Казимир Валишевский. Иван Грозный. М.: АСТ, 2018
Книга известного польского историка Казимира Валишевского была написана на французском языке и входила в серию «Происхождение современной России», над которой Валишевский работал начиная с 1893 года. Первое издание «Грозного» на русском языке появилось в 1904 году.
Работы Валишевского были весьма популярны до 1917 года, а новая волна интереса к ним началась во времена перестройки. Насколько можно судить, свежее издание «Ивана Грозного» ничем не отличается от многочисленных репринтов конца 1980-х и начала 1990-х годов. Сразу надо отметить, что профессиональное сообщество сочинения Валишевского вообще и «Ивана Грозного» в частности оценивает в лучшем случае снисходительно. Их рассматривают как «легковесные исторические романы», как работы, в которых «отсутствует какой-либо социальный анализ», как описание «личной жизни царствующих особ», сборники слухов и анекдотов и т. д.
Валишевский привлекает внимание читателя изысканностью стиля (возможно, это заслуга переводчика). Такая стилистика была характерна для популярной исторической литературы того времени, когда книги Валишевского пользовались наибольшим спросом. Вот один из примеров: «Историки старой школы в понимании опричнины допустили тройную ошибку: они приняли внешнюю сторону за ее действительность, подробности за существенное, часть за целое». Это не самый типичный пример, но в нем скорее важна изысканная сухость стиля и его лаконичность.
Валишевский выстраивает параллели между Грозным и другими монархами современной Ивану IV Европы, стараясь показать, что зверства, мстительность и многие другие черты правления Ивана Грозного отнюдь не были диковиной в его время. Валишевский пишет: «Бессознательно он последовал примеру Людовика XI <…> Как и другой „Грозный”, французский король, Иван предпочитал людей, которых сам выводил из ничтожества». Сравнение Грозного с Людовиком используется Валишевским много раз, постепенно это становится литературным приемом. Валишевский использует его и тогда — напрямую Людовика не называя, — когда дает объяснение возникновения опричнины. Утверждая, будто «до последнего времени этого не понимали», Валишевский пишет, что задачей Грозного было вытеснение удельных князей и вотчин. Так укреплялись самодержавный царь и поместная система: «Только она одна соответствовала традициям и насущным потребностям его державы».
Что же касается обвинений опричнины в жестокости и злоупотреблениях, то Валишевский утверждает, что, «будучи явлением революционным, она породила террор с его неизбежными крайностями. Помощники Грозного, набиравшиеся им из подонков общества, были неспособны понять характер и реальную цель его предприятия и чаще, чем он сам, проявляли насилие вместо энергии».
Книга Валишевского построена по привычной для широкого читателя схеме и повествует о царствовании Грозного в почти романной форме, так что вряд ли заинтересует читателя подготовленного.
Вадим Трепавлов. Символы и ритуалы в этнической политике России XVI–XIX вв. СПб.: Издательство Олега Абышко, 2018
Монография Вадима Трепавлова посвящена анализу символики подданства в Московском государстве и позже — в Российской империи. Автор рассматривает знаковую систему, сложившуюся в процессе формирования многонационального государства и демонстрирующую политическое единство и этнокультурное разнообразие населения. Книга легко читается, хотя в ней идет речь о глубинных основаниях власти, проявляющихся как во властной горизонтали, так и вертикали.
Исследование начинается с исторического анекдота. Во второй половине мая 1896 года, после коронации Николая II, в родные места вернулся глава алтайской делегации, зайсанг, наследственный старшина Манжи. Зайсанг устроил богатый пир для земляков и рассказал, что имел долгую беседу с новым Белым царем, после которого получил от императора «указ о всевозможных льготах и послаблениях алтайцам». Указ был тут же предъявлен — «на веленевой бумаге, с тонко прописанной многофигурной композицией, с геральдическими орлами», — и Манжи заявил, что теперь алтайский народ должен возместить ему дорожные расходы на полторы тысячи рублей. Деньги для Манжи собрали, но грянуло разоблачение: указ увидел русский чиновник — и «оказалось, что Манжи предъявил гостям красочное меню праздничного обеда в Петровском замке».
Трепавлов видит в этом случае важнейшее явление — «отражение отношений верховной власти с подданными посредством системы особых знаковых проявлений: ритуалов, предметов и символов, в том числе жалованных грамот, даров, наград и прочих проявлений благосклонности». Собственно, это и становится основной темой книги.
В первой главе автор анализирует «образ народов в глазах властей». Он описывает представление власти о том, кого считать русским человеком, цитирует Екатерину Великую, предложившую «именовать русским тех, кто „чист сердцем”, овладел русским языком и присягнул в верности российскому престолу». Используя записи в камер-фурьерских журналах разных лет, автор дает любопытную картину того, как со временем менялось представление о «русскости» подданных, своеобразно сочетающейся с полиэтничностью империи.
Во второй главе, «Депутации, аудиенции, коронации», Трепавлов анализирует символическое значение путешествий представителей различных национальностей в столицу империи. Он пишет, что они имели «не только практический и политический смысл», но были также важны в познавательном и идеологическом смысле.
В третьей главе автор представляет интерпретацию системы наград, а в четвертой описывает как символический ресурс власти реализовывался в процессе личного контакта самодержца с подданными. Он пишет, что «царь как бы передавал облагодетельствованным подданным микроскопическую частицу своих властных прерогатив», отмечая при этом, что «щедрость императора и его приветливое отношение к людям из всех без исключения социальных слоев носили некоторый налет самолюбования, политического нарциссизма».
Особый интерес представляет седьмая глава, «Этнические элиты в полиэтнической империи: пути адаптации». В ней описываются принципы сотрудничества высшей власти с элитами народов, включенных в состав России. При этом особое внимание уделяется тому, каким было это сотрудничество с кавказской элитой.
Вадим Трепавлов отмечает, что всегда «русские элитные страты традиционно кооперировались со своими иноэтническими „коллегами”». Он пишет, что важным средством выстраивания отношений «была презентация власти как „интертекста” этнической политики, облеченного в разные образы». Так в первую очередь «осуществлялось „удаленное присутствие” монарха во всем пространстве огромного государства». Вертикальные связи, господствовавшие в межэтнических межэлитных отношениях, были при этом ведущими. Многие механизмы взаимодействия, характерные для XVI–XIX веков, по мнению автора, в конце ХХ — начале XXI века тем не менее оказались утраченными.