологический роман, игривая имитация Генри Джеймса. Но против этого частые у иностранных рецензентов вариации на тему «boring», да и хвалебные цитаты, собранные российскими издателями в качестве предуведомления, указывают на гимн, а не куплеты, на эпос, но не опус. «Трансцендентный, визионерский роман поразительного масштаба и глубины. Такой многослойный, богатый, релевантный, полный радостей и ужасов — в чистом виде таинство самой жизни, — вещь не просто редкостная, но революционная», — пишет, например, Майкл Каннингем, подтверждая заодно и свое согласие с композиционным заимствованием из его же «Избранных дней».
Увы, если судить «До самого рая» как текст, как литературу, то рука устанет выписывать нелепости. Как бы ни старались блестящие российские переводчики, некоторая глуповатость оригинала, его прямота, его одномерность не может не проступать, — подобно пятнам плесени на сырых обоях, — пусть и не в узоре слов, но на уровне структуры, в композиционных несуразицах. Письмо, которое вдруг начинает говорить диалогами? Отчет сыскного бюро, литературщиной напоминающий публикацию «Ридерз дайджест»? По мере наращивания романного объема количество ерунды непропорционально увеличивается, — начав с приличной сдержанностью, по мере приближения к фантастическому финалу Ханья Янагихара сдерживает себя все меньше, давая все меньше объяснений, зачем читателю знать об амбициях писателя-мультиталанта, якобы способного рассказать о чем угодно.
«Разные рассказчики специализировались на разных жанрах. Любители романтики шли к одному человеку, сказок — к другому, рассказов о животных — к третьему, истории — к четвертому. Рассказчики считались серыми торговцами. Это значило, что правительство выдавало им лицензию, такую же, как столярам и пластмассникам, но контролировало их гораздо строже. Они были обязаны представлять все свои рассказы в Информационный отдел для утверждения, рядом с ними всегда дежурили Мухи, а некоторые из них считались особенно опасными».
В третьей части, в мрачном будущем романа действуют, помимо прочих, «рассказчики», которые развлекают и поучают под пристальным присмотром государства. Ханья Янагихара претендует на полифункциональность, являя себя в разных качествах, но если и интересна, то не в качестве метанарратора, но как автор концепта, создатель конструкта, идеолог, творец идеологем.
Наверное, не нужно быть геем, чтобы живейшим образом откликнуться на предложение подумать, как могло быть устроено общество XIX века, где были б легализованы гомосексуальные отношения: окей, однополые браки по сговору, приемные дети как расхожее правило, кровное родство как нечто несущественное. Наверное, не нужно быть погруженным в антиспидовскую проблематику, чтобы принять как свое собственное то ощущение конца времен, следя, как в выдуманном Нью-Йорке 1990-х геев выкашивает страшный вирус. Но если уж и стоит идти до самого края «До самого рая», то отнюдь не потому, что в нем живописно страдают гомосексуальные мужчины. Устроенный как классический гей-роман в первой части, отчасти наследующий ему в части второй, в последней, финальной книге триптих наиболее сложен для чтения, но предлагает размышления, которые любопытны сами по себе, не требуя оправдания какой бы то ни было традицией (и имея референсы скорее непредумышленные, вроде Кадзуо Исигуро).
В конце 2090-х, по версии Ханьи Янагихары, человечество перед лицом пандемий пожертвует гражданскими правами, тоталитарный режим, суля выживание, закроет границы и запретит свободу самовыражения. Флэшбэки в 2020, 2050, 2056 и в 2088 годы показывают, как пандемии вынуждают людей не только соблюдать жесткие гигиенические стандарты, но со все большей покорностью соглашаться с действиями властей, которые во имя народного здравия устраивают задержания и обыски, запрещают интернет, потому что он множит фейки, создают лагеря (для беженцев, трудовые, фактически концентрационные). Выдуманное прошлое, соединяясь с воображаемым будущим, сообщает, что желанного рая не было и в конце XIX века, не будет и в конце XXI. Парадиз как был, так и останется утопией.
Пессимистичное визионерство в западных условиях выглядит как предупреждение и кажется сбывающимся предсказанием в нынешних российских обстоятельствах. Чем мы готовы поступиться перед лицом катастрофы? Как далеко готовы зайти, защищая себя? Вопросы, которые в России задают уже сейчас.
«Мы выжили, потому что мы хуже, чем думали, а не лучше. Временами вообще кажется, что все оставшиеся — это те, кто был достаточно изворотлив, цепок, коварен, чтобы выжить. Я понимаю, что такое мнение — просто вывернутая наизнанку романтика, но иногда, стоит задуматься, мне видится, что это идеально описывает положение вещей: мы — остатки, отстой, крысы, которые охотятся за крошками прогнившей еды, люди, выбравшие жизнь на земле, а те, кто лучше и умнее нас, покинули землю ради какого‐то иного пространства, о котором мы можем разве что мечтать, и открыть дверь туда, даже заглянуть одним глазком нам слишком страшно».