Александр Краснолуцкий. Южный берег Крыма. История имений и дач с 1783 по 1920 год. СПб.: Крига, 2020
У меня зазвонил телефон. Вернее, в наше время надо говорить так: у меня запестрел сообщениями фейсбук.
Уже не первый год я работаю над докторской по истории курортного освоения Российской империей Южного берега Крыма и подписан на несколько групп, объединяющих энтузиастов этой темы — коллекционеров, краеведов, да и просто восторженных профанов. Обычно в этих группах публикуют дореволюционные открытки, рассказывают о тайнах особняков старой Ялты, интеллигентно возмущаются жуткими новостройками. Но несколько недель назад посты и комменты зашелестели неподдельным возбуждением. Кто-то выставил анонс книги неведомого никому из «крымоведческой» тусовки автора Александра Краснолуцкого с амбициозным названием «Южный берег Крыма. История имений и дач с 1783 по 1920 год».
Разумеется, публика была встревожена. Что это за нежданный компендиум и кто этот неизвестный никому автор, который, судя по анонсу, сделал то, о чем мы так долго мечтали — раскрыл все тайны Южного берега при царях: кто чем владел, кто что построил, кто какой парк посадил? И если тайн нет, что мы после этого будем изучать, обсуждать, расследовать? И даже я, хоть и понимал, что чудес не бывает, был, признаться, несколько заинтригован.
И вот этот увесистый, килограммов на шесть, талмуд передо мной. Нет, я не обрушусь на него с критикой: это в целом неплохая, даже хорошая книга. Автор, Александр Краснолуцкий, оказавшийся историком-любителем, краеведом из Санкт-Петербурга, автором путеводителей-справочников по Питеру и его окрестностям, провел большую работу: свел воедино все известные ему публикации (зачастую редкие, которые и не в каждой библиотеке найдешь) и даже кое-какие архивные источники по истории земельных владений на Южном берегу в царское время. Не присвоил себе — как, увы, сегодня часто бывает, — а честно оформил как цитаты и снабдил сносками. Никто до него в таком объеме эту информацию не собирал, хотя идея, в общем-то, лежала на поверхности. Теперь, если вы интересуетесь этой темой, вам есть с чего начинать. Вернее даже вам есть над чем посидеть недельку. А если учесть список литературы — то и дольше.
Конечно, с точки зрения профессионального историка этого недостаточно, такой обзор должен лишь предварять настоящую работу. Да и к нему можно предъявить кучу претензий: и по спорной структуре, и по фактическим ошибкам и неточностям, которые у Краснолуцкого, конечно же, имеются (впрочем, попробуйте избежать их в публикации на тысячу двести страниц). Кое-какие сведения просто-напросто устарели: уже осуществлены (в том числе, сообщу без ложной скромности, и мной) новые изыскания, сделаны новые открытия. Какие-то части — например, про историю Ялты — удались Краснолуцкому больше, а какие-то меньше. Главное, что автор и сам это прекрасно понимает и честно пишет в предисловии: «Мое исследование носит характер справочника... я умышленно свожу к минимуму авторский текст и использую его лишь в качестве связующего материала для обширных цитат... свод источников может стать справочником для всех интересующихся... и отправной точкой для дальнейшего серьезного научного исследования в этом направлении».
И тут возникает вопрос: ну и где они, эти работы серьезных, настоящих историков? Почему Крым уже шесть лет в составе России, но до сих пор нет ни одной внятной книги о том, как и отчего это произошло, кроме, смешно сказать, документальной повести полковника Баранца? Почему лучшая на сегодняшний день работа о Крымской войне — «Крым. Последний крестовый поход» — написана не нашим, а английским историком Орландо Файджесом в 2012-м и до сих пор не переведена на русский язык? Почему прекрасная книга о том, как Южный берег Крыма в XIX веке стал русской Ривьерой, историка из Симферополя Андрея Мальгина (она так и называется — «Русская Ривьера») вышла еще в начале нулевых, при Украине? Почему этим летом русским людям, которые поехали в отпуск на ЮБК, вернули по 15 тысяч рублей, но не вручили понятного, краткого бестселлера с достоверными ответами наших историков на самые насущные вопросы, от которого они бы не могли оторваться в поезде и самолете? Например: когда и зачем Крым стал русским, что там было до того, кто такие крымские татары, кто построил «Ласточкино гнездо», откуда на побережье взялись генуэзские крепости и почему именно в Крыму крестили Русь?
Почему, в конце концов, сбором информации о всех русских имениях и дачах на Южном берегу занимается не снабженный всем необходимым большой научный коллектив, а краевед-одиночка из Санкт-Петербурга?
Мне кажется, история с компендиумом Александра Краснолуцкого — отличный повод порассуждать о том, что происходит с исторической наукой и у нас, и на Западе. А происходит вот что.
Вы приходите в книжный магазин, Москвы или Лондона — неважно. И видите на полках тысячи книг по истории. Сориентироваться в них очень сложно, но если вы все же дадите себе труд разобраться, то очень скоро станет ясно: все эти книги делятся на два типа. Есть те, что написаны авторами с учеными степенями сложным языком на мудреные, узкие темы. Они изданы на гранты микроскопическими тиражами, интересны нескольким десяткам таких же профильных специалистов, время от времени их будут заказывать в читальный зал студенты и аспиранты, чтобы использовать в своих курсовых работах. Такие книги — это наука ради науки, они, конечно, должны быть, но едва ли должны составлять большинство.
Есть и второй тип книг по истории — с яркими обложками и броскими названиями, —претендующий на ответы сразу на все злободневные вопросы: а почему Россия не Европа? а как случилась революция 1917 года? а был ли Гитлер английским шпионом? а какие пандемии свирепствовали в прошлом? Такие книги, как правило, сочиняют не профессиональные историки, а литераторы, журналисты и так далее, и уровень у них соответствующий. Подобно журналам и газетам, они поначалу лихо раскупаются, но очень быстро устаревают и вскоре исчезают из памяти без следа. Как пели «Роллинги» — who wants yesterday’s papers?
Но нет, почти не найти книг по истории, которые должны были бы быть золотой серединой: написанных яркими учеными, но при этом доступным языком, изобилующих реальными открытиями и новыми мыслями, но при этом просвещающих, объясняющих широкой публике мнение науки по интересующим ее вопросам.
Так было не всегда. Возьмите исторические книги, выходившие в сталинское время и еще несколько десятилетий спустя, — Грабаря, Гращенкова и Соколова по истории искусств, Тарле и Манфреда по истории Европы, Рыбакова и Янина по археологии и истории Древней Руси, да хотя бы Лихачева по истории садов и парков. Это выдающиеся научные работы, полные находок и прозрений, за каждой строчкой там стоят многие дни работы с источниками, на раскопках и в архивах, но при этом читаются они как детектив Корецкого — оторваться невозможно. На их страницах не мудрят и умничают, а открывают тайны, объясняют и вдохновляют.
Так же писали и историки того поколения на Западе — Хобсбаум, Фогель, Гомбрих.
Куда ушли такие авторы, такие книги и такая манера рассказывать об истории — понятно, интересно и доступно? Увы, дело тут не только в стиле, владении языком.
Как говорил Хобсбаум, у историка есть две обязанности, которые он не вправе с себя снимать. Первая — устанавливать историческую истину, отделять правду от вымысла: Элвис или умер, или он жив. И вторая — объяснять людям, несведущим в истории, ее ход и ее закономерности. На академическом арго обращаться к коллегам по цеху — это, конечно приятней и необременительней, но они-то как раз в состоянии позаботиться о себе сами, напоминает Хобсбаум. А вот рассказывать об истории и ее уроках непросвещенным, тем, кто в этом реально нуждается — в этом и состоит профессиональный долг историка; за это общество, собственно, и содержит историков, оплачивая их сидение в библиотеках.
Так вот: с начала восьмидесятых, когда на Западе монополию на гуманитарное знание приватизировали ультралевые студенты с баррикад шестидесятых, ставшие к тому времени университетскими профессорами и объявившие крестовый поход против иерархий и «замшелых элит», провозгласившие разного рода посты — постструктурализм, постмодернизм и так далее, — западная историческая наука просто-напросто взяла и сложила с себя оба этих полномочия.
Исторической истины нет, потому что все знание о прошлом — это лишь игра репрезентаций, а факты — не более чем фигуры речи, сказали постмодернисты. А если так, то о каком установлении истины, тем более — о каких изучениях закономерностей, можно вести речь? Зачем со статистикой в руках, сидя в архивах, штудировать процессы, развивавшиеся на протяжении столетий — смену экономических формаций, структуру международных рынков, динамику демографических сдвигов, изменения климата и уровня жизни, как Хобсбаум, Бродель, Ладури, Фогель, Шанин, Ковальченко?! Это не важно, не нужно, не интересно и вообще устарело. Другое дело — трансформация тропа конфликтности в контексте поиска феминистской идентичности на примере двух комиксов про Минни Маус в связи с трудами Ханны Арендт (я не шучу, есть такая работа). Вот об этом стоит написать диссертацию, потом монографию, много раз выступить на конференциях, с чувством огромного достоинства получать свои пять тысяч евро, ненавидеть фашиста Трампа и считать не себя чем-то обязанным обществу, а общество обязанным тебе как светочу либеральной мысли и носителю «правильных» ценностей.
Зачем излагать свои мысли простым, понятным массам языком, когда ты элита и обращаешься не к реднекам, голосующим за правых (их ты боишься и презираешь), а к таким же, как ты, просвещенным из узкого круга, знакомым с эссе Зонтаг и пьесами Беккета? Да это, собственно, и невозможно, ведь в переводе на простой человеческий язык твои тысячи страниц про дискурс, культурные теории насилия, постгуманизм и так далее окажутся, мягко говоря, сводимы к двум предложениям, да и то едва ли наделенным особым смыслом? Грош цена открытию, если вы не можете объяснить его в двух словах дворнику-татарину, любили говорить ученые сталинской поры. Продолжим их мысль: когда начинается темнилово многомудрых словесных конструкций, никаких открытий, скорее всего, нет — как говорили в романах Марио Пьюзо, следите за кошельком, вас обманывают.
Разумеется, подобные сочинения тех, кого американский математик Дэвид Гелернтер в блестящей книге «Америка-лайт. Как академический истеблишмент разрушил нашу культуру» называет «пострелигиозными глобалистскими интеллектуалами», — это совсем тяжелый случай, однако факт остается фактом: безраздельное господство левацкой интеллектуальной группировки в западных гуманитарных науках длится уже без малого полвека. К чему оно привело западное общество в целом, думаю, уже всем очевидно. Западная историческая наука за это время тоже утратила былой блеск, превратилась в герметичную секту, вернее, множество минисект, непомерно раздутую армию «крупных специалистов» по узким темам, как огня боящихся любых «больших вопросов», выходящих за рамки их микросюжетов. Отгородившись спиралью Бруно выспреннего «академизма», они отчаянно сопротивляются всему, что способно поставить их монополию на знание под вопрос, — «Википедии», цифровизации, математическим методам, открытому доступу к архивам и библиотекам.
Посмотрите на программы западных исторических конференций и на оглавление западных исторических журналов — и вы поймете, о чем я. На сотни и тысячи докладов про меньшинства, гендер, идентичность, дискурс и маргиналию найдется от силы парочка жалких про какую-нибудь старомодную экономическую или политическую историю. Понятное дело: муторно заниматься статистическими подсчетами и глотать пыль, разыскивая новые документы в архивах, когда можно просто поразглагольствовать про гендер и метанарративы.
Доходит до смешного: в Голландии, где людей с гуманитарными университетскими степенями уже больше, чем луковиц тюльпанов в полях, каждый год выходят сотни книг и статей со сложносочиненными названиями, разбирающих малейшие нюансы и тонкости так называемого золотого века Вермеера и Рембрандта. Но на этих тысячах страниц вы не встретите ни единой строчки, отвечающей на лежащий, казалось бы, на поверхности вопрос: а кто, собственно, оплачивал этот пир духа?! А дело в том, что гульдены амстердамских купцов были заработаны на циничнейшем ограблении колоний, в том числе на перепродаже полумиллиона африканских рабов, а об этом говорить вслух в либеральных университетских кругах не принято (хотя, по сути, что такое диктат «евроценностей» левацкой профессуры, как не последняя отрыжка все того же европейского колониализма?!). Эразм провозгласил идеи гуманизма, Кальвин — свободы, и дискурс культуры, науки и искусства как бы сам по себе воспарил над каналами Лейдена и Дельфта. Охотно верим.
Недаром проницательные профессоры Джо Гулди и Дэвид Армитедж из Гарварда еще в 2014-м опубликовали (и, что характерно, выложили в открытом доступе) книгу с провокационным названием «Исторический манифест», заканчивающуюся, как и у Маркса, призывом: историки всего мира, объединяйтесь — иначе будет поздно. Они пишут: каждый год университеты выпускают тысячи историков, но когда вы в последний раз видели, чтобы историка пригласили на консультацию к сильным мира сего, в Кремль, Белый дом или Совбез ООН — а ведь, казалось бы, кого звать-то, как не его (и понятно почему — в этих местах люди по-прежнему решают реальные вопросы и нуждаются в фактах и их объяснении, а не в постструктуралистской демагогии)? Не странно ли это и не должно ли настораживать? Не пора ли перестать ковыряться в мелочах, чепухе, отвернувшись от главного, и выставлять это как осознанный выбор «микроисторической культурной парадигмы»? Не пора ли возвращаться в люди, переставать умничать и начинать говорить на понятном языке, объяснять и просвещать, осваивать «большие данные», оцифровывать архивы, выдвигать объясняющие концепции макроуровня, как у Маркса и Броделя, приносить пользу?! Общество сделало в XIX веке касту университетских профессоров-гуманитариев привилегированной, потому что нуждалось в осмыслении своего пути. Ему и сегодня нужно именно это, а не жонглирование цитатами из Фуко, Делеза и Гваттари, а если кроме них предложить больше нечего — привилегии вскоре будут отозваны.
В принципе, все то же самое произошло и у нас в России — с той только разницей, что господство либеральной профессуры длилось всего несколько перестроечных лет, немедленно приведя страну к катастрофе, после чего гуманитарное знание надолго погрузилось в пучину нищеты и бесправия. Защитной реакцией на это парадоксальным образом стал точно такой же уход профессии в изоляцию от общества, под спасительную сень «академизма», усиленного идеологией «осажденной крепости», которую, как в фильме «Пустыня Тартари», никто, в общем-то, и не собирался штурмовать.
А запрос простых людей на историческое знание и объяснение меж тем не только никуда не делся, но и стал гораздо сильней. И на освобожденную историками-профессионалами поляну вышли — свято место пусто не бывает — историки-любители. Среди них есть добросовестные трудолюбивые энтузиасты — такие, как Краснолуцкий. А есть и умалишенные графоманы, и доктринеры, и забубенные фантазеры, придумывающие на ходу концепции одна неправдоподобней другой, и откровенные жулики, и проходимцы, ворующие информацию и жонглирующие ей, потешаясь над простаками. Все те, у кого Элвис не умер, а улетел на НЛО в Антарктиду, где его уже ждали дедушка Адольф и Юра Гагарин.
Конечно, по-прежнему выходят и у нас, и на Западе уже скорее в порядке исключения работы профессиональных историков, которые, как в лучшие времена, пишут книги на злобу дня ясным языком для просвещения широкой публики. Таковы все работы Саймона Шамы и Орландо Файджеса — причем последний специализируется как раз по русской истории, его работа по Крымской войне — обязательное чтение для тех, кто хочет понять суть нелюбви Запада к России. Последний труд покойного академика Милова «Великорусский пахарь» — исчерпывающее, основанное не на домыслах, а на научных фактах объяснение того, почему Россия не Европа и не может ей быть. Вышедшая только что книга Бовыкина и Чудинова о Великой французской революции, сборник очерков Мироненко о ста событиях, изменивших Россию, книги востоковеда Маслова о Китае. Но это — капля в море, таких книг должно быть на порядок больше!
Один умный человек сказал, увидев, как я листаю талмуд Краснолуцкого: «Как интересно, русские имения в Крыму. А куда он дел татар?!» А еще один с удивлением узнал от меня, что главное дерево Южного берега — кипарис — оказывается, не росло там до присоединения к России, и вообще всю средиземноморскую растительность в Крым начал завозить Потемкин — потому что они с Екатериной целенаправленно строили на Южном берегу нашу Италию, субтропический парадиз для третьего Рима. Всем интересна общая картина, сюжет целиком, все хотят, чтобы им доступно и простым языком объяснили, как было с Крымом на самом деле, и почему так, а не иначе, и что это означает в сравнении с историей Европы и с позиции сегодняшнего дня. И чтобы от книжки такой было не оторваться.
Вот, например, всего несколько строчек ученого старой школы, академика Лихачева, о Южном береге Крыма при царях:
«Крым был другой. Он был каким-то „своим Востоком”, Востоком идеальным. Красивые крымские татары в национальных нарядах предлагали верховых лошадей для прогулок в горы. С минаретов раздавались унылые призывы муэдзинов. А татарские деревни, виноградники, маленькие ресторанчики! В любые парки можно было заходить для прогулок, а дав на чай лакеям, осматривать в отсутствие хозяев алупкинский дворец Воронцовых, дворец Паниной в Гаспре, дворец Юсуповых в Мисхоре. Береговая полоса не могла находиться в частное собственности. От Мисхора по берегу шла бетонированная дорожка до Ливадии, по которой мы всей семьей гуляли по вечерам за маяк Ай-Тодор».
Всего несколько предложений — а поясняют больше, чем иная монография. Историкам-профессионалам пора заново учиться писать именно так. Как говорил персонаж Ди Каприо своим менеджерам в «Волке с Уолл-стрит», «продавать авторучку». Возвращаться к тому, чему (и, главное, зачем) нас учили в университетах — ясному изложению интересующих широкую публику исторических фактов и их объяснению доступным языком. История русского Южного берега Крыма — лучшего сюжета для такого возвращения к своим обязанностям и не придумаешь. Спасибо краеведу Краснолуцкому за то, что он нас — и меня лично — к этому подгоняет, угрожая оглушить своим шестикилограммовым талмудом.