Алексей Иванов. Пищеблок. М.: Редакция Елены Шубиной, 2019
В большом мире по Волге плывут пароходы, в небе горят звезды, в Москве идет Олимпиада-80. В маленьком мире студент Игорь приехал в пионерский лагерь отработать смену. Туда же отдыхать приехал школьник Валерка. Лагерь вполне обычный: равнодушные вожатые, бессмысленные ритуалы, в качестве заведующего зицпредседателя — герой еще Гражданской войны Серп Иваныч, вдоль аллей стоят скульптуры идеальных пионеров. В отличие от гипсовых вариаций, реальные пионеры не идеальны. Они хулиганят, распускают слухи, нарушают дисциплину, ругаются, придумывают друг другу и вожатым обидные прозвища, а еще рассказывают друг другу страшилки. В Москве на Олимпиаде иностранцы дарят советским школьникам жевательные резинки, а внутри них — бритвы! А еще они заражают советские стаканы своими иностранными инфекциями. А еще они дарят джинсы — их советский человек как наденет, как разойдутся они по шву, а из шва инфекция вылезет и всех заразит! Есть страшилки и про нечто более близкое. В пионерлагерной столовой в еду добавляют местных собак. Вокруг лагеря бродят Беглые Зэки. Что именно они делают, никто точно не знает. «Если без галстука попадешься, может, отпустят. А если с галстуком — убьют. Старшаки говорили, что в другом году один пацан ушел — и пропал. Потом только скелет нашли». Еще зэкам можно оставить в определенном месте нечто ценное — скажем, еду, — и тогда они в ответ принесут нечто ценное от себя: настоящий финский нож, например.
Но это все лишь фон, отвлекающий нас от главного: в лагере живут вампиры, или, как говорят местные волжские жители, — «пиявицы». С ними главные герои, Игорь и Валерка, вступят в бой не на жизнь, а на смерть.
Алексей Иванов — один из тех немногочисленных русских писателей, выход новой книги которого действительно является ожидаемым событием. Ждут критики, ждут читатели, ждут кинематографисты — буквально на прошлой неделе состоялась премьера сериала по роману Иванова «Ненастье». Кто кроме него? Пелевин и Сорокин, ну еще Быков и Прилепин. Остальные не вызывают такого ажиотажа. Кстати, кинематографисты будут счастливы: тут или диалоги, или действие — готовый сценарий. Иногда, правда, герои рефлексируют, но и это больше похоже на разговор самого с собой на камеру.
«Океанский ветер трепал обрывки такелажа на мачтах Летучего Голландца. Неведомая сила поджидала самолеты в ловушке Бермудского треугольника. Ряды бессловесных каменных истуканов вглядывались в горизонт с берега острова Рапануи. Драконья челюсть Стоунхенджа скалилась разбитыми зубами. В Непале косматый снежный человек, стоя на четвереньках, нюхал следы альпинистов. В холодной глубине озера Лох-Несс бесплотно скользила тень юрского плезиозавра. Космическая навигация пустыни Наска навеки застыла в скрещениях таинственных дуг и биссектрис. Джунгли корнями медленно раздирали на куски заброшенные города индейцев майя. Стаи разноцветных рыб вились меж колоннад затонувшей Атлантиды. Ничего этого ему, Игорю Корзухину, никогда не увидеть. Почему? А по кочану».
Игорь свое еще получит: он будет биться с кровососами за жизнь своей возлюбленной. Поговорим лучше о том, что получили мы, читатели.
В нулевые годы, едва появившись на федеральном литературном небосклоне, Иванов создал себе определенную репутацию. Он не просто писатель, он блестящий писатель, оригинальный мыслитель, популяризатор истории, народный географ, зановооткрыватель потерянных земель и в некоторой степени даже мистик. В своих книгах он описывал не самые известные эпизоды русской истории: покорение уральских земель («Сердце Пармы»), последствия пугачевского бунта на том же Урале («Золото бунта»), жизнь Сибири в эпоху Петра Великого («Тобол»). Иванов умеет (или, по крайней мере, умел) смешивать в исторических романах реалистичное повествование с фэнтезийным началом. Вроде бы вот история — цари, полководцы, губернаторы, вожди, епископы, шаманы, — но в действие то тут, то там вмешивается нечто сверхъестественное. Легенды оживают, а потом снова превращаются в легенды.
Но не менее важен и «современный цикл» — книги про нынешние или совсем недавние времена, где Иванов не просто давал читателю увлекательный любовный, авантюрный или криминальный сюжет, но и делал гораздо большую вещь: в романах «Географ глобус пропил», «Блуда и МУДО» и «Ненастье» он пытался дать ответ на вопросы: как устроена Россия, как функционирует власть на самом деле, как она взаимодействует с обществом, чего она боится, как на самом деле на нее можно повлиять. Критик Лев Данилкин совершенно справедливо называет книгу «Блуда и МУДО» одним из самых недооцененных романов современной русской литературы. Это безумно сложный текст, полный отсылок к русской классике, который содержит в себе элементы политологического трактата.
Я здесь все это перечисляю для того, чтобы с сожалением констатировать: ничего вышеописанного в «Пищеблоке» нет. Автор, у которого медведи раньше были людьми, у которого легенды смешивались с историей, писатель, придумавший гениальное понятие «пиксельное мышление» как объяснение всех российских бед и проблем, написал банальную сказку, в которой пытается продать читателям ностальгию по советскому детству и напугать их вампирами. Тут есть стародавние подробности («Фантик можно было особым образом туго свернуть в треугольник, и тогда он становился буцкой. Буцками бились на ступеньках крыльца и на подоконниках»), немного эротики («Жанка Шалаева, мерзавка, отлично понимала, какое впечатление они с Леликом производят на зрителей, когда танцуют „Чунга-Чангу”: стройные тела, гимнастические купальники в обтяжку, короткие юбочки-разлетайки, задранные проволочные хвосты и облегающие шапочки с ушами Чебурашки») и много городских легенд («Все зрители [на Олимиаде] — переодетые мильтоны и солдаты. В Москве во всех школах летом солдат поселили. А стадионы новые построили, чтобы в стенах сделать незаметные окошки, через которые солдатам можно из винтовок стрелять, если что»). Страшилки в какой-то момент материализуются, обретают плоть и кровь, а последнюю даже начинают пить.
Беда в том, что эти вампиры выглядят в приволжском лагере довольно странно. Не с точки зрения реалистичности, а с точки зрения строения сюжета. Когда речь идет о бессмысленных пионерских делах, о любовной интрижке между двумя вожатыми, когда дети и взрослые спорят, что будут петь в музыкальном кружке — «Орлят» или «Чунга-Чангу», нехитрая история развивается довольно бодро. Но в какой-то момент писавший свой текст Иванов отрывал глаза от клавиатуры и упирался взглядом в бумажку, на которой красным фломастером было написано слово «вампиры» с двумя восклицательными знаками. В этот момент писатель вздыхал и начинал писать про своих кровопийц, хотя ему этого совсем не хотелось.
Некоторая, с позволения сказать, историософия, в новом романе все-таки есть. Ностальгия по пионерскому детству тут довольно относительная: видно, что советский опыт для Иванова (по крайней мере, для нынешнего) — не то время, куда ему хочется вернуться. Вампирское и советское в этом романе тесно переплетено. Ну идея как идея, не самая свежая, у Пелевина про связь политики и кровососания есть аж два романа, не самых удачных, но там это подается куда изящнее. А с другой стороны — что вообще может быть банальнее, чем сюжет про школьников на отдыхе и хтоническую нечисть?