Понедельник на тысячу лет: книги недели

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Аркадий Стругацкий. Понедельник на все времена. Биография и творчество. М.: АСТ, 2025. Содержание

Более чем заслуженный культ братьев Стругацких живет своей жизнью уже много десятилетий и оборотов сбавлять, по-видимому, не собирается. Продукция адептов этого культа бывает, что называется, разной, порой она причудлива, а порой причудливой скорее кажется. Последнее можно сказать и о сборнике текстов, выпущенном к столетнему юбилею старшего из братьев, который будет отмечаться в конце этого лета: понять с ходу, по какому принципу он организован, довольно сложно. Основную его часть составляет очерк жизни и творчества Аркадия Натановича с акцентом на творчестве, прочие же материалы самые разнообразные. Тут и попытка описать хронологию стругацкого XXII века, и статьи по различным частным вопросам, и архивное позднесоветское письмо в защиту АН с угрожающим названием «Непрерывный фонтан идей» — в общем, нечто хаотическое. Однако редакторский сумбур искупается, как это часто бывает, любовью к предмету разговора, и на поверку не возникает даже особых вопросов, каким образом можно разделить творческую биографию братьев (более-менее никак, конечно же): большая статья Марианны Алферовой, основного автора книги, написана проникновенно, и пускай не поражает в плане изложения обстоятельств советского скотства, с которым братьям приходилось героически сражаться на протяжении большей части их карьеры (вряд ли в таком очерке на двести страниц необходимо было подробно описывать, как именно Никита Сергеевич костерил авангардистов и Андрея Вознесенского, все где-нибудь уже читали об этом), но зато очень впечатляют всевозможные детали, вряд ли известные ценителям, не удосужившимся глубоко погрузиться в контекст. Например, когда вышел «Понедельник начинается в субботу», рабочая неделя в СССР была еще шестидневной, а в «Гадких лебедях» Виктор Банев поет с разрешения Высоцкого его слегка переделанную песню, да и внешне смахивает на Владимира Семеновича, чего вполне можно не заметить, даже прочитав повесть раз пять. В общем, ознакомиться с этой книгой стоит даже ради одних таких многозначительных частностей, но содержательность ее подобным далеко не исчерпывается.

«Заметим еще кое-что: „Понедельник...“ был опубликован в 1965 году, а пятидневная рабочая неделя в СССР была введена только в 1967 году. Так что суббота в книге — это рабочий день. По сути, название могло звучать „Понедельник начинается в субботу вечером“. А для нас нынешних — „Понедельник начинается в пятницу“».

Гейр Поллен. Волга. Русское путешествие. Избранные главы. М.: Ад Маргинем, libra, Переделкино; Казань: Смена, 2025. Перевод с норвежского под общей редакцией Елены Рачинской и Ольги Дробот. Содержание

Гейр Поллен, председательствовавший в начале нулевых в Союзе писателей Норвегии, 13 лет преподавал в России родной язык, пока в 2020-м его не выгнал домой коронавирус. За эти годы он успел немало попутешествовать, питая особую симпатию к круизам по Волге. Впечатления от Поволжья в форме коротких эссе и составляют эту брошюру. Заметки Поллена необязательны и вместе с тем фактурны, ровно как фотографии дореволюционной волжской жизни, открывающие издание (к чему предварять современные тексты архивными фото бурлаков? — чтобы были).

Осматривая берега и сходя на пристани, норвежец перемещается по русской истории, причем главный прием Поллена — сближение не самых соседствующих на первый взгляд вещей. Поводом обычно служит посещение провинциального музея или монастыря: Обломов наводит на мысли о Ленине, за картинами Михаила Нестерова следует воспоминание о сломанном смесителе, а сомнительное рассуждение о том, что Иван Грозный — главная жертва собственного террора, — за рассказом о том, как Александр Дюма плыл в Астрахань. Монтаж наблюдений временами резкий, но общее впечатление скорее соответствует предмету: все малое и великое сливается в едином потоке.

Говорят, внутренний туризм переживает небывалый подъем. Если соберетесь сделать свой вклад в это предприятие, «Волга», безусловно, не худший дорожный спутник.

«Осип Мандельштам в 1923 году пишет, что Хлебников воспринимает язык как государство во времени, но отнюдь не в пространстве. „Хлебников не знает, что такое современник. Он гражданин всей истории, всей системы языка и поэзии“. Отталкиваясь от исходного значения греческого слова „идиот“ — человек, живущий сам по себе, вне общества и истории — Мандельштам определяет своего шестью годами старшего коллегу так: „Какой-то идиотический Эйнштейн, не умеющий различить, что ближе — железнодорожный мост или „Слово о полку Игореве“. Молодой человек в студенческой форме, который смотрит на меня из-за стекла витрины с дерзкой улыбкой, прячущейся в незрелых чертах серьезного лица, пока просто Виктор. Гуляя по лесу, он слышит не птичье пение, но песни птиц».

Виталий Терлецкий. Падение Ельцина с моста 2. СПб.: Терлецки комикс, 2025

Будем честны: когда нам становится грустно, мы пишем Терлецкому, чтобы он прислал что-нибудь новое и душеполезное «на почитать». И он, как водится, присылает, а мы читаем. Ну или просто байку расскажет о том, как ходил на коллективный сеанс психотерапевта Кашпировского и у его отца шея хрустеть после этого перестала.

На этот раз Терлецкий сел на своего любимого коня под названием «Падение Ельцина с моста». Сиквел давно ставшей хрестоматийной книги препарирует оригинал, главный месседж которого следует сформулировать так: «Хорошую книгу можно написать даже по статье из Википедии». Оставаясь верным самому себе и своему читателю, Терлецкий продолжает писать по Википедии, но с эдаким, как водится, вывертом.

Несмотря на всю гротескность, продолжение «Ельцина» оказывается потешным исследованием феномена эмиграции в страну, которая вроде бы культурно близка, а меж тем бесконечно далека, стоит к ней приблизиться. Стоит к ней приблизиться — сразу приходится на каждом шагу перечитывать статьи из известной энциклопедии, лезть в словарь, вспоминать Кашпировского — в общем, суета какая-то жизненная вечная на ровном месте.

Родина и чужбина меняются местами. Знание и незнание — тоже. Один Терлецкий только не унывает и трогательно фантазирует, радуя нас и вас веселыми кульбитами, когда плакать надо.

Рюдигер Сафрански. Кафка. Пишущий ради жизни. М.: Лед, 2025. Перевод с немецкого Станислава Мухамеджанова

В хорошем смысле слова странная, даже отчасти кафкианская книга представителя постфранкфуртской школы Рюдигера Сафрански, посвященная прежде всего отношениям заглавного героя с Фелицией Бауэр и, соответственно, «Письмам к Фелиции».

Сафрански делает интересную вещь: залезает прямиком в голову к тому, кто сам не знал, на месте ли у него эта самая голова. Разбирает отношения Кафки и Бауэр, если это можно назвать отношениями, смакует полубезумные откровения из переписок с Максом Бродом, силится понять, что в писателе жучиного, а что в жуке писательского.

Чтение, надо признаться, не из приятных — как и положено книге, речь в которой идет о человеке, нащупавшем запредел человеческого существования, даже предварительно не умерев. Если вы по каким-то причинам подавлены, эта книга поможет вам успешнее залечь на глубину шести футов под землей. Если же вам по каким-то причинам весело и хорошо, она вас приземлит — и станет нормально.

Юридические мучения, само собой, прилагаются. И все здесь в целом на месте. Кстати, это биография.

«Замок — нечто действительное, но в то же время это фантазм, который меняется при взгляде на него или при встрече с ним. К. был не так уж и далек от истины, когда в момент прибытия на том месте, где позднее обнаружится Замок, разглядел лишь темную пустоту. Но пустота наполняется, а Замок становится сильнее по мере того, как К. все больше втягивается в круг представлений деревенских жителей о силе Замка. Власть Замка зиждется на вере в эту власть. Таким образом, власть тем сильнее, чем более бессильным ощущает себя человек. Эту мысль Кафка выразил в афоризме времен Цюрау: „Сильнейшим светом можно упразднить мир. Перед слабыми глазами он становится тверд, перед еще более слабыми у него появляются кулаки, перед еще более слабыми он теряет всякий стыд и уничтожает того, кто отваживается взглянуть на него“».

Эдуард Егизарян. Иудея библейских времен. Религиозно-общинная и повседневная жизнь. М.: Издательство ББИ, 2025. Содержание

Небольшая, но крайне познавательная книга о еврейских общинах, существовавших в империи Ахеменидов — грубо говоря, под гнетом. Первоисточниками для ее автора Эдуарда Егизаряна служат библейские тексты, созданные примерно в то же время.

Темы пленения израильского народа, его жизни в этих обстоятельствах, попытки осмыслить самих себя и собственную, не побоимся этого слова, духовность — вот главное содержание этой 200-страничной монографии. Находится в ней место и для побочных «сюжетов» — провинциальности общины не на задворках, но и не в сердце империи; мечтам о статусе Иерусалима; монетам, бывшим в ходу в ту пору.

В общем, душеполезно — особенно в свете некоторых так называемых обстоятельств.

«В научном сообществе были предложены две позиции в отношении взглядов Аггея и Захарии на то, каким должно быть восстановленное после плена государство. Одна позиция — оба пророка высказывались за воссоздание монархии во главе с потомком иудейских царей, давидидом Зоровавелем. Другая позиция — пророки выступали за диархию, подразумевающую взаимодействие и равенство и светской, и священнической властей. В данном случае вторая точка зрения является более приемлемой по нескольким причинам. Во-первых, скомпрометировавшая себя монархия не могла быть идеалом для новой государственной программы пророков. Во-вторых, в истории иудейской монархии жречество никогда не играло столь важной роли, как это показано у Аггея и Захарии 1–8. В-третьих, такая форма правления, как диархия, в истории народа уже имела место. Период правления Иисуса Навина очень напоминает именно диархию, поскольку этот вождь периодически упоминается вместе с первосвященником Елеазаром (Нав 14:1; 21:1), хотя есть ученые, которые видят в лице Иисуса Навина царскую фигуру. Грегори Госвелл опровергает такую точку зрения. Поэтому логичнее предположить, что диархия была самой приемлемой формой правления».