Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Сониным Константином Исааковичем либо касается деятельности иностранного агента Сонина Константина Исааковича.
Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Никита Петров. Время Андропова. М.: РОССПЭН, 2023. Содержание
Современная история нашей страны — СССР, а потом России, — во-первых, недостаточно исследована, а во-вторых, до крайности политизирована. Даже если историк находит и предлагает читательнице новые материалы, разговор быстро переходит к вопросу о том, какой из хорошо устоявшихся нарративов эти материалы подтверждает. Тот же Андропов — персонаж большого количества книг и статей, в минимальной степени опирающихся на исторические факты, но предлагающих мощные интерпретации. Любой автор исторической монографии вынужден бороться с этой проблемой. Как заставить читательницу узнать из книги что-то новое?
Во-первых, автор «Времени Андропова», обращаясь к широкой аудитории, выбирает сухой, академичный стиль. Профессиональный историк не увидит в этом ничего страшного. Но современные стандарты исторической биографии задаются книгами Артура Шлезингера, Уильяма Манчестера, Роберта Конквеста, Симона Себага Монтефиоре, Энтони Бивора, Дорис Гудман, Рона Чернова — авторов, для которых изящность прозы, богатство вокабуляра, исторически аккуратная драматизация — норма. Четыре тома биографии президента Линдона Джонсона, написанные Робертом Каро на основе скрупулезной, длившейся десятилетиями, архивной и масштабной полевой работы, не уступают по чисто литературным качествам шедеврам современной художественной прозы на исторические темы — «Линкольну» Гора Видала, «Волчьему логову» Хилари Мантел или «Цивилизации» Лорана Бине. Книга Никиты Петрова не может быть поставлена на одну полку с произведениями современных мастеров русского исторического романа — Бориса Акунина*Признан властями РФ иноагентом, террористом и экстремистом. или Дмитрия Быкова*Признан властями РФ иноагентом.. Автор не пытается сделать книгу литературным произведением. Вполне осознанно, на мой взгляд.
Есть соблазн отнести это авторское решение на счет принципиально другого подхода в современной русской историографии — более академичного, менее ориентированного на прямую конкуренцию с жанром исторического романа. Даже Акунин, выдающийся прозаик и безупречный стилист, выбрал для своей «Истории России» довольно сухой, академичный стиль. Этот выбор понятен, но, чтобы его понять, нужно смотреть на текущий контекст, а не на историческую традицию.
Столетие назад примерами литературного мастерства в политической биографии на русском языке были жизнеописание Наполеона, написанное Евгением Тарле, и биография Сталина, написанная Львом Троцким. Потом традиция была утрачена, и даже лучшие образцы советской исторической прозы во второй половине ХХ века и близко к высокому литературному слогу не подходили. Отдельным примером стоит «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына, определенное автором как fiction и в то же время являющееся масштабным историческим исследованием, которое читается на одном дыхании. В XXI веке, соревнуясь с Саймоном Себаг-Монтефиоре, Робертом Сервисом, Стивеном Коткином, авторами биографий Сталина, каждая из которых является выдающимся литературным произведением, успешную попытку предпринял Олег Хлевнюк, автор книги «Сталин. Опыт биографии». Никита Петров в это соревнование не вступает. Сухость, а временами и откровенная лапидарность текста призваны контрастировать с импрессионизмом любителей выдумывать Андропова, минимально опираясь на исторические документы. Собственно, отсюда это, наверное, и берется — Петрову нужно продемонстрировать контраст с историософским фастфудом, заполнившим полки столичных магазинов и библиотеки чиновников.
Во-вторых, в дополнение к лапидарности стиля, автор «Андропова» полностью полагается на своих читательниц в части знания исторического контекста. И снова — в отличие от лучших образцов политических биографий последнего времени. Тот же Каро использует Линдона Джонсона, одного конкретного американского политика, для того чтобы рассказать о политических институтах в США. Один том — о том, как проходили выборы в Сенат в 1948 году, в мельчайших подробностях; другой — о том, как работает Сенат, так же подробно; третий — об институте передачи власти от президента к вице-президенту. В книгах по русской истории такой прием демонстрирует принстонский историк Стивен Коткин. В первом томе биографии Сталина, вышедшей десять лет назад, он рассказывает историю Русской революции. Как Дюма использовал Анну Австрийскую и д’Артаньяна, чтобы изложить важные эпизоды из истории французской монархии XVII века, Коткин использует жизнь Сталина, ничем не выдающуюся до 1917 года, чтобы изобразить историю Русской революции. В биографии Андропова всё наоборот: Петров исходит из того, что его читательница хорошо знакома с историей СССР. Знакома с советским официальным вариантом, понимает, в каких местах официоз серьезно отклонялся от истины. Такой подход экономит место и позволяет не тратить время на спор с аудиторией по поводу исторического нарратива, но для человека, незнакомого с этой историей, чтение будет сложным.
Наконец, в-третьих, автор полностью отказывается от оценок деятельности упоминаемых политиков. Отчасти это издержки стиля — академический подход осложняет раздачу оценок.
Современный читатель, бывает, ждет от историка не интерпретаций событий и картины происходящего «в целом», а мелких подробностей. Такой читатель сводит работу историка к отысканию и публикации архивных материалов и данных, а работу интерпретатора и создателя цельного исторического полотна оставляет себе. Зачастую этот читатель открывает книгу, уже имея в голове представление об исторической фигуре и ее роли. Смысл чтения для него — в отыскании фактов, вписывающихся в эту картину. Мне, человеку из общественных наук — и считающему политическую историю наукой прежде всего общественной, а не гуманитарной, — такой подход кажется контрпродуктивным. Интерпретация обнаруженных свидетельств требует более глубокой профессиональной подготовки, чем само обнаружение. Но то, что работа в архивах или «в поле» требует профессиональных навыков и упорного труда, понятно всем, а то, что не меньше навыков и труда требуется, чтобы понять, что эти документы, слова и события означают, — понятно плохо.
С учетом этих трех ограничений «Время Андропова» — выдающаяся историческая биография, эпохальное достижение русской исторической школы. Например, Петров проделал скрупулезную работу по выяснению происхождения Андропова. Не знаю, так ли важно то, в какой семье, в каком вероисповедании, с какими ценностями и правилами рос будущий руководитель СССР, — я сам не уверен, что происхождение политического деятеля имеет какое-то существенное значение. Однако эти вопросы интересуют многих, и новая биография на них отвечает. Петров делает максимум того, что в принципе возможно сделать: он собирает и публикует все документы, в которых сам Андропов рассказывает о своем происхождении. В СССР, особенно в 1930-е, заполнение анкет было связано со смертельной опасностью — неудивительно, что, несмотря на расследования и наказания, люди постоянно искажали информацию, которую сообщали о себе. Информация, которую сообщал о себе в официальных анкетах молодой Андропов, очень противоречива. Становится понятно, почему одни комментаторы находили подтверждение его еврейского или немецкого происхождения, а другие, наоборот, не сомневались в русском. В дополнение к собственным андроповским ответам Петров собирает и описывает множество документов о возможных родителях героя и семье, в которой он рос, но окончательная ясность так и не наступает. Андропов был приемным ребенком в семье, возможно, своего настоящего отца — усыновление собственных детей, рожденных вне брака, как чужих, конечно, не редкость.
Анализ вопроса о происхождении Андропова в книге Петрова — хороший пример ситуации, когда, даже если все архивы раскрыты, а документы и свидетельства доступны, однозначных ответов все равно нет. Я думаю, что, когда появится генетическая экспертиза, ясности не особенно прибавится — мы в лучшем случае узнаем, кто был биологическим отцом и матерью Андропова (с матерью ясности больше, но и она далеко не стопроцентна). Станет ли от этого понятнее, как герой рос, кто влиял на его взгляды и поведение? Не факт; скорее добавит интерпретаторам больше материалов для доказательств их любимых тезисов — кому какой нравится. Чем хороша книга Петрова — в вопросе о происхождении Андропова, так интересующем комментаторов, автор говорит прямо: «Вот, я показываю вам все существующие документы. Интерпретируйте на свой страх и риск».
Политическая фигура, которую описывают факты, а не интерпретации, оказывается удивительно заурядной. На протяжении всей своей биографии Андропов — политик второго разряда, находящийся в стороне от важных решений. В отличие от своих политических ровесников — Брежнева, Суслова, Громыко, Устинова, Байбакова, первого поколения коммунистических руководителей, не принимавших участия в Революции 1917 года, — Андропов в свои 35–40 лет не был ни секретарем важного обкома партии, ни министром. Во время войны он не был ни на фронте, как многие партийные деятели, ни в ключевом регионе. Его покровителем долгое время был Отто Куусинен, не пользовавшийся серьезным влиянием. Из документов, представленных Петровым, хорошо видно, что и «важная точка» в биографии Андропова — работа в посольстве СССР в Венгрии в горячие дни 1956 года — была важной разве что для него самого. Никаких данных о том, что он играл серьезную роль в принятии решения о том, как будет подавляться антисоветское восстание, нет — да и не может быть. Какую роль может играть посол, бывший второй секретарь петрозаводского горкома партии, в присутствии членов Президиума ЦК КПСС Микояна и Суслова? И однако же отсутствие реальной роли не мешает, а помогает мифотворчеству: в байопиках Андропова он чуть ли не решает судьбу восстания и будущего венгерского правительства.
Точно так же полное отсутствие каких-либо достижений Андропова в области государственной безопасности позволяет мифотворцам выдумывать важную роль, которую он играл. Детальный рассказ об административной карьере героя ясно показывает — пусть Петров и не говорит это прямо — основную причину, по которой Андропов в 1967 году выглядел для Брежнева, чья власть укреплялась с каждым днем, идеальным кандидатом на должность председателя КГБ. Очевидно, с точки зрения лидера, председателем КГБ должен быть человек, не представляющий угрозы, не имеющий собственной политической базы, не обладающий харизмой и т. п. Брежнев сменил Семичастного, человека столь же несамостоятельного, как и Андропов, но принадлежавшего к клану конкурентов, на человека, который сам не являлся его соперником. Человека, который на фотографиях с членами высшего руководства неизменно сутулился, чтобы скрыть высокий, по сравнению с более важными деятелями, рост. Брежнев не ошибся: при Андропове КГБ разросся физически и административно, но полностью выпал из политической жизни.
За пятнадцать лет, которые Андропов провел на посту председателя КГБ, Комитет чем только ни занимался: готовил процессы по делам диссидентов, собирал досье на великих музыкантов, поэтов и писателей, рекомендовал и не рекомендовал выпускать евреев в Израиль, арестовывал людей, пытающихся сбежать из СССР, — словом, чем угодно, лишь бы это не относилось по-настоящему к области государственной безопасности. Все те структурные проблемы безопасности страны, из-за которых она развалилась в конце 1980-х, — несменяемость и архаическое устройство власти, информационная закрытость и технологическая отсталость, экономическая неэффективность и коррупция, — все эти проблемы игнорировались. Вместо этого КГБ предавался гораздо более увлекательной деятельности типа инфильтрации студенческих кружков и травли пожилого академика Сахарова и его жены, то есть вещами, которые, как показали последующие события, никакого отношения к государственной безопасности не имели.
Единственный момент, когда, можно сказать, Андропов принимал участие в ключевых решениях, — это обсуждение вопроса о введении советских войск в Афганистан. Конечно, в тот момент не было понятно, насколько роковым окажется решение о вводе войск, — недовольство войной сыграет роль в коллапсе СССР через десять лет. Имеющиеся документы показывают, что изначально Андропов, как и большинство членов узкого круга высшего руководства, занимал осторожную, скептическую позицию. Другие, более поздние документы говорят о том, что он — вместе с большинством — поменял свою позицию, поддержав катастрофическое, как оказалось впоследствии, решение о вводе войск. Его соображения против вторжения в Афганистан были разумными, и, что переубедило его — помимо смены позиции других членов руководства, — неизвестно. Так или иначе, в этом эпизоде Андропов мог сыграть ключевую роль, но не сыграл.
В популярной истории Андропов ответственен за многие вещи, произошедшие в тот год, когда он был Генеральным секретарем ЦК КПСС — главным человеком в СССР. С его именем связывают и резко усилившуюся — и совершенно недостаточную — борьбу с коррупцией, и провальные, непродуманные реформы по «усилению трудовой дисциплины» (противоположное тому, что требовалось стагнирующей советской экономике), и ухудшение международной политики, и расширение полномочий нового поколения руководителей. Хроника ноября 1982 — января 1984 года показывает, что Андропов был слишком серьезно болен, чтобы быть вполне ответственным за такое количество изменений. Бо́льшая их часть была связана с застоем во всех делах в последние годы правления Брежнева. Многие должности занимали старики, давно неспособные выполнять свои обязанности. Смерти Брежнева, Суслова, Пельше, все более тяжелое состояние Устинова, Черненко, Кириленко и те же самые процессы на уровне министерств, отделов ЦК, руководства отраслевых ведомств и т. п. — все это привело к изменениям в год номинального руководства Андропова.
Материалы, собранные и описанные Никитой Петровым во «Времени Андропова», дают большие возможности для интерпретаций и укладываются больше чем в один исторический нарратив. И все же свободы для выдумывания прошлого становится значительно меньше, а это, как ни крути, важное достижение для любого историка.
Автор — профессор Чикагского университета (John Dewey Distinguished Service Professor)