Любимый динозавр одиноких пожилых женщин, автор в образе Демона на розовой бумаге и героический натюрморт, окаймленный серебристым огнем: как обычно по пятницам, непредсказуемые редакторы «Горького» рассказывают вам о наиболее примечательных новинках недели.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Дэвид Винсент. История одиночества. М.: Новое литературное обозрение, 2022. Перевод с английского В. ТретьяковаСодержание. Фрагмент

В 2018 году в Британии впервые появилась должность министра по одиночеству: таким образом на высшем уровне одиночество было признано проблемой для миллионов англичан, в первую очередь пожилых, — и нет причин полагать, что оно является благословением для жителей других стран. Всегда ли одиночество воспринималось как угроза? Историк Дэвид Винсент предлагает предпринять путешествие глубиной в 200 лет, чтобы выяснить подробности.

Одно из важных положений книги — это проведение четкой границы между уединением и одиночеством. Последнее Винсент определяет как уединение, которое пошло не так, как хотелось бы, а благоприятной для индивидуальной психики и общественного тела ситуацией считает способность переключаться между жизнью общества и уединением. Обстоятельства модерна влияют на эту способность не лучшим образом: исследователь дотошно — в основном на британском материале — описывает, как именно это происходит, приходя в итоге к вполне марксистскому выводу, что современное одиночество — это результат неравномерного распространения благ в обществе. Особую пикантность положению добавляют технические средства, позволяющие «быть в обществе», оставаясь в одиночестве.

Книга чужда всякого алармизма и в целом производит впечатление текста, с которым неплохо было бы ознакомиться максимальному кругу читателей.

«В 2007 году в рамках ежегодного статистического опроса „Британские социальные установки“ (British Social Attitudes Survey) респондентов спросили, какими средствами они поддерживают „контакт с близким другом, родственником или другим близким человеком (кроме супруга или партнера)“. <...> Во всех формах общения мужчины были худшими собеседниками, правда, в случае с цифровыми устройствами — ненамного».

Антон Нелихов. Динозавры России. Прошлое, настоящее, будущее. М.: Альпина нон-фикшн, 2022. Содержание

В принципе, книгу с таким названием достаточно просто поставить на полку — для красоты, но здесь тот случай, когда почитать тоже непременно стоит. Историк палеонтологии и научный журналист Антон Нелихов разбирается с парадоксом, как так вышло, что русские динозавры стали «чемпионами по пряткам»: их останки без особого успеха искали полтора столетия и лишь в конце XX века появились кое-какие проблески.

После вступительной главы, объясняющей, почему же отечественную динозавровую фауну никак не могли обнаружить, Нелихов переходит к разбору ее представителей — от древнейших к позднейшим, не обходя вниманием не только динозавров, но и хористодер, крокодилиформ и прочих славных тварей. Поначалу несколько сухая, книга быстро наводит непосвященных на мысль, что нужно было получать другое образование.

Можно подсовывать старшеклассникам.

«Специалист по крокодилиформам и нейробиологии динозавров Иван Кузьмин откидывается на спинку стула и расплывается в улыбке: — Загадка! Какого динозавра больше всего любят одинокие пожилые женщины?»

Память о Второй мировой войне за пределами Европы: коллективная монография. Под редакцией А. И. Миллера и А. В. Соловьева. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2022Содержание. Фрагмент

Не надо обладать феноменальной наблюдательностью, чтобы заметить, какое колоссальное влияние оказывает политика памяти о Великой Отечественной войне на политические процессы, происходящие в России в последние годы. А как дело с этим обстоит в странах, которые выброшены на периферию наших мемориальных практик? Об этом рассказывает обстоятельный сборник, выпущенный Европейским университетом в Санкт-Петербурге.

Из него читатель узнает, например, что в КНДР (республике победившего чучхе посвящена интереснейшая глава Федора Тертицкого) из «победного дискурса» напрочь исключены западные союзники, а Вторая мировая редуцирована до «советско-германской войны». На помощь пропагандистам (историками их вряд ли назовешь), формирующим северокорейские представления о той эпохе, приходят многочисленные фальсификации. Так, в официальной историографии Пхеньяна приказ о наступлении советских войск на 1-м и 2-м Дальневосточном фронтах в августе 1945 года отдал лично Ким Ир Сен. Корейской армии были приписаны и основные успехи СССР на этом направлении — без объяснений, откуда у партизан взялись военные корабли и воздушная флотилия.

Но любопытно даже не это (в конце концов, у каждой нации есть свой большой миф о победе, далеко не всегда и во всем совпадающий с действительностью), а то, что этот мобилизующий миф играет злую шутку с создавшими его элитами. По мнению Тертицкого, они и рады были бы ослабить режим и либерализировать общество, однако эти процессы неизбежно приведут «к тому, что миф о КНРА, один из краеугольных камней северокорейской идеологической системы, окажется чрезвычайно уязвимым для критики».

Если в Северной Корее гиперболизируется победоносная мощь партизанских отрядов Кима, то, скажем, в современной арабской историографии (ей посвящена глава, написанная Григорием Косачом), наоборот, сама война как событие общемирового значения преуменьшается. И дело здесь не только в том, что многие представители мусульманского мира оказались на стороне проигравших, но и в том, что главным итогом Второй мировой для арабов стало создание еврейского государства и последовавшая за этим катастрофа, конца которой не видно до сих пор.

В общем, чтение это исправляет европоцентричную картину миру посильнее иных деколониальных studies.

«Отношение ко Второй мировой войне (по крайней мере, в Леванте) окрашивалось в тона мифа. Создававшийся интеллигенцией миф должен был породить иллюзию субрегиональной „арабской“ исторической памяти „единства колониальной судьбы“, доказывая и „единство“ ответа на „империалистическое угнетение“. Но эта воображаемая ситуация не совпадала с реальностью развивавшихся событий».

Хуго Балль. Бегство из времени М.: Издание книжного магазина «Циолковский», 2022. Перевод с немецкого Татьяны Набатниковой

Собрание дневников Хуго Балля, раскрывающее личность одного из вождей дадаизма с неожиданной стороны. В личных записях радикал, провозгласивший крах всех идей, ценностей и основ буржуазной морали, предстает глубоко религиозным человеком, большим знатоком католического богословия и мистицизма. Его рассуждения о мировой художественной культуре поверхностными тоже никак не назовешь: в равной степени уверенно он обращается к Достоевскому и Бакунину, духовной поэзии монаха-францисканца Якопоне да Тоди и бунтарской лирике Артюра Рембо.

При всей пламенной любви к живописи, литературе, музыке и танцу он, впрочем, нигде не может найти ответ на вопрос о том, как вырваться из мира, обитатели которого разделены на два лагеря: одни сидят в тюрьме, другие — в психиатрической больнице. (В этой дихотомии поэт отчасти предугадал, как будет развиваться европейская гуманитарная мысль XX века.) Не найдя спасения в идеалах прошлого, он приходит к выводу, что подлинное спасение — это молиться, поститься и разрушать язык.

Через фигуру Хуго Балля дадаизм и предложенный им образ мысли предстают явлениями куда более серьезными, чем, наверное, хотелось бы самим идеологам передового отряда европейского авангарда.

«Арестантская жизнь приводит к молитве и житиям святых, к осмыслению и пересочинению прежней жизни и существования в целом. Те, кто пережил тюрьму, арестанты нашего времени, не должны огорчаться этим. Не должны подпускать к себе горечь. „Чтобы <...> сказать узникам: выходите, и тем, которые во тьме: покажитесь“, — восклицает Исайя. А пророку ли не знать, почему он призывает именно узников.

Колокола Магадино, Ронко, Асконы и Бриссаго — это башенные часы с музыкой, играющие изящные мелодии. Целый день они мечтательно поют. Горы и озеро: героический натюрморт, окаймленный серебристым огнем».

Джонатан Стоун. Институты русского модернизма. Концептуализация, издание и чтение символизма. М.: Новое литературное обозрение, 2022. Содержание

Сразу предупредим возможных читателей этой книги, что продраться через большое теоретическое введение многим будет, скорее всего, сложновато: в плане увлекательности и четкости изложения автор этой работы, американский литературовед Джонатан Стоун, отнюдь не Конан Дойль, любит потоптаться на одном месте и повторить ту или иную важную для него мысль десяток-другой раз. Однако же те, кто интересуется историей раннего русского модернизма и сумеет выстоять, наверняка будут вознаграждены: заря нашего символизма, рассмотренная через призму институциональной истории литературы, приобретает в исследовании Стоуна весьма любопытные оттенки. Понятно, что разговор вертится в основном вокруг Брюсова и его бурной деятельности — автор задается целью показать, как именно юному Валерию Яковлевичу удалось преодолеть накопленную за XIX век инерцию культурной среды и фактически в одиночку создать совершенно новое направление, пройдя за короткий срок путь от объекта многочисленных насмешек до непререкаемого вершителя литературных судеб. Организаторский талант Брюсова попал в плодородную почву — придуманные с умом издательская и писательская стратегии позволили ему за считаные годы достичь небывалых высот, и это при том, что на начальном этапе среди ближайших его сподвижников оказывались люди вроде демонического декадента Александра Емельянова-Коханского, который сперва втерся в доверие к Брюсову, а потом умудрился раньше его, Бальмонта и Сологуба выпустить дебютную книжку, состоявшую из чудовищной пидоренковщины с трупами и лазурными звездами, а также отчасти из стихов, украденных у самого В.Я. В общем, мало какая глава в истории нашей словесности начиналась столь же ярко и многообещающе.

«Общая двусмысленность „Обнаженных нервов“ усиливалась тем фактом, что Емельянов-Коханский не был автором всех стихотворений книги. <...> Восемнадцать стихотворений, напечатанных в „Обнаженных нервах“ (с их розовой бумагой и портретом автора в образе Демона), в действительности принадлежали перу Брюсова и печатались без его разрешения».