В отношении отечественной литературы существуют два прямо противоположных стереотипа, часто уживающихся в одних и тех же головах: 1) книг было мало, читать было нечего; 2) у нас была великая детская литература. В канон «великой», однако, попадает сравнительно небольшой набор текстов — главным образом, как это ни парадоксально, переводных или написанных по мотивам зарубежной литературы («Винни-Пух» и «Карлсон» тут самые наглядные примеры).
Притом детская литература в СССР 1960–1980-х годов действительно была очень богатой и своеобразной. «Оттепель» повлияла на нее едва ли не больше, чем на «взрослую» литературу — новаторские приемы, формы и идеи, которые показались бы чересчур экстравагантными и крамольными для «взрослых» текстов, довольно легко проникали в детские. Вот три примера произведений, которые звучат на удивление современно и в наши дни.
1. Маргарита Фадеева, Анатолий Смирнов. Друзья растений. Петрушка в стране Трафарета. (1965)
Антиутопиями в наше время никого не удивишь — они сделались дежурным блюдом подросткового питания, как в литературе, так и в кино. Все уже забыли, что еще четверть века назад антиутопия рассматривалась как высоколобый и точно не детский жанр, а полвека назад вообще не имела шансов быть напечатанной в СССР. Эталонные образцы — тексты Замятина, Оруэлла и Хаксли — стали доступны советскому читателю только в перестройку (попытка издавать перевод «Дивного нового мира» в 1935 году была прервана и потому не в счет). Но «Друзья растений» — не только антиутопия кристальной жанровой чистоты, это еще и жесткое антитоталитарное высказывание. Сам факт выхода подобной книги в 1965 году выглядит необъяснимым чудом. Однако в случае с «Друзьями растений» сложилось несколько благоприятных факторов: книга была детской; она вышла в провинциальном издательстве; она была сиквелом — первая часть, «Приключения Петрушки» (1963), представляла собой довольно проходную и благонадежную книжку.
Обитатели пасторального кукольного царства исполняют заветы Вольтера — возделывают свои сады. Их мирной жизни угрожает соседняя страна — бесплодная пустыня, которой правит злодей Трафарет. Причем в пустыню собственную страну он превратил сам: Трафарет, как ясно из его имени, любит однообразие и ненавидит все живое. А поскольку выжженная земля бесплодна, то еду для себя и своих подданных Трафарет вынужден красть у соседей. Наворованного, конечно, на всех не хватает, поэтому подданным выдают по одной лепешке в день... Звучит как язвительное пророчество грядущей эпохи дефицита.
В стране Трафарета не только строят одинаковые дома и носят одинаковую одежду — регламентирован в буквальном смысле каждый шаг. За жителями постоянно шпионят Словолов, Дыхомер и Шагосчет: подданным не полагается произносить больше семи слов подряд, вдыхать больше одной меры воздуха и делать шаги длиннее четырех вершков, потому что «Если каждому жителю разрешить шагать, как он хочет и сколько хочет, семь вершков, аршин или четыре аршина, он сразу же убежит, и его не догонишь».
Но страсть Трафарета к единству и контролю, доведенная до абсурда, регулярно оборачивается против него самого: новая униформа мешает его личному повару варить суп, попытка нарисовать на лицах подданных нужную улыбку приводит к конфузу, а «счет по-трафаретному», предложенный находчивым Петрушкой, позволяет гражданам делать шаги любой длины — потому что по «трафаретному счету» что дважды два, что дважды шесть равняется четырем. Благодаря Петрушке-трикстеру сама тоталитарная исполнительность становится инструментом субверсии, подрывает ее изнутри.
Любопытно, что в книге не задействован ходовой шаблон советских литературных сказок — Петрушка и его друзья не устраивают народное восстание. Царство Трафарета, ослабленное невозможностью соблюдать абсурдные законы, потихоньку разваливается само, а тиран бежит, когда героям удается посадить на его земле деревья. Зато в книге дан точный и совсем не детский психологический анализ мотивов, по которым переходят на сторону зла: завистливый бездарь Киря и корыстный Копилка выписаны сильно и убедительно.
2. Радий Погодин. Дубравка. (1960, опубликован в 1965 г.)
Дано: трудный подросток, не находящий общего языка со сверстниками. Подросток встречает красивую женщину; знакомство так потрясает героя, что он не перестает думать о ее красоте днями и ночами. Он тайком пробирается в ее комнату и приносит ей цветы, специально для нее украденные. Он признаётся ей в ночи: «Я вас люблю». Он бешено ревнует ее ко взрослому жениху: «Что она в нем нашла?! ... Он урод. Насмешник. Бесчувственный крокодил. Он обманет ее и будет смеяться».
Казалось бы, стандартный сюжет рассказа о подростковой любви. Вот только этот подросток — девочка.
При обсуждении «Дубравки» попытки назвать вещи своими именами все еще наталкиваются на бурное читательское возмущение: мол, не смейте осквернять наши детские книжки подозрениями в связях с ЛГБТ.
Однако Радомир Василевский, режиссер экранизации 1967 года, видимо, хорошо понимал потенциальную скандальность сюжета: в фильм внесена отсутствующая в рассказе сюжетная линия — безответная влюбленность Дубравки в старшеклассника Колю (который к тому же высокоодаренный художник). В рассказе Дубравка, признавшись в любви Валентине Григорьевне, говорит: «У меня бабушка спросила, не влюбилась ли я в какого-нибудь мальчишку. ... Будто я дура». В фильме после этих слов добавлено: «Я его просто уважаю». Таким образом, получается, будто чувства Дубравки, замеченные проницательной бабушкой, относятся к Коле, а не к самой Валентине Григорьевне, как в рассказе. В фильме Дубравка ненавидит Петра Петровича еще до появления Валентины Григорьевны, в которую он влюбится, поскольку он изводит Дубравку сексистскими шуточками. В рассказе причиной конфликта служит исключительно ревность. Фильм изо всех сил старается уверить нас, что перед нами просто продвинутая современная девочка, которая не умеет кокетничать и ценит искренние чувства. Рассказ гораздо глубже и драматичнее.
Скриншот из фильма «Дубравка», 1967 год. Режиссер: Радомир Василевский
Фото: телеканал «Культура»
Сюжет о влюбленности подростка во взрослую женщину легко соскальзывает в комизм, если герой — мальчик. Но Погодин пишет трагедию, и переключение в трагический регистр возможно благодаря однополой коллизии. По существу перед нами русская версия «Смерти в Венеции» с возрастной инверсией.
3. Виталий Мелентьев. Голубые люди розовой Земли. (1966)
Отставим неуместные ассоциации: речь идет исключительно о цвете. Фантасты, от Алексея Толстого до Джеймса Кэмерона, почему-то считают голубой цвет кожи чрезвычайно типичным для инопланетян. К коим и попадает главный герой — мальчик Юрка.
Мелентьев эксплуатирует довольно шаблонный уже тогда сюжет: землянин «зайцем» проникает на инопланетный корабль и отправляется в межзвездное путешествие. Новаторство состоит в завязке: Юрка встречает инопланетян в момент серьезного семейного кризиса. Отец так доводит его упреками в недостатке мужественности, что Юрка решает сбежать из дома.
Читатель не сразу понимает, что проблема «настоящего мужчины» и есть основной сюжет повести. Сами приключения мальчика в компании столь же малолетних пришельцев довольно бессвязны и на нынешний вкус смотрятся нелепо — автор как будто нагонял объем, вымучивая из себя, что бы еще придумать: то собачка случайно выпьет гормон роста и станет размером со слона, то герои устроят охоту на динозавров на неизвестной планете. Сама идея отправлять в космос подростков в наши дни выглядит этически сомнительной. Однако деконструкция гендерных стереотипов в повести оказывается поразительно актуальной. Болезненно озабоченный «мужественностью» Юрка в финале своего путешествия узнает, что двое из четверых пришельцев, которых он все это время считал мальчиками, — девочки.
— Ты не сходи с ума, Юрий. И не думай, что кто-то из нас сошел с ума.
— Да… но как же…
— А очень просто: Зет и Миро — девочки.
— Но ребята… ребята… — лепетал Юрий.
— Ты поспокойней. Поспокойней. Просто в нашем языке нет женского рода. Вернее, он был и женский, и мужской. А теперь остался один: у нас же все равны. Разве ты замечал, что Зет или Миро в чем-нибудь отличаются от меня или Квача?..
Интересно, что после «разоблачения» автор продолжает называть обеих героинь в мужском роде. Победа гендерно нейтрального языка, однако, в его мире совершенно не препятствует гетеросексуальной романтике — расставаясь, Юрий и Зет понимают, что влюблены друг в друга.
* * *
Вот здесь мы писали об идеях Сирано де Бержерака, которые тоже опередили время.
А тут мы рассказываем, как идеи Ивана Ефремова совершили переворот в советской фантастике.