Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Виктор Пелевин. Путешествие в Элевсин. М.: Эксмо, 2023
1.
Этот текст я начинал писать для одного хорошего издания, которое собиралось поучаствовать в ежегодном спринтерском забеге на рецензирование новой книги Виктора Пелевина. Первые места в соревновании уже были распределены, но в общий зачет хорошее издание могло успеть. К сожалению, из-за моей нерасторопности оно решило сняться с забега. Принося изданию свои извинения, я все же думаю: а что это говорит о качестве текста Пелевина — причем не фактическом (мало ли, вдруг он написал шедевр), а ожидаемом, — если необходимость в рецензии на него отпадает через неделю после выхода? Заслужил ли такого отношения один из самых значительных современных русских писателей?
Или нет, выразимся точнее: что это говорит о качестве инфоповода? Пелевин по осени выпустил очередной роман, это такое погодное явление, вызывающее зябкие рецензионные всходы. В этом романе — снова про неприятное будущее, симулируемое нейросетями, но ежегодная процедура рецензирования Пелевина сама по себе похожа на процессы внутри генеративных моделей. Примерно понятно, какими общими фразами будут начинаться рецензии, какую часть их объема займет пересказ сюжета, за что Пелевина объявят тортом или не тортом. Все эти рецензии мог бы сочинить литературно-полицейский алгоритм Порфирий Петрович, перенесенный из романа «iPhuck 10» в новую книгу. Примерно этим он, кстати, и занимается в свободное от захвата мира время: Пелевину особенно хорошо удается имитация хейт-спича в комментариях. Впрочем, особого ума для такой имитации не нужно, поскольку хейт-спич и есть та питательная среда, в которой плавают наши мозги в эпоху соцсетевого позднего карбона.
Прежде чем поговорить о сюжете, придется все-таки произнести несколько дежурных фраз. В начале 2010-х, когда появился «Бэтман Аполло», Пелевина упрекали в презрении к московским политическим протестам (позже выяснилось, что их значимость была сильно преувеличена). Когда вышли «Тайные виды на гору Фудзи», писателя упрекали в мизогинии. Сейчас, наверное, можно было бы упрекать его в нежелании открытым текстом писать о войне — проблема в том, что изданий, способных предъявить такую претензию, на пространстве, покрытом книжными магазинами «Читай-город», практически не осталось. Странно ставить писателю на вид меньшую беззубость, чем могут позволить себе его критики. Кроме того, он мог бы на это ответить (снабдив ответ какой-нибудь шуткой про взаимосвязь беззубости и фелляции), что намеков на текущую реальность в его книге вполне достаточно — от острот по поводу выхода из зерновой сделки до «книжиц злобных, но забавных стихов» зет-поэтов, «высокой трансграничной мобильности» релокантов и нескольких сентенций от лица умной литературной рыбы, в которой легко узнать Галину Юзефович: «Любой разговор об элементарной гигиене души объявляется у нас прожектерством или вредительством. А самое изумительное, что необходимость кровопролития оправдывается величием русской культуры, которая чуть больше чем вся состоит из рвотных спазмов по его поводу».
Все это, впрочем, оказывается отвлекающей шелухой. Зловредный алгоритм Порфирий Петрович, настоянный на классических текстах деструктивной русской литературы, пишет свой магнум опус, потому что не может его не писать, а цель этого опуса — вроде бы конец света (центры принятия решений, бункерный вождь, гарантия взаимного уничтожения...), а на самом деле обожествление самого Порфирия, то есть генеративной функции языка. «Язык и есть непонятно кем написанная программа нашей судьбы. Свернутый пружиной фатум человечества, который каждый из нас носит в себе и загружает в детей. ДНК нашего духа», — просвещает нас Ноам Хомский, ой, нет, адмирал-епископ Ломас из корпорации «Transhumanism, Inc.». Если соединить вычислительные мощности алгоритмов будущего с парадигмой русской литературы, то работа с этим фатумом может привести к Армагеддону: «Ждите, короче, царствия небесного. Ваш алгоритм его уже готовит, не сомневайтесь. Скоро поедем в рай».
Такая постановка вопроса как будто бы возводит русскую культуру на мрачный пьедестал — а с другой стороны, выставляет ее в провинциальном свете: ну что это такое, в конце концов, вечно похваляться своим мессианством и способностью уничтожить или возродить мир (это одно и то же), предварительно выжав из него все слезинки ребенка? Как мы увидим дальше, этот упрек Пелевин может заранее отвести. Пока же еще немного поговорим о сюжете обожествления.
2.
Еще одно общее место критики Пелевина — сравнение его с Сорокиным. Говорящие столпы русского постмодернизма не раз обменивались в своих текстах шпильками и отсылками друг к другу. В «Путешествии в Элевсин» при желании можно обнаружить аллюзии на «Манарагу», а главный сорокинский гэг романа — притча о начальнике из Высшей Партийной Школы Экономики, который любил «сделать на природе» и однажды сошел с ума, не обнаружив на земле своих испражнений.
Но кажется, у Сорокина имелась в запасе более глубокая подколка — недавно опубликованный рассказ «Татарский малинник» (тоже, кстати, связанный с мотивом дефекации на природе). Героиня этого рассказа в детстве, забредя в малинник, становится свидетельницей сцены сексуального насилия — а годы спустя превращается в сверхуспешную современную художницу, воспроизводящую эту сцену из раза в раз, в каждой новой инсталляции, во всех возможных техниках: TR-1, TR-2, TR-3 и так далее. А теперь — помните, какая фамилия была у главного героя «Generation П»? Помните, что в финале романа он, обзаведясь своей цифровой копией, становился живым богом?
Пелевина каждый год обвиняют в том, что он пишет одну и ту же книгу, рассказывает одну и ту же историю (реальность иллюзорна, мы находимся в симуляции, выход из нее возможен благодаря аффекту — откровению, творческому акту, трансгрессии, любви), пользуется одними и теми же приемами — в большинстве его поздних романов центральное место отведено долгому диалогу, в ходе которого герою постепенно открывается истина. Этот баг Пелевин демонстративно обращает в фичу, давая понять, что все истории были частью одного цикла. «Путешествие в Элевсин» замыкает большую вселенную, в которую встраивается большинство романов Пелевина, начиная с «Generation П». На запретный вопрос пиарщика Вавилена Татарского, «кто всем этим управляет», в «Ампире V» был дан ответ — «вампиры». Позднее вампиры оцифровались, но сосательного рефлекса не утратили. Теперь вампирами стали сами люди, вернее, золотой миллиард, чьи мозги вечно плавают в банках со спинномозговой жидкостью, видят приятные галлюцинации и питаются энергией телесного и смертного плебса. (Вопрос, кстати, откуда корпорация «Transhumanism, Inc.» берет столько спинномозговой жидкости: возможно, пелевинская дистопия таит в себе и другие мрачные тайны — наподобие утилизации клонов в митчелловском «Облачном атласе».) В общем, перед нами изящное развитие идей, заложенных в «Матрице» Вачовски и другой классике киберпанка, в том числе русской — см. «Друга утят» Дмитрия Галковского. В новом романе Пелевин в логике дурной бесконечности симуляций над этими псевдовампирами надстраивает еще одних, настоящих... Все это, в конце концов, так надоедает, что хочется поскорее связать все концы, сломать все четвертые стены четырехмерного пространства и уйти в прекрасное далеко, оставив мрачные мысли о вечной симуляции до следующего осеннего откровения. Как говорит Леонид Парфенов, до следующей серии — и следующего года.
3.
И тут время перейти от «что» к «как» — с которым у Пелевина с каждым годом все больше проблем. Каламбуры на уровне «Души прекрасные порывы» (в повелительном наклонении) и «Дарт Аньян» — это ладно, в конце концов, мы пришли не на выступление стендапера. Гораздо больше вопросов — к исключительно ленивому диалогу, который выглядит как пересказ статей из Википедии про Элевсинские мистерии или гладиаторские бои. Полезнее было бы объяснить, что такое квантовая запутанность, но тут, вероятно, не хватило мегатюрингов. Как обычно, Пелевин подстилает здесь соломки: это не он пересказывает Википедию, а его герои-мозги, подключенные в своих банках к мировым знаниям, «подсасывают» информацию, чтобы вовремя ей блеснуть. «Если Ломас и подсасывал информацию в реальном времени, по его худому породистому лицу это невозможно было заметить» — так главный герой романа, разведчик Маркус, описывает беседу с начальником. Ясное дело, невозможно — потому что твой уровень проницательности, Маркус, контролируется той же нейросетью. Но мы-то, к счастью, в ней пока не настолько увязли.
Подсасывается в этом романе все, главным образом виртуальные декорации, формирующие симуляцию Древнего Мира. Для каждого пользователя подробно просчитывается лишь небольшой пятачок реальности, с которым тот сейчас взаимодействует: при необходимости можно будет подсосать еще (про эту пятачковость мы уже читали в «Generation П» и «t»). Английский язык воспринимается как греческий, а Лимонов — как древний философ Гегесий. Симуляция называется «ROMA-3» — как замечают рецензенты, тут задействован одновременно «Третий Рим» и Рим третьего века, а еще, добавлю от себя, компьютерная игра конца века двадцатого — Caesar III, где нужно было строить Римскую империю. На исходе прошлого тысячелетия я в эту игру конкретно залипал. Что такое градостроительная стратегия, как не симуляция второго порядка? Симуляция первого порядка — это, понятно, мы сами.
Свою симуляцию Пелевин делает очень назойливой: «Там есть даже роща, изображающая непроходимую германскую чащобу — и в ней, как в Тевтобургском лесу, разбросаны ржавые римские мечи, железные кресты и мятые шлемы с пиками, напоминающие о нашем поражении». Внедрение же в симуляцию оказывается чрезвычайно простым: из кабинета начальника Маркуса выбрасывает прямо на арену Колизея, где он сходу побеждает всех противников (https://ru. wikipedia. org/wiki/Гладиатор#Классификация_гладиаторов). Это потому, что в него в интересах дела зашит чит-код, ему «сделали цирковой рейтинг семь с половиной». Прекрасно — но знаете, что это напоминает? Фанфикшн со всесильными героями (Сильный Гарри, Независимый Гарри), Мэри Сью и Марти Сью. А еще больше — романы о попаданцах, которых в Римской империи постепенно становится больше, чем реальных римлян.
Ведь попаданчество — это и есть жизнь в литературной симуляции, где можно за неделю прокачаться от гладиатора до живого бога. Показателем реализма в таком тексте служит нагромождение деталей:
«Краем глаза я увидел двух приближающихся преторианцев. Скорпионы, молнии, синие плюмажи. Красиво. Лучше бы эта красота прошла стороной... Но нет.
— Ланиста Фуск, — сказал старший. — Тебя ждет цезарь. Мы посланы сопроводить тебя.
— Когда мне следует прибыть?
— Сейчас, ланиста. Прямо сейчас.
Неужели Колосс меня услышал?»
И в этом, собственно, заключается вопрос на 100 000 экземпляров. Для чего Пелевин не в первый раз обращается к самым низовым и народным прозаическим жанрам современности, к жанрам, которые глубоководные литературоведы брезгливо назовут паралитературой? К жанрам, которые часто сами производят впечатление творчества алгоритмов (хотя есть приятные исключения); которые обитают в первую очередь в интернете, иногда не без успеха выхлестываясь на бумагу? Главный мем попаданческой литературы — роман Олега Рыбаченко «Пчела-попаданец», но не были ли попаданцами в пчел герои прорывного, как сейчас говорится, романа Пелевина «Жизнь насекомых»?
Для того, чтобы в рамках развлечения, доступного, как гладиаторские игры, донести до людей высокие и горькие истины? Или, наоборот, этими истинами он хочет оправдать многотиражную генеративность?
Не дает ответа.