Прощай, COVID? Под редакцией К. Гаазе, В. Данилова, И. Дуденковой, Д. Кралечкина, П. Сафронова. М.: Издательство Института Гайдара, 2020. Cодержание
Новый старый капитализм
Основной вопрос, который следует обсуждать в связи с пришествием коронавируса, формулирует в сборнике политолог Константин Гаазе: принесла ли пандемия COVID-19 в нашу жизнь что-то принципиально новое? Иными словами, разделила ли она нашу жизнь на «до» и «после» — что, собственно, и является главным признаком фундаментальных исторических водоразделов.
Один из вариантов ответа на эти вопросы звучит так: если бы коронавируса не было, его бы стоило выдумать. Ощущение нового большого кризиса, по сравнению с которым кризис 2008—2009 годов покажется «демоверсией», витало в воздухе уже давно и было основано на все более отчетливом понимании того, что причины «великой рецессии» не только никуда не делись, но еще и резко усилились. Однако катастрофа все откладывалась. Финансисты научились как-то подкручивать свои ставки и рисовать все новые долги, которые можно будет отдать когда-нибудь потом, а политики как будто сговорились, что торговые и санкционные войны — более приемлемый сценарий, чем настоящая большая война, которую «эксперты» за последние годы предрекали не раз. Эпидемия воспринималась скорее как сценарий киноапокалипсиса, но именно он и стал реальностью.
Знаменитую некогда книгу американского историка Уильяма Макнила «Эпидемии и народы» ни один из авторов сборника почему-то не упомянул, хотя именно в ней содержится ключ к пониманию произошедшего. Рассуждая в середине 1970-х годов о том, почему прежде западные историки не уделяли должного внимания эпидемиям, Макнил говорит: мы настолько привыкли ко многим болезням, а победа над рядом инфекций казалась столь триумфальной, что этот фактор просто не осознавался как нечто способное повлиять на ход истории, якобы движимой какими-то другими «железными законами».
Еще год назад такое интуитивное представление разделяли очень многие — в самом деле, какие могут быть эпидемии, когда чума и холера остались в далеком прошлом, а шанс умереть от гриппа ничтожно мал? Но теперь, как выясняется, ход истории способен изменить вирус, даже близко несопоставимый в плане опасности с великими невидимыми убийцами прошлого во главе с Черной чумой, эпидемия которой по праву считается одним из переломных моментов в истории Европы, завершивших Средневековье и открывших Новое время.
В таком случае напрашивается следующий вопрос: если коронавирус действительно разделил историю на «до» и «после», то где искать начало того периода, который теперь остался в прошлом? На этот вопрос в сборнике можно найти ряд нетривиальных ответов. Тот же Гаазе, обращаясь в своей статье к трансформации структур социального времени, утверждает, что для понимания масштаба этих изменений необходим контекст генеалогии свободного времени протяженностью без малого 500 лет. Этот промежуток, напоминающий о долгом времени Фернана Броделя, включает в себя отчуждение праздности в раннекапиталистическом обществе, когда в Европе принимались законы против бродяг и нищих, реабилитацию досуга после Великой Французской революции и повторное отчуждение праздности, которое состоялось вместе с пришествием коронавируса, когда граница между рабочим и нерабочим пространством фактически была стерта «самоизоляцией» и «социальным дистанцированием».
Исторические параллели в рамках такой конструкции очевидны: Гаазе усматривает в этих реалиях «новый XVI век капитализма, который начинается на наших глазах с покушения на свободное время, на остатки автономии разнообразия форм жизни. Это новая колонизация, глобальная, но теперь точно внутренняя. Так или иначе, сегодня мы все индейцы». Плохая новость в связи с этим, полагает он, состоит в том, что в XXI веке нам придется отвоевывать то, что казалось завоеванным навсегда, а хорошая — в том, что с политической повесткой ближайшего будущего мы, кажется, вполне определились. «Другой мир все еще возможен, и, чтобы попасть туда, нужно начать как можно чаще выходить на улицу», — резюмирует Гаазе.
Построение изящное, но не безупречное. Во-первых, новое «отчуждение праздности» в сущности продолжает давно сложившуюся тенденцию к флексибилизации труда, которая набирает силу еще с 1970-х годов, — в этом смысле новые реалии имеют мало принципиальных отличий от классических «потогонок», только теперь этот режим распространился еще и на офисных работников. А, во-вторых, те же самые правительства, которые весной принудительно закрывали своих граждан по домам, теперь, кажется, не слишком против того, чтобы они выходили на улицы. Осенью позволить себе новые локдауны смогли только богатые европейские страны наподобие Германии или Великобритании, для остальных это непозволительная роскошь, ведь коронавирус — не чума и не холера, чтобы во второй раз останавливать экономику.
Так за фасадом новизны отчетливо прорисовывается нечто давно и хорошо известное, хотя аналогии с XVI веком, временем расцвета грабительского капитализма, от этого едва ли становятся менее убедительными. Равно как и параллели с самым затяжным за всю историю капитализма кризисом XVII века, которые проводит в своей статье социолог Борис Кагарлицкий.
Пандемия 2020 года, напоминает он, случилась в тот самый момент, когда глобальная экономическая и социальная система и без того сталкивалась с тяжелейшим кризисом: модель развития, доминировавшая в мире на протяжении последних 30 лет, подошла к историческим границам, исчерпав свои возможности. Начавшийся с природного катаклизма, извержения перуанского вулкана Уайнапутина в 1600 году, кризис XVII века перерос в череду катаклизмов социально-экономических и политических, которые ставили под вопрос принцип свободной торговли — и только в конце этого столетия Европа стала переходить от рыночных методов организации экономики к меркантилизму и государственному протекционизму. Впрочем, и о новом меркантилизме Кагарлицкий и его коллеги не раз говорили задолго до 2020 года — в этом смысле коронавирус тоже вряд ли может претендовать на что-то принципиально новое.
Но есть и немаловажное отличие от прежних эпидемий: коронавирус исходно не воспринимается как некая природная катастрофа. COVID-19 — самая настоящая социальная болезнь, констатируют швейцарский специалист по городскому планированию и территориальному развитию Эндрю Маскрю и его коллеги, анализируя социально сконструированную уязвимость к вирусу. Если не принимать мер по сокращению неравенства, борьбе с бедностью и практиками социального исключения, то для наиболее пострадавших от пандемии риски будут только расти, приходят к выводу авторы заключительной статьи сборника. Надо сказать, что подобные заявления делались и во время кризиса 2008—2009 годов — и что изменилось с тех пор?
Пролетая над Череповцом, посылаю всех...
С другой стороны, пришествие коронавируса, несомненно, обогатило наш личный и коллективный опыт, внесло в него то, что еще год назад сложно было даже вообразить, и сформировало огромный резерв будущей исторической памяти — для тех, разумеется, кто остался/останется в живых. Несмотря на предельно сжатые сроки, события весны, описанные летом, уже воспринимаются как история, точнее, как набор индивидуальных историй, поскольку неожиданная фрагментация глобального пространства тут же сформировала уникальные траектории коронавирусного опыта на разных территориях.
В этом смысле самой запоминающейся частью сборника представляется эссе доцента философского факультета МГУ Вячеслава Данилова, в котором подробно описывается, как это было в Череповце, где вспышку коронавируса зафиксировали в середине марта после визита делегации из Австрии на металлургический комбинат «Северсталь». Затем в городе началось немыслимое:
«Паника, спровоцированная утекшей в СМИ и распространившейся через соцсети и слухи информацией, оказалась беспрецедентной. Череповец лидировал по яндекс-метрике пустоты улиц на момент презентации данного интернет-сервиса. К запугиванию населения города подключились не только региональные СМИ и менеджеры соцсетей, по заказу властей распространявшие разнообразные фейк-ньюс для того, чтобы люди оставались дома, — в частности, истории о якобы имевших место случаях мародерства по отношению к одиноким покупателям продуктов. На улицах северо-западного города, весьма удаленного от территорий национального фронтира, появились... казаки! Их патрулям вменялось в обязанность разгонять праздно шатающихся жителей... Это был первый город в стране, где так рано и такого уровня меры безопасности планировалось вводить — задолго до Москвы, Уфы и ряда других населенных пунктов, где ставка была сделана на жесткий карантин. Не последнюю роль в этом сыграл тот факт, что руководитель и владелец „Северстали” Алексей Мордашов в период пандемии пребывал в Нью-Йорке, где, лицезрея апокалиптические сцены формирующегося очага распространения вируса, явно не желал ничего подобного для Череповца».
С этой трагифарсовой зарисовкой новой гиперреальности контрастируют не лишенные спасающего от массового психоза лиризма заметки учителя московской школы «Наши Пенаты» Петра Сафронова, описывающего локдаун в границах отдельного столичного микрорайона с дотошной детализацией в духе романов Алена Роб-Грийе:
«Входы в парк, вдоль которого я обычно хожу в супермаркет, оказались перекрыты специальными лентами. С обеих концов они были примотаны к деревьям или кустарникам и держались довольно плохо. Такими же лентами закрыли доступ и на все детские площадки. Нарушителей не было видно. Ленты бились на ветру, то выше, то ниже... В апреле были теплые дни и кое-где ленты сорвало — или их сорвали. В парке появились гуляющие. 12 мая 2020 года в Москве заработали промышленные предприятия и стройки. Одновременно по очередному указу мэра стало обязательным ношение масок и перчаток в общественном транспорте и магазинах. Ограждение парка, того самого, мимо которого я хожу в супермаркет, поправили и даже усилили. По всему периметру парк теперь был заклеен лентами. Где-то они прикреплены к металлическим щитам, где-то к деревьям, где-то к кустам. Под лентами и между ними достаточно места для того, чтобы проникнуть внутрь. Красно-белые ленты то ли скрепляют, то ли демонстрируют внутренности парка. По какую сторону этого „ограждения” находится инфекция? Можно ли определить границы вируса? Уместен ли здесь вообще разговор о границах?»
Наконец, совсем экстравагантная рефлексия личного опыта — литературовед Екатерина Никитина рассуждает о том, как за время пандемии изменились отношения между людьми и животными, которых коронавирус тоже не обошел стороной. В начале апреля, вспоминает она, в одном из спальных районов Москвы появились объявления о том, что исследования китайских ученых подтвердили факты заражения коронавирусом кошек. «Эксперты полагают, что данные исследования можно экстраполировать на остальные очаги инфекции. НЕ ПРИКАРМЛИВАЙТЕ ЗДЕСЬ ЭТИХ БЕЗДОМНЫХ ЖИВОТНЫХ!!! В противном случае вынужден буду принять более серьезные меры по их санации!» — пригрозил анонимный автор объявления. Но в том же поле неожиданно обнаруживаются люди, для которых, несмотря на пандемию, почти все осталось как было. «В нашей работе практически ничего не изменилось», — рассказала Никитиной Виктория Чупахина из ассоциации «Благополучие животных». По ее словам, самым тяжелым моментом на карантине был запрет волонтерам приезжать в приюты, а в остальном — повседневность: собаки и кошки требуют заботы, внимания, еды и ветеринарной помощи, вне зависимости от внешних условий они продолжают теряться и оказываться на улице.
Еpic fail экспертократии
Но все же главной сквозной темой сборника предсказуемо оказывается столь модная в нынешнем интеллектуальном сезоне биополитика — редкая статья авторов «Прощай, COVID?» обходится без упоминания или цитат из итальянского философа Джорджо Агамбена, который практически сразу после начала пандемии заявил, что коронавирус — не более чем повод для властей ввести чрезвычайное положение, а затем регулярно комментировал свежие ковид-новости. Однако за обезличенными «властями» хорошо просматриваются фигуры вполне конкретных экспертов, чья позиция в конечном итоге и определяет их действия, вектор которых, как показали последние месяцы, может меняться с невероятной скоростью.
Собственно, пресловутые эксперты и режим экспертократии и оказываются для авторов сборника главным козлом отпущения. Надежда на то, что в условиях пандемии наука должна выйти на первый план и присвоить себе не только эпистемический, но и политический авторитет, не оправдывается, утверждает в открывающей «Прощай, COVID?» статье философ Дмитрий Кралечкин. Вопреки мнению Агамбена, полагает он, «можно сделать вывод, что наука не объединяется с Ватиканом, а, напротив, становится предметом внутренней и внешней десакрализации, в ходе которой ее ценности выносятся из ее храма, в том числе самими учеными, подвергаясь переплавке в нечто вроде бы ценное, но часто совершенно бросовое». Что, собственно, и могли на протяжении последних месяцев наблюдать в телевыступлениях «маститых специалистов» в эпидемиологии и ее окрестностях все, кто еще зачем-то смотрит телевизор.
Самым жестким текстом сборника с этой точки зрения неожиданно оказывается эссе политолога Глеба Кузнецова, руководителя научного совета околовластного Экспертного института социальных исследований. Глобальными особенностями реакции на пандемию, по его мнению, стали коллапс политического лидерства и делегирование власти медицинским экспертам и менеджерам, а поскольку знание отставало и отстает от политических требований — прежде всего требования защитить от эпидемии, — действия большинства правительств оказываются «шизофренией мер», набором противоречивых политик и действий. Хуже того, диктатура «санитарной власти» привела к тому, что именно «эксперты» сосредоточили в своих руках практически всю полноту чрезвычайных полномочий, поставив под вопрос суверенность государственной власти как таковую.
Политики, объявляя локдауны, подчеркнуто выступали не от себя, не от имени своих партий и избирателей, не от имени государства, а как проводники внешнего по отношению к ним и подчиняющего их знания, констатирует Кузнецов, цитируя, впрочем, лишь глав европейских государств, хотя между строк здесь определенно читается «далее везде». Тем не менее в списке этих «суверенов момента» он упоминает и главу Роспотребнадзора Анну Попову:
«Что объединяет этих людей и эти организации? Делегированная им власть над жизнью народов во всей ее полноте: и как управление комплексом социально-политических взаимодействий, и в абсолютно утилитарном бытовом смысле. Они сосредоточили в своих руках такое количество власти, которое не снилось ни одному авторитарному правителю... Но справились ли они?»
Давать окончательный ответ на этот вопрос пока рано — история с коронавирусом далека от завершения, а возможно лишь начинается. Однако противопоставление ковид-бенефициаров и ковид-аутсайдеров, которое вводит Кузнецов, похоже, будет лишь усугубляться:
«Фактически свидетели нового мира — и тут не важно, кто это — погромщики, вирусологи, президенты цифровых высокотехнологичных корпораций из круга губернатора Нью-Йорка Куомо, экологи и этичные потребители — описывают новый мир как мир, где ресурсы наконец будут распределены среди них самих... Представление о цифровом будущем не зависит от политической системы и среды. Между властями Москвы, Казани, Сингапура, Пекина, Нью-Йорка или Сан-Франциско разницы оказывается существенно меньше, чем можно было предположить до пандемии. В России система была обкатана в формате электронных пропусков, а на федеральном уровне вылилась в предоставление налоговых льгот IT-компаниям, которые и будут строить новый „цифровой мир”. То есть мы имеем дело не с отдельным страновым феноменом, но с общемировой тенденцией, которая, однако, не означает, что данная модель будущего непременно победит. Ковид-аутсайдеров слишком много, их негодованию еще только предстоит получить политическое воплощение, а новый цифровой мир, им навязываемый, не выглядит ни добрым, ни комфортным, ни лояльным. Во всяком случае, к бедным и среднему классу».
Здесь, вероятно, и состоится тот самый последний и решительный бой за большую историю, которая вернулась к нам вместе с пандемией, но это лишь обострило желание элит поставить в ней окончательную — на сей раз цифровую — точку. Победа ковид-аутсайдерам в этом бою отнюдь не гарантирована, но поражение может оказаться хуже смерти от коронавируса.