Т. А. Федяева, В. В. Бианки. Виталий Бианки. М.: Молодая гвардия, 2021. Содержание
В предисловии к книге Татьяна Федяева пишет, что творчество Бианки кажется хорошо изученным, однако ни его мировоззрение, ни его эстетические установки до сих пор не были исследованы по-настоящему. По его произведениям не защищают дипломных работ и диссертаций, хотя, как убеждена Татьяна Анатольевна, проза Бианки представляет собой «сложное явление, вписанное в контекст культуры русского модерна и постсимволизма». Чтобы восполнить этот пробел, необходимо обратиться к биографии писателя и его записным книжкам. Именно это и сделала автор книги, заручившись поддержкой наследников писателя и получив доступ к хранящимся в их семье архивам.
В работе над книгой принял участие сын писателя, доктор биологических наук Виталий Витальевич Бианки: ему принадлежит авторство главы «Отец», а еще две, «Родительская семья» и «Лебяжье», написаны им совместно с Татьяной Федяевой. К сожалению, 26 июня текущего года Виталий Витальевич скончался в возрасте 95 лет. Он известен как выдающийся специалист в области изучения птиц Белого моря, посвятил более 50 лет жизни Кандалакшскому заповеднику, расположенному на территории Карелии и Мурманской области, и до конца дней занимался там научной полевой работой.
Его семья и другие звери
Любовь к естественным наукам, природе и птицам передалась Виталию Витальевичу в третьем поколении: натуралистом был не только его отец, но и дед, Валентин Львович Бианки (1857—1920) — он начал научную карьеру как энтомолог, в 1893 году возглавил орнитологическое отделение Зоологического музея Академии наук, а в 1908–1910 годах принимал участие в экспедиции Русского географического общества на Камчатку.
Из трех сыновей, родившихся в браке Валентина Бианки и бывшей гувернантки Клары Бланк, только средний, Анатолий, выбрал профессию метеоролога, не связанную с научными интересами отца напрямую. Старший, Лев, рос в период увлечения Валентина Львовича жуками и бабочками — и сам стал энтомологом. Младший же, Виталий, родился в 1894 году, когда отец занялся орнитологией, и именно птицы стали его самыми любимыми созданиями.
Каждое лето Валентин Львович вывозил семью на дачу, арендованную на берегу Финского залива: там он не только отдыхал и общался с петербургской интеллигенцией, но и проводил научные исследования. Сыновья помогали ему наблюдать за перелетами птиц, ловить их в западни и кормить их насекомыми. Вместе с птицами семья Бианки неизменно держала у себя много других лесных животных, даже лосей и косуль, которых местные жители находили детенышами, а Валентин Львович выкармливал и отправлял в зоосад.
Советский писатель и химик Александр Ливеровский, который в детстве жил на даче по соседству с семейством Бианки (а позже породнился с ним, женившись на дочери Виталия Валентиновича), оставил такие воспоминания о том времени:
«Во дворе много ящиков и клеток. Там ежи, лисята и прочая лесная живность. Громко просят есть птенцы ястреба. В большой притененной клетке светятся круглые глаза филина... Над двором, на вершине сосны сидит ворона. Сидит и не улетает, хоть палкой на нее махни. Это свой вороненок-выкормыш. На плечи садится большая уже сорока и клянчит подачку. Огромная мохнатая голова тычет в спину — не бойтесь, не страшно, это свой лосенок».
Глава «Лебяжье» наверняка заставит читателя вспомнить о творчестве другого великого писателя-натуралиста, Джеральда Даррелла, а именно — его автобиографические повести о детстве, проведенном на греческом острове Корфу. Разница заключается в том, что семья юного Джерри воспринимала его увлечение ловлей и содержанием животных с плохо скрываемым ужасом, родные же Виталия — разделяли и всячески поддерживали.
Левый эсер
Идиллическая юность Бианки резко оборвалась в 1915-м: для него он оказался не только годом окончания гимназии и поступления на естественное отделение физико-математического факультета Петроградского университета, но и годом смерти матери — урожденная немка, Клара Бланк вскоре после начала Первой мировой слегла с больным сердцем.
Виталий начал интересоваться политикой: он вступил в партию социалистов-революционеров и, по собственному признанию в позднейшем письме Чуковскому, стал активным ее членом. Кроме того, в 1916 году Бианки женился на дочери титулярного советника Зинаиде Александровне Захаревич — девушке, почти ему незнакомой, да к тому же беременной от другого мужчины. Доподлинно неизвестно, была ли эта женитьба партийным эсерским заданием, либо же, как утверждает Виталий Витальевич, его отец просто хотел спасти репутацию Захаревич.
Со второго курса университета Бианки мобилизовали и по окончании артиллерийских курсов направили в дислоцированные в Царском Селе войска в чине прапорщика. Виталий участвовал в Февральской революции и был избран своей артиллерийской бригадой в Совет солдатских и рабочих депутатов.
В 1918 году Бианки с женой (родившийся у Зинаиды Александровны ребенок умер в роддоме) покинул Петроград, и для него начались четыре года скитаний. Вместе со своей воинской частью он уехал на Волгу и жил в Самаре при власти Комитета членов Всероссийского учредительного собрания (КОМУЧа) — антибольшевистского правительства, состоявшего из эсеров, а с подходом Красной армии к городу эвакуировался из него вместе с товарищами по партии. Когда в Екатеринбурге адмирал Колчак прекратил деятельность КОМУЧа, отдав приказ арестовать его членов, Виталий Бианки не попал в их число лишь благодаря случайности. Далее он вместе с женой уехал в алтайский город Бийск, где, спасаясь от новой мобилизации, скрывался под фамилией Белянина, а товарищам по партии передал, что отказывается от членства в ней.
В Бийске Бианки-Белянин быстро нашел себе место сотрудника краеведческого музея, а затем — школьного преподавателя биологии и астрономии. Он развелся и связал свою судьбу с Верой Клюжевой, преподававшей в бийской школе иностранные языки.
Нежелание Виталия Валентиновича продолжать участие в войне может объясняться тем, что одиозный адмирал Колчак был личным другом его отца (он даже подарил Валентину Львовичу шкуру белого медведя, хранившуюся в семье вплоть до середины прошлого столетия), и потому вчерашний эсер не чувствовал за собой морального права выступать против него. Кроме того, как пишет Федяева, за годы скитаний по стране Виталий «полностью освободился от болезни политикой».
Из книги не вполне ясно, были ли симпатии Бианки к партии левых эсеров серьезны, или он просто не мог выбраться из колеи, в которую попал благодаря увлечению юности. Так или иначе, соучастие в антибольшевистском восстании до конца жизни оставалось для Виталия Валентиновича источником страха перед арестом и репрессиями.
Еще в 1921 году бийские чекисты дважды арестовывали Бианки и держали в тюрьме вместе с другими заложниками. Когда его предупредили о готовящемся новом аресте, Виталий Валентинович вместе с женой и шестимесячной дочкой тайно выехал в Петроград, продав любимое ружье, чтобы раздобыть денег на дорогу.
Посвятить себя литературе Виталий, уже сочинявший символистские стихи, решил в 1923 году — после того, как понял, что ему не удастся по примеру отца найти место в Зоологическом музее и заниматься наукой. «Что поделаешь, брат: осознал, что всю долгую жизнь свою делал не то, к чему всегда чувствовал призвание... Люблю я птиц, люблю лес, но разве все мои „экспедиции“ и „музеи“ это наука, а не чистая поэзия?» — писал он своему другу, биологу Гансу Иогансену, по всей видимости, пытаясь таким образом скрыть досаду из-за того, что не мог продолжать орнитологические занятия.
Анатолий, Лев и Виталий Бианки. Фото из семейного архива
Сказка-быль
Начинающий литератор поступил в Институт истории искусств, где слушал лекции Эйхенбаума и Тынянова и общался с Владимиром Проппом, а также посещал студию детских писателей, организованную Ольгой Капицей — выдающимся ученым-фольклористом и матерью будущего нобелевского лауреата Петра Капицы. Приемы, с помощью которых Бианки выстраивал свои произведения, демонстрировали все более глубокое знакомство с русским фольклором и вполне соответствовали идеям, сформулированным Проппом в «Морфологии волшебной сказки».
Свои первые прозаические сочинения Виталий Валентинович называл несказками (именно так, с ударением на первый слог). Эти короткие тексты часто написаны в манере, близкой к сказовой, с обилием разговорной речи и композиционными приемами, напоминающими об устном народном творчестве. В то же время за сказочной формой скрывались вполне конкретные научные факты о животных, ненавязчиво преподнесенные маленькому читателю.
В 1920-е годы Виталию Бианки и его коллегам, молодым писателям-натуралистам, фактически с нуля пришлось создавать детскую литературу о природе. В Советском Союзе тех лет, по точному замечанию Самуила Маршака, о животных писали либо толстовцы, либо люди, смотревшие на них «с точки зрения Пушторга». Из переводных авторов были популярны канадцы Эрнест Сетон-Томпсон и Чарльз Робертс. Виталий Валентинович тоже высоко ценил обоих этих писателей и воспитывал на их книгах собственных детей, но отмечал отсутствие у обоих канадцев естественно-научного образования. Томпсон и Робертс изображали внутренний мир животных как человеческий, наделяя их всей гаммой наших чувств — от любви до зависти, гнева и ненависти.
Бианки же старался не допускать антропоморфизма: мышь должна оставаться мышью, соболь — соболем, медведь — медведем, а не людьми, наряженными в их шкуры. Аналогичным образом он чаще всего избегал в своей прозе морали, абсолютно несвойственной животному миру, и деления персонажей на плохих и хороших. И пусть Бианки тоже не имел фундаментального образования, но знания, почерпнутые в юности от отца, и постоянное освоение новых сведений из области этологии заменяли ему университетские годы.
Научной точности в описаниях природы Бианки требовал от всех людей, с которыми ему доводилось работать. Дочь писателя, Елена Бианки-Ливеровская (1922—2009), рассказывала: «Хорошо помню, как отец говорил другу и любимому художнику Валентину Курдову: „Валя, разве ты не знаешь, что у зайца-русака хвост не такой, как у беляка?“ А зайцы-то на рисунке всего сантиметра по три, а хвосты и вовсе махонькие». Если же он увидел бы рисунок с изображением животного из числа тех, какими в наше время могут, не задумываясь о научной достоверности, проиллюстрировать детскую книгу, Бианки, по словам дочери, разорвал бы с таким издательством всякие отношения.
Итак, если протагонисты произведений Бианки — «просто звери», тогда почему мы все равно узнаем себя в них? Дело в том, что животные не нуждаются в очеловечивании, но многие качества, которые мы привыкли считать исключительно человеческими, встречаются у братьев наших меньших. Это и неудержимая тяга к свободе, уводящая лося Одинца смертельно опасным путем от погони, и желание обрести свой дом, ради которого пришлось пережить столько испытаний маленькому мышонку Пику, и находчивость, помогающая Оранжевому Горлышку и семейству Подковкиных спастись от Охотника. В конце концов, даже столь человеческое занятие, как творчество, можно встретить у представителей животного мира, как это происходит, например, в рассказе «Музыкант», где любопытный медведь забавляется игрой на торчащей из пня щепке.
«Я не человеческий писатель: я простой переводчик с птичьего языка на русский», — так Виталий Бианки сформулировал свое писательское кредо в дневниковой записи 1941 года.
«Нет тюрьмы, где бы я не бывал»
В творчестве Бианки обращает на себя внимание то, сколь многие его герои находятся в «пограничной ситуации», вынуждены бороться за свой дом и жизнь, спасаться от двуногих или четвероногих хищников. Как пишет Федяева, каждая из повестей Бианки содержит элементы «анималистической робинзонады»: описание катастрофы и последующей жизни героя в изоляции. Татьяна Анатольевна убеждена, что любовь к таким сюжетам отражала собственное мироощущение Бианки, ощущавшего себя в постоянной опасности.
В конце 1925 года, когда его жена находилась на восьмом месяце беременности, Бианки вновь арестовали по обвинению в принадлежности к партии эсеров. В январе 1926 года у него родился сын, названный в честь отца Виталием, а его жена и брат развернули кампанию по освобождению писателя. Несколько десятков ленинградских литераторов поставили свои подписи под письмом в его поддержку. Анатолий Бианки дошел даже до Крупской, работавшей в то время в Комиссариате просвещения, и та передала записку с ходатайством Генриху Ягоде. Приговор в результате оказался сравнительно мягким: Виталия Валентиновича на три года выслали в Уральск.
Очередной арест последовал в ноябре 1932 года. На этот раз писателя продержали в заключении всего три с половиной недели, однако несправедливость происходящего и страх все равно сильно его надломили. Единственная запись, сделанная Бианки в дневнике за 1932 год, такова: «Ужасная зима. Душа расстреляна, потеряна мечта. Весь год — одно протяжное, непрерывное, нескончаемое пьянство... В городе — дно».
Когда после убийства Кирова Ленинград принялись очищать от «социально опасного элемента», Бианки, сын личного дворянина и участник вооруженного восстания против советской власти, подходил под это определение как нельзя лучше. За ним пришли весной 1935 года: суд приговорил Виталия Валентиновича к высылке со всей семьей на пять лет в расположенный в Актюбинской области город Иргиз. Уже после вынесения приговора помогло заступничество вдовы Горького Екатериной Пешковой, и высылка была отменена.
Елена Бианки вспоминала: «Сегодня отменена, а завтра, послезавтра... могло повториться все снова, да и повторялось: слежка, опять обыск, арест». Она же приводила слова отца о том, что «нет в Ленинграде и Москве тюрьмы, где бы он не бывал».
Отношение Бианки к советской действительности определялось не только постоянной угрозой со стороны органов внутренних дел. Как пишет Федяева, в 1930-е годы публикация его произведений зависела от Самуила Маршака, занявшего пост главного редактора ленинградского Детгиза и по существу превратившегося в «диктатора от детской литературы».
Бианки, сам когда-то прошедший этап ученичества у Маршака, не терпел последнего, считая, что тот проталкивает бездарностей, а заслуги по-настоящему талантливых авторов приписывает себе. Маршак, в свою очередь, утверждал, что именно он надоумил молодого Бианки писать о животных и подарил идею знаменитой «Лесной газеты».
В период «диктатуры Маршака» произведения восставшего против нее Бианки в ленинградском Детгизе не печатались и не переиздавались. Писателю приходилось выживать своими силами и кормить семью из шести человек за счет рыбалки и охоты.
Советская литературная критика игнорировала существование Бианки, о нем не писала всесоюзная пресса. «Могу сказать прямо: „В литературных достижениях своих критике нашей ничем не обязан“. Ибо ее и нет вовсе. За последние 10 лет не видел ни строчки о себе в печати. И слава Богу», — занес Виталий в дневник в 1949 году. Ему удалось снискать огромную любовь и популярность у миллионов читателей вопреки этому «заговору молчания» и исключительно благодаря своему таланту. Однако и в 1950-е годы, когда Бианки был уже автором десятков детских книг и шести выпусков «Лесной газеты», а также «крестным литературным отцом» многих замечательных писателей-натуралистов, ему могли, например, отказать в переиздании «Оранжевого горлышка» по причине «налета мещанства» в разговорах куропаток.
У Бианки не сложились отношения со старшим сыном Михаилом, родившимся в браке с Зинаидой Захаревич, поскольку Виталий Валентинович считал его аморальным приспособленцем, со временем они вовсе перестали общаться. В записных книжках писатель с горечью сравнивал Михаила с Урией Хипом — архетипическим образом лизоблюда и проходимца, описанным в «Дэвиде Копперфилде» Чарльза Диккенса.
Бианки крайне тяготила жизнь в больших городах, и каждый год он стремился весной и летом уезжать вместе с семьей в деревню.
«Знаешь ли ты, что я часто мечтаю, часто снится мне именно эта картина, — писал Бианки сыну Виталию, когда тот отправился на практику в северный заповедник. — Избушка на берегу моря... <...> Мелькание быстрокрылых крачек, крик чаек, зуйков, перекряк уток... И непонятные, волнующие, немотные голоса морских чудовищ из неведомых подводных лесов».
Виталий Валентинович всю жизнь мечтал вернуться в любимое Лебяжье: пусть и не в буквальном смысле, но хотя бы почувствовав себя ребенком. Увы, найти успокоение никогда не получалось надолго: этому мешали и расшатанные нервы, и ухудшавшееся с возрастом здоровье, которое уже не позволяло писателю совершать столь любимые им многочасовые пешие прогулки.
Наконец, единственным «взрослым» произведением Бианки стал «Город, который покинули птицы»: репортажные заметки о блокадном Ленинграде, посещенном им в 1942 году (опубликованы только в 1994-м). От человека, пережившего подобное, трудно ждать безоговорочного оптимизма.
Таким образом Федяева подводит нас к мысли о том, что бесконечно спасающиеся от погони, потерянные, рвущиеся к свободе герои Бианки — это в каком-то смысле сам автор. При жизни Виталия Валентиновича читатели, конечно же, не могли ничего подобного предположить, а с удовольствием слушавшие свист «музыкального» мышонка Пика дети не подозревали, что его «пение» — на самом деле хрип, доносящийся из груди, сдавленной некогда совиными когтями.
Гаэтан
Еще одна перспектива, исходя из которой Татьяна Анатольевна предлагает взглянуть на творчество Бианки, скорее всего, удивит читателей: на протяжении всей жизни писатель был склонен к мистицизму. Его дочь Елена вспоминала, что отец «увлекался Индией, читал „Тайную доктрину“ Блаватской, штудировал современных мыслителей, даже таких парадоксальных, как Н. Федоров, размышлявших, в частности, о возвращении жизни всем умершим». Через свою бывшую соседку по даче, этнографа Нину Гаген-Торн (ее автобиографическая повесть «Лебяжье племя», написанная в сталинских лагерях, — важный источник информации о детстве Бианки), Виталий познакомился с кругом антропософов — последователей оккультного учения Рудольфа Штайнера.
Любимым поэтом Бианки был Александр Блок, а выше всего из написанного им писатель ценил драму «Роза и крест» и отождествлял себя с одним из ее героев: бродячим музыкантом Гаэтаном. Гаэтана воспитала Фея, и он не принадлежал миру людей. Его судьбой было вечное скитание, а миссией — трогать сердца людей «бесцельным зовом».
Как полагает Федяева, в повестях Бианки несложно увидеть, что автор в соответствии с романтической концепцией двоемирия описывал природу как высшую реальность, противопоставленную «политизированной, пошлой цивилизованной жизни». Наблюдая за миром природы, мы открываем для себя не только материальное бытие, но и метафизические истины.
Как такое мировоззрение сочеталось с естественно-научными интересами писателя? На самом деле Бианки считал рационализм необходимым, но не достаточным инструментом познания реальности. Свирепое желание искоренить все, что выходит за рамки материализма, рассуждал Виталий Валентинович в своих записных книжках, превращает науку в «религию нашего времени» и свойственно обычно людям, не имеющим ни малейшего представления о подлинных научных высотах.
Бианки подозревал, что ход эволюции неслучаен и подчинен высшей силе: познание закономерностей, согласно которым развивается жизнь, доступно таким образом не только ученому, но и человеку искусства, движимому интуицией.
Как и многие его современники, интеллектуалы эпохи Серебряного века, Бианки грезил о грядущем синтезе науки, искусства и мистицизма. Подобно тому, как Гаэтан бередил людские сердца музыкой, писатель должен переживать сам и даровать людям сверхчувственные озарения и видения иных миров. Литература способна выбить человека из привычного комплекса ощущений (вынуть «целиком, как дитя из ванны», подчеркивал Бианки). Это же отрешение ото всех обыденных представлений необходимо, чтобы совершить подлинное научное открытие.
«Физика и высшая математика приводит ученых к единосущию всех галактик и управлению ими единым разумом, т. е. Богом. Вселенная управляется Теоцентром. (Нечто вроде парламента богов.) <...> Я всегда подозревал, что учение Анаксагора-Платона правильно. Жду смерти с радостным любопытством, — хоть и соображаю, что соображать уже не буду, что за ней?» — писал пожилой Бианки в дневнике.
История Бианки поразительным образом напоминает биографию его старшего товарища, Михаила Пришвина (к которому Виталий Валентинович очень тепло относился и считал его одним из своих учителей). Оба они были связаны с партией эсеров и подверглись арестам за противодействие большевизму. Оба были страстными охотниками, путешественниками и краеведами. Оба вошли в советский литературный канон как авторы произведений о природе, по текстам которых школьники писали бесчисленное множество диктантов и изложений.
И хотя Бианки и Пришвин действительно достигли непревзойденных высот в качестве писателей-натуралистов, довольно очевидно, что в советское время людям с такими биографиями и взглядами за рамками такой литературы реализовать себя было бы крайне проблематично.
Подлинный масштаб личности Пришвина раскрылся лишь с началом издания в 1991 году полного текста его многотомных дневников. Бианки в этом смысле повезло еще меньше: Федяева сетует, что даже в филологической среде до сих пор господствует стереотип, будто произведения Бианки рассчитаны исключительно на детей, а их проблематика не выходит за рамки природоведческой.
И тем ценнее биография, написанная Татьяной Анатольевной и Виталием Витальевичем: она хотя бы отчасти восстанавливает справедливость и отводит Бианки подобающее место в истории русской литературы. Ведь, как утверждал сам Виталий Валентинович, он писал не для детей, но для взрослых, «сохранивших в душе ребенка».