Лалин Полл. Лед. М.: Эксмо, 2019. Перевод с английского Д. Шепелева
В Арктике растаяли льды — туда устремились туристы. Теперь богачи и не очень могут позволить себе купить круиз по северным морям, чтобы поглазеть на айсберги и белых медведей. И вот прямо на глазах туристов из водяной преисподней является труп авторитетного эколога, который таинственно исчез несколько лет назад. История исчезновения мутная, и с ней связан некто Шон — человек у которого много денег, хороший автопарк, пристрастие к водке и сложная личная жизнь, в которой есть как минимум бывшая жена, ненавидящая его дочь, новая версия жены и еще другие случайные романы.
Разные аспекты деятельности Шона мы будем узнавать по ходу книги, гадать, убил он или не убил авторитетного эколога, заодно нам будут рассказывать подробности мира, где льды тают, а разные проныры на этом зарабатывают. Лалин Полл — та самая девушка, что написала «Пчел», роман, который ругали, но о котором говорили. Она литературный ремесленник, любая попытка выйти на уровень некоего философского обобщения или футурологии выглядит довольно комично, но как экологический триллер «Лед» вполне сойдет.
«Сядь, Шон. Ты хотел, чтобы я был здесь, хотел, чтобы я участвовал, так позволь мне продолжить. Я почти закончил. Посмотрите на этот мир — бесконечные кошмарные засухи и наводнения, они всегда происходят там, где имеются минеральные ископаемые и политическая нестабильность, сопровождаемая иностранным вмешательством тех самых сил, которые получают прибыль от права на добычу ресурсов. Сил, которым наплевать на любые жертвы, будь то людские потери или ущерб экологии, лишь бы использовать эти ресурсы. Мы видим перед собой глобальную экологическую зону жертвоприношения, и Арктика просто ее последняя часть».
Алексей Сальников. Опосредованно. М.: Редакция Елены Шубиной, 2019
Самый обсуждаемый (меньше проклинаемый, больше восхваляемый) литератор 2018 года выпустил третий по счету роман. На этот раз о роли поэзии в жизни россиян. В мире, который вроде как очень похож на наш, поэзия приравнена к наркотикам и прочей запрещенке. Некоторую, безобидную, проходят в школе, но в основном ее от народа скрывают, ее тайно распространяют лихие люди. И оказывает она на граждан специфическое воздействие, прямо как нехорошие вещества. Ну и есть еще главная героиня, вполне уже можно употребить термин «типичная для Сальникова», демонстративно никакая, максимально лишенная индивидуальности, которая проходит сложный путь взаимодействия с умеренно прекрасным.
Внезапная, пусть и вполне заслуженная, слава — тяжелое испытание для литератора. От него все ждут нового чуда, а он вовсе не обязан быть волшебником. Сальников продолжает делать то, что и в «Петровых в гриппе и вокруг него», — описывать заурядную повседневность и находить в ней нечто необычное, попутно доказывая, что литература и жизнь есть, в сущности, одно и то же.
«Позже эти два-три года слепились для Лены в единый эпизод, так что она не могла припомнить, в каком порядке, когда по времени происходило то-то и то-то. Было в этом времени нечто от романов Джона Ирвинга, тех сумбурных, но хорошо подготовленных мест в книге, где он авиакатастрофой, автокатастрофой избавляет читателя от определенных героев или торопится к точке в конце, разбрасывая в могилы тех персонажей, что успели дотянуть до финала».
Алексей Поляринов. Почти два килограмма слов. М.: Индивидуум, 2019
Переводчик «Бесконечной шутки» (Алексею Поляринову придется надолго смириться с этим кеннингом) делится своими сокровенными мыслями о литературе. В сборнике предельно лаконичных и внятных эссе он рассказывает о своем опыте чтения Набокова и Янагихары, Стивена Кинга и Алана Мура, Кржижановского и Кадзуо Исигуры.
Поляринов нещадно бичует формализм Макьюэна, с детской непосредственностью превозносит Марлона Джеймса и довольно мило критикует технофобию, выдвигая справедливый лозунг: «Перестать доить Оруэлла и начать жить».
Завершает книгу инфантильный «Манифест читателя», из которого мы узнаем, что от литературы надо получать удовольствие. Не согласиться с этим невозможно.
«Есть такой роман: его главный герой — офицер; за сто страниц текста он успевает: а) похитить женщину; б) застрелить приятеля; в) почти погибнуть от рук контрабандистки; г) поучаствовать в облаве и собственноручно задержать убийцу.
А, и еще — повествование там нелинейное. Порядок у глав существует, но не соответствует датам публикации.
Знаете, что это за книга?»
Знаем, Алексей. Знаем.
Всеволод Зельченко. Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна». Комментарий. М.: Новое издательство, 2019
Чудесно изданную на чудесной бумаге чудесную книгу с чудесной обложкой всегда как минимум приятно держать в руках. В данном случае библиофильский восторг усиливается тем, что сноски порой занимают большую часть страницы, а текст ничуть не уступает бумажной форме, в которую облачен.
Тщательный двухсотстраничный анализ хрестоматийного стихотворения Ходасевича «Обезьяна», выполненный Всеволодом Зельченко, превращается в полноценный экскурс в мир 1910-х. При этом, построчно разбирая смыслы маленького шедевра, автор в равной степени уделяет внимание социальным контекстам, литературным перекличкам и формальной стороне поэтического творения, не уступающей его содержанию.
«В интерпретациях „Обезьяны” — одного из самых знаменитых стихотворений в русской литературе — недостатка определенно не ощущается: ее центральный эпизод трактовали как обращение Ходасевича к своим польским корням и к корням еврейским, как рукопожатие с Пушкиным и с врагом рода человеческого, как аллегорию русско-сербского союза и как уход от послереволюционной действительности в первобытный рай зверей, как соблазн бестиальной жестокости и, наоборот, как индуистское утверждение братства всего живого».
Никита Пафлагонский. Житие святителя Иоанна Златоуста с приложением Слов в его честь. М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет; Институт мировой литературы РАН, 2018. Перевод с древнегреческого А. С. Балаховской
Первый перевод на русский язык «Жития св. Иоанна Златоуста», написанного византийским церковным писателем Никитой Пафлагонским (конец IX — первая половина X вв.), который переработал для него множество текстов предшествующей агиографической традиции. Златоуст жил в IV веке, он был архиепископом Константинопольским и считается одним из трех Вселенских святителей и учителей (два других — Василий Великий и Григорий Богослов). Выдающийся богослов, в юности он учился у лучших философов и риторов своего времени, а с возрастом стал одним из важнейших христианских авторов, создал литургию византийского образца и оставил после себя массу сочинений. Однако «Житие» Никиты Пафлагонского, как и множество других памятников такого рода, представляет интерес не только для верующих — не в последнюю очередь это увлекательное и хорошо написанное литературное произведение. Вот, например, о том, как Иоанн, подобно Гераклу, избавил Сирию от кровожадного льва:
«Итак, однажды, едва вспомнив об этом великом человеке Божием и всем народом придя к нему в монастырь, жители возвестили ему о том, что от зверя все поголовно гибнут, и на коленях умоляли избавить их от несчастья и любым путем с помощью Господа освободить их от козней зверя. Великий, упрекнув их за маловерие и пренебрежение заповедями Господа, сказал, что это и является причиной того, что они порабощены зверем, ибо нерадение и легкомыслие к божественным словам, которые проявляют те, кто наделен разумом, делают неразумных зверей очень свирепыми к таким людям. „Итак, — сказал он, — вы все вместе, мужи и жены, сойдясь в церкви, припадите к Господу и исповедайтесь Ему, а этот крест, который я вручаю вам, взяв с собой, поставьте на путях, по которым ходит лев, не боясь ничего, и я верю Богу моему, что вы быстро увидите силул креста”. И вот люди, взяв крест и сделав так, как им было заповедано, нашли на следующий день у основания креста того пожирающего людей зверя бездыханным, недвижимым и мертвым».
Питер Бергер. Священная завеса. Элементы социологической теории религии. М.: Новое литературное обозрение, 2019. Перевод с английского Р. Сафронова
Питер Бергер — австрийский социолог и теолог, разработавший вместе с Томасом Лукманом конструкционистское направление в социологии, согласно которому люди одновременно создают и воспринимают окружающую их реальность. В «Священной завесе», опубликованной на английском более полувека назад, много лет преподававший богословие Бергер не обращается к теологическим аргументам: его задача — «окончательно показать, что религия с социологической точки зрения является продуктом истории». Идеи Бергера и Лукмана давно вошли в канон общественной мысли, и, хотя их труды не раз и не два были раскритикованы учеными из других лагерей, появление на русском языке книги классика социологии можно только приветствовать.
«Общество — это диалектический феномен, поскольку оно является созданием человека и только человека, однако в то же время постоянно воздействует на своего создателя. Социум является продуктом человека, у него нет другого бытия, кроме того, которое даровано ему деятельностью и сознанием человека. Отдельно от человека не может существовать социальной реальности. Тем не менее также можно утверждать, что человек является продуктом общества. Всякая личная биография — это эпизод истории общества, которое живет и до, и после него. Общество существует до рождения индивида и будет существовать после его смерти».
Карл Вильгельм Фридрих фон Шлегель. Сочинения. В двух томах. Том 2. Философия языка и слова. Люцинда. СПб.: Издательский проект Quadrivium, 2018
В кратком издательском предисловии ко второму тому сочинений Шлегеля редактор книги Тарас Сидаш в очередной раз сетует на отсутствие финансирования — однако усилиями его и других энтузиастов книга все же издана, и теперь на русском есть «Философия языка и слова», важный труд немецкого философа-романтика. В пару к нему в издание включили знаменитую «Люцинду» — программный романтический роман, написанный поверх любых жанров и рамок (даже сегодня он кажется чересчур радикальным и сложным).
«Люди, со всем тем, чего они хотят и что они делают, представились мне, когда я о них вспомнил, пепельно-серыми фигурами, лишенными движения; но в окружавшем меня священном уединении все состояло из света и красок, и свежее теплое дыхание жизни и любви овевало меня, и шелестело, и шевелилось на каждой веточке пышной рощи. Я взирал и одинаково наслаждался всем: и сочной зеленью, и белыми цветами, и золотыми плодами. И так я видел внутренним оком единственную, вечно и безраздельно любимую во многих образах: то в виде ребячливой девушки, то в виде женщины в полном расцвете и энергии любви и женственности, и потом в виде достойной матери с серьезным мальчиком на руках».