Николай Сладков. Собрание сочинений в 3 томах. Рассказы и миниатюры. Ленинград: Детская литература, 1988
В детстве у меня было две любимых книги. Первая из них (пораньше, лет в шесть-семь) — повествование об истории техники «От колеса до робота» с будоражащими и куда-то зовущими иллюстрациями в духе Кабакова. Вторая — трехтомник Николая Сладкова (точнее, его третий том), который изменил мою жизнь настолько, что я всерьез готовился к тому, чтобы стать орнитологом. Ездить в экспедиции, бродить по горам в поисках гнезд черных грифов, рыться в погадках. В какое-то время мой круг чтения чуть ли не полностью состоял из книг о животных (в диапазоне от Брема и Сабанеева и до более или менее актуальных справочников и журнала «Охотник-рыболов»). До сих пор мне пишут знакомые и родственники: мол, помоги определить птицу. Хорошо, если по фотографии, а то иногда они начинают изображать ее пение. В общем, отличаю канюка от черного коршуна бесплатно и без СМС, обращайтесь.
«Уж тут я его разглядел до единого перышка! Увидя, что я приподнялся, бородач напружинил черно-бурые крылья и круто вознесся ввысь, как самолет на взлете. В ушах гудело от воя ветра в этих огромных крыльях, и волосы шевелились на голове. Как суеверный дикарь, я в страхе следил за ним глазами: как он узнал, что я на обломке карниза в безвыходном положении? Когда-то я смеялся, читая у Франклина: „Они убивают и пожирают коз, овец, серн и нападают на спящих взрослых людей”. Неужели этот старый натуралист не ошибался?»
Сладков — это такая типично советская «детско-подростковая» литература на стыке зоологического (преимущественно, орнитологического) научпопа, путевых заметок, журналистских очерков, охотничьих баек и наивного экологизма. Корнями она, конечно, уходит в Бианки (ранние работы Сладкова откровенно подражательны), в «детские» тексты Паустовского и Пришвина. Ну и вообще во весь большой пласт российской литературы о природе, начиная с «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» Аксакова. Где (как, наверное, говорится в хрестоматиях) тонкий лиризм сочетается с любовью к родной природе и редким даром наблюдательности. Ну, что-нибудь в таком роде.
В общем, обязательный компонент такого рода текстов — это авторская позиция наблюдателя-натурфилософа-от-сохи-коллекционера природных тайн, в которую встраивается рассказ собственно о зверях и птицах. Самые «взрослые», поздние тексты Сладкова — типа «Свиста диких крыльев» — хорошо чувствуют себя в рамках советского застойного нью-эйджа. Города — это прибежища зла и порока, но всегда можно взять фоторужье, рюкзак, палатку — и отправиться в путешествие-бегство в пока еще не тронутые уголки дикой природы, хранящие Тайны. Человек разграбляет Землю, держит зверей в зоопарках, затапливает водохранилищами огромные территории, убивает последних тигров Балхаша, ради забавы охотится на исчезающих снежных барсов и бородачей-ягнятников — но что мы можем сделать? Только посочувствовать и повспоминать былые времена, когда все было по-другому. Ну да, прогресс неумолим, и, наверное, это хорошо, но так грустно. «Свист диких крыльев» написан в 1977 году — то есть в разгар застоя, на пике меланхолично-ретроутопических настроений, и проникнута эта книга той же позднесоветской тоской интеллигента, особой щемящей нотой, которую мы без труда найдем в застойных кино и литературе.
Даже строятся лучшие повести Сладкова — и «Свист диких крыльев», и «За пером синей птицы» — как воспоминания: рассказы в рассказах (и иногда еще раз в рассказах). В первой он на резиновом плотике путешествует по реке или к озеру Балхаш в поисках таинственных водных чудовищ, описанных в письме неким авиатором. А параллельно разворачиваются еще несколько сюжетов о более ранних экспедициях и походах автора, причем иногда грань между авторским настоящим и прошлым очень зыбкая даже для меня-как-читателя сейчас. А в детстве же это вообще сливалось в единую пеструю массу, поток мыслей, где временные пласты неразличимы. Вторая повесть — тоже компиляция из записей разных лет — и тоже не всегда с первого раза понимаешь, в какое именно воспоминание автора тебя занесло на сей раз.
Николай Сладков
Впрочем, Сладков все-таки строит эту свою меланхолию на каком-то осязаемом материале. Он застал те времена, когда в Закавказье можно было повстречать настоящего тигра, когда цивилизация еще не добралась до отдаленных горных сел. Когда столкновение с духами лесов, гор и рек казалось куда более реальным, чем в конце семидесятых — и тем паче сейчас. Сладков был военным топографом и в 40–50-е годы облазил весь Кавказ. Приручал волков, ночевал на горных карнизах, охотился на белоголовых сипов (в чем позже раскаивался). Поэтому для читателя припасено много интересных баек, и с развлекательной стороной дела тут все в порядке: ты читаешь будто бы не мемуары советского туриста, а записки какого-нибудь покорителя джунглей Африки или Амазонки начала двадцатого века. Влияние «первопроходческой» литературы эпохи великих путешествий и закрашиваний белых пятен на карте здесь видно невооруженным глазом. И не так уж важно, «белыми» ли на самом деле были плавни Балхаша и хребты Талыша — или уже так, «серенькими».
Вот автор расследует таинственные похищения детей и стариков в затерянном высокогорном талышском селе где-то на границе Азербайджана и Ирана. Темный местный люд приписывает нападения некоему оборотню, а выжившие рассказывают про ишака, который превратился в опоясанного ремнями человека и начал танцевать. Готовый сюжет для хоррора в экзотическом сеттинге — да и разгадка по нынешним временам интересная.
Он-то и привез это известие. Началось «это» в дальнем селении. Вечером человек ложился спать на терраске — в комнате жарко! — и к утру исчезал. Или его находили израненного.
— Что же раненые говорят?
— Ничего. Язык отнялся. А которые могут говорить — сами не знают. Навалился кто-то на сонного и стал терзать, а когда поднял крик — бросил.
— А чему улыбаешься?
— Я знаю кто это! — Он со значением посмотрел мне в глаза. — Но его нельзя увидеть, он невидимка...
Совсем по-другому смотрел я теперь на приветливые горы, укутанные в курчавый зеленый войлок леса.
Вот автор ищет белых птиц ростом с человека (спойлер: находит). Вот ворует добычу у беркутов, чтобы прокормиться самому. Вот дрожит от приступа малярии и глотает хину. А вот — выслеживает вымирающего туранского тигра в Иране. Тут, кстати, можно оценить угол авторской оптики: в повествовании он действует как путешественник-одиночка, даже решение о поездке в Гилян принимает сам. Хотя по указанной дате (причем в исламском формате — чтобы дать читателю меньше ориентиров) и приметам времени и места вроде «пучеглазого „Доджа”» мы можем достроить контекст: это 1944 год, время службы Сладкова в Закавказье. Северный Иран был занят советскими войсками с 1941-го по 1946 год. 24-летний военный топограф Сладков пьет иранский чай, беседует с местными аксакалами, участвует в странной охоте на кабанов, исследует местных птиц, наконец, среди ночи краем глаза видит вожделенного тигра. Что в этом всем говорит о Второй мировой с ее гремящими вдалеке битвами, о субординации в Советской армии, о реальных задачах топографической службы? Да ничего, зато прошлое изящно мифологизируется.
Экологический аспект этих текстов, кстати, тоже не так банален и наивен, как нам может показаться при взгляде из 2020 года. К примеру, отстрел хищных птиц в СССР запретили только в середине шестидесятых годов — у меня был справочник конца пятидесятых, где все они рассматривались исключительно как вредители. А Стругацкие вон в «Стажерах» (1961 год) целую популяцию марсианских пиявок уничтожили, и ничего. Так что даже постулат «нельзя бездумно уничтожать хищников, они — естественные регуляторы численности прочего зверья» и в семидесятых годах (не говоря о более ранних временах — а писал Сладков с начала пятидесятых) все еще не был самоочевидным для массового читателя. Тем более, юного.
Тигров, кстати, ни в Иране, ни в Казахстане, ни в Азербайджане, ни в Армении больше нет, и вот это вправду грустно.