Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Ольга Панова. Афроамериканские писатели и СССР. Литература и политика. М.: ИМЛИ РАН, 2024. Содержание
В 1927 году в харьковском издательстве «Пролетарий» вышел первый русский перевод написанного годом ранее романа «Негритянский рай» Карла Ван Вехтена — нью-йоркского литератора, фотографа, идеолога Гарлемского ренессанса.
Книга эта появилась на свет в переломный момент для афроамериканского сообщества, когда велись дискуссии о черной идентичности: сторонники тихой, мирной ассимиляции теряли позиции, обороты набирали куда более радикальные идеи — как в политике, так и в искусстве. Часть нового поколения борцов за права чернокожих американцев обратила внимание на восток, где вовсю шла стройка государства нового типа, основанного на свободе, равенстве, братстве и власти трудящихся.
Интерес этот был взаимным. Тот же «Негритянский рай» — книгу в общем-то скандальную даже по нэповским временам — советские критики приняли демонстративно тепло, лишь мимоходом сетуя, что она сводит афроамериканский космос к кабаку и борделю. Лэнгстон Хьюз, Джеймс Уэлдон Джонсон, Каунти Каллен, Гвендолен Беннет, Анджелина Гримке, Арна Бонтан, Стерлинг Браун, Анна Спенсер, Уолтер Эверетт Хоукинс, Хелен Джонсон — вот лишь краткий перечень имен, на которые обратила внимание советская печать тех лет. Знакомство это, впрочем, было не без странностей:
«В большом обзоре известного переводчика и литературного критика И. А. Кашкина речь идет о четырех романах. Два из них принадлежат чернокожим авторам — это «Домой в Гарлем» К. Маккея и «Зыбучие пески („Quicksand“, 1928) Неллы Ларсен. Маккею посвящена треть объема статьи, а Ларсен — всего один абзац, хотя ее творчество, в отличие от Маккея, было неизвестно советскому читателю. Однако этого абзаца оказывается достаточно, чтобы заклеймить „Зыбучие пески“ как книгу идейно непригодную. Квартеронку Неллу Уокер-Ларсен Кашкин почему-то называет „белой скандинавской буржуазной писательницей“ и заявляет, что в ее романе речь идет об „общечеловеческих“ проблемах, „никак не отражено угнетенное положение негров в Америке“, а потому книга не может считаться „романом из негритянской жизни“».
Монография Ольги Пановой по большей части охватывает период до 1960-х годов и дает подробные сведения о творчестве и мировоззрении выдающихся афроамериканских писателей и поэтов того времени, их взаимоотношениях с Советским Союзом, личных впечатлениях от визитов в красную Москву. В приложении читатель обнаружит многочисленные документы: письма, статьи, интервью некоторых героев книги.
Оливия Лэнг. Сад против времени. В поисках рая для всех. М.: Ад Маргинем Пресс, 2024. Перевод с английского Натальи Сорокиной. Содержание
Период коронавирусной изоляции — это новый золотой век, благодаря которому увидело свет бесчисленное множество важных произведений. Среди них — новая книга Оливии Лэнг. В пандемию писательница купила загородный дом на северо-востоке Англии и принялась возделывать сад, перемежая изучение книг по уходу за деревьями чтением «Потерянного рая» и дневников Джармена.
Размышления Лэнг о культурных смыслах сада двигаются петляющими тропками сквозь личный, биографический и литературный материал. Это тот самый случай, когда путь важнее цели, ведь едва ли стоит ли пускаться в путь лишь для того, чтобы прийти к выводу, что Эдем — это не точка на карте, а «мечта, которую проносят в сердце».
В русском языке есть слово «малохольный», и книгам Лэнг стоит сказать спасибо хотя бы за то, что они напоминают об этом определении. Есть и другие плюсы: фрагменты, посвященные растениеводству, по-своему задорны и могут навести на небезынтересную мысль о пользе труда на свежем воздухе.
Не забывайте поливать цветы!
«Мой сад с каждым часом оживал. Газон я первый раз стригла 29 марта — прокосила извилистую дорожку через лужайку около теплицы. Тем же вечером сделала записи в блокноте про летучую мышь в синем воздухе, а потом про мышку-полевку на пороге. Наутро в голубятне объявились галки с пучками прутиков в клювах, вздорно выкрикивая свое „кья-кья-кья“. Весна набрала обороты. Мы в первый раз позавтракали в саду, а потом я стала сажать пеларгонии в горшки у пруда: „Суркуф“ с ослепительными лепестками цвета маринованной свеклы и „Крокодайл“, получившую свое название за пестрые, словно чешуйчатые, листья».
Наталия Осояну. Мифы воды. От кракена и «Летучего голландца» до реки Стикс и Атлантиды. М.: МИФ, 2024. Содержание. Фрагмент
Можно заметить, что писательница, переводчица и автор «Горького» Наталия Осояну неравнодушна к водной тематике и мифологическим обзорам. Серия ее книг «Дети Великого шторма» заряжена романтикой морских приключений, а сборник «Румынские мифы» — отличный пример добросовестной компиляторской работы на не самую затасканную тему.
«Мифы воды» как будто синтезируют упомянутые увлечения. Читателю предлагается погрузиться в толщу темных вод для глобальной культурологической ревизии. Начинается книга с космогонических мифов и натурфилософских идей древности, а заканчивается классификацией морских чудовищ на картах Средних веков и эпохи Возрождения. Пространство между занимают пиратские легенды, описания ритуалов, свидетельства о фантастических тварях и прочие фанфэкты под знаком монооксида дигидрогена, изложенные легко и вместе с тем с любовью к подробностям. Несколько удивляет полное фактическое отсутствие подводных богов Лавкрафта, но, справедливости ради, на них и так изведено порядочно бумаги.
«Еще одно необычное свойство кракена, если верить Понтоппидану, заключается в загадочном цикле пищеварения: на протяжении нескольких месяцев монстр только ест, а потом еще несколько месяцев только испражняется, отчего морская вода становится густой и мутной. В эти мутные завихрения прибывает новая рыба, привлеченная запахом, и цикл начинается заново».
Джон Чарльз Частин. Хроники кипящей крови. Краткая история Латинской Америки. М.: КоЛибри, 2024. Перевод с английского Марины Кедровой. Содержание
Стремительный, как болид Айртона Сенны, очерк Джона Чарльза Частина охватывает историю двадцати стран латиноамериканского региона — от первого контакта с европейцами до нарковойн Пабло Эскобара.
Плотная, словно дебютный альбом группы Sarcófago, книга дает, конечно, лишь общие представления об этой поражающей разнообразием части света, в которой целые войны могут начаться из-за футбольного матча, древнейшие цивилизации прорастают через колониальные фасады современности, а люди на демократических выборах голосуют за демоноидов с бензопилами.
Наконец, спорная, как некоторые практики Кимбанды, книга «Хроники кипящей крови» предлагает некоторые выводы, которые во многом расходятся с представлениями, доминирующими в наших краях. Например, касающиеся того, что США, по мнению американского историка, скорее сдерживали латиноамериканских националистов, нежели всячески одобряли их умонастроения, лишь бы они не стали коммунистами.
«Наихудший сценарий представлял собой Сальвадор, миниатюрная версия кофейной Бразилии. Его мрачный диктатор Максимилиано Эрнандес Мартинес, любитель оккультизма, так жестоко защищал сальвадорского Короля Кофе, что 1932 год остался в истории Сальвадора как „год резни“, причем большинство жертв — более 10 000 — были коренными жителями. Быть „индейцем“ в 1930-е стало настолько опасно, что коренные сальвадорцы постепенно распрощались со своей этнической идентичностью. Они сняли традиционную одежду, говорили только по-испански и всячески пытались слиться с толпой. По иронии судьбы в те же годы, когда индихенизм стал официальным вероучением в Мексике и других националистических странах, коренное наследие упорно неоколониального Сальвадора практически прекратило существование».
Георгий Шенгели. Маяковский во весь рост. О литературе и литераторах. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2024. Сост. и вст. ст. В. Молодякова
До недавнего времени Георгий Шенгели (1894–1956) был известен главным образом как крупный переводчик (помимо прочего он перевел почти всего Байрона и Верхарна), и только в последние годы он начал усилиями энтузиастов возвращаться к читателю в иных своих ипостасях — как поэт, прозаик и фельетонист. Впереди еще републикация его стиховедческих трудов, зато уже сегодня можно ознакомиться с шенгелевским литературно-критическим наследием, скромным по объему, но сыгравшим сокрушительную роль в его обещавшей много большего карьере. Все дело в том, что, кроме ряда небольших рецензий и заметок, написанных в разные годы и не представляющих сегодня большого интереса, Шенгели угораздило выпустить в 1927 году брошюру «Маяковский во весь рост» — памфлет крайне едкого содержания, но совсем не бездумный, скорее даже наоборот. Конфликт Георгия Аркадьевича с Владимиром Владимировичем развивался долго и по обычной для тех лет схеме, со взаимными обвинениями во всевозможных грехах и бездарности, но с той разницей, что первый был куда менее способным стихотворцем и куда более ревностным приверженцем высокой дореволюционной культуры, а потому склонности к агрессивной полемике не имел, но и за словом в карман когда нужно не лез и потому, когда припекло, высказал все, что думает, образно и аргументированно. И все бы ничего, писали про Маяковского и не такое, но вскоре он был назначен лучшим и талантливейшим, а Шенгели автоматически сделался гадостным пасквилянтом, покусившимся на святое и потому задвинутым на задворки. Впрочем, радует уже то, что его хотя бы не убили, сделать за жизнь ему удалось не так уж мало, и теперь мы можем со всем этим постепенно знакомиться, а язвительный, не очень справедливый, но бойкий и умный памфлет против автора «Облака в штанах» остался нам в назидание и как напоминание о том, что, по словам самого Шенгели, «пути литературного успеха вообще неисповедимы».
«Толстой, которого Маяковский удостоил заимствованием названия для поэмы („Война и мир“, у Толстого через „и“ простое, у Маяковского через „и“ с точкой, но сейчас эта разница стерлась, да и в начале была установка на полное звуковое подобие), — этот Толстой годен у Маяковского только для непристойного сравнения:
И с неба смотрела какая-то дрянь
Величественно, как Лев Толстой.
Другие большие имена попадают также в уничижающее окружение:
Плевать, что нет у Гомеров и Овидиев
Людей, как мы, от копоти в оспе.
Или:
А мы не Корнеля с каким-то Расином,
Отца родного обольем керосином.
А ведь Гомер и Овидий, Корнель и Расин — несравненные мастера слова и мощные аккумуляторы идей и чувствований. Гомер весь напоен озоном весны человечества; идея долга, развернутая в „Горациях“, прозвучит и в наши дни свежо и нужно.
Недаром Великая французская революция была влюблена в античных героев. Но „недостаточному“ вполне достаточно плевка, чтобы разделаться с этими вершинами. Правда, плевок вверх — вещь неосмотрительная...»