Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Читатели пьес Евгения Шварца помнят, что два самых отвратительных и самых низменных персонажа этих пьес — коммерции советник и бургомистр. Довольно забавно, что поэт, которого некоторые из специалистов считают основоположником русского романтизма, носил чин коммерции советника и был бургомистром Казани. Впрочем, кое-что соответствующее стереотипу в его судьбе было. Например, он прожил всего тридцать лет и умер от подобающей романтическому поэту чахотки.
Гавриил Петрович Каменев родился, как сейчас установлено, 9 марта 1773 года (раньше считалось, что он на год старше). Его семья происходила из мурз Казанского ханства, но, крестившись и русифицировавшись, не сохранила дворянского достоинства и занялась купечеством. Купец в России XVIII века — это «торговый мужик», человек посадского, податного сословия, черная кость. Существовали исключения — купеческие семьи, которые жили как дворяне, были образованы как дворяне, одевались как дворяне. Одним из таких людей был Петр Григорьевич Каменев, красавец и джентльмен, который в 1767 году принимал Екатерину II в Казани и был осыпан ее милостями; между прочим, он получил из рук императрицы шпагу, что означало признание равного с дворянами достоинства. Но Каменевы оставались купцами. Как купец Петр Григорьевич был избран городским головой. Кажется, Каменеву не повредило даже поведение его тестя — старообрядца Ивана Крохина, человека совсем иного склада, который в 1774 году, когда Пугачев на некоторое время овладел Казанью, стал другом и доверенным лицом самозванца.
Петр Каменев и его супруга рано умерли, оставив свое солидное состояние — дома, лавки и прочее — сыну Гавриилу и двум дочерям. Дочери позднее вышли замуж за дворян (одна — за дворянина Апехтина; эту фамилию мы еще упомянем). Что до Гавриила, то он рос под присмотром дядь, получил образование в немецком пансионе (по-французски и по-немецки он до конца жизни писал грамотнее, чем по-русски) и на заре юности стал распоряжаться своим состоянием. Гавриил Петрович не любил торговли, но дела вел грамотно и успешно, жил широко, но не прокутился. Вслед за отцом, как самый богатый человек Казани, он стал бургомистром. Когда в 1800 году Павел I учредил в России звание коммерции советника, дававшее права чиновника VIII класса, но при условии дальнейшего пребывания в купеческой гильдии, а не в дворянском обществе, его в числе прочих представителей купеческой элиты получил Гавриил Каменев. Он был женат — на дворянке, по всем отзывам несчастливо. Имел двух дочерей. Одно из его произведений — немного шокирующая поэма про прощенного папой крестоносца-двоеженца графа Глейхена. Связано ли обращение к этому сюжету с чертами биографии Каменева? Трудно сказать. Умер он 25 июля 1803 года.
И при всем том...
Птица ночная жалобным криком
Душу смущает, трогает сердце,
В робость приводит, мятет,
С свистом унылым быстро с могилы,
Мохом обросшей, любит спускаться
К куче согнивших костей.
Слух мой полету мрачной сей птицы
Вслед с ней стремится. Что ж я тут слышу?
Томный и тихой лишь стук...
Источники этих стихов понятны. Коммерции советник Каменев читал то же, что дворянин Михаил Муравьев, то же, что чиновник из поповичей Семен Бобров, — английскую «кладбищенскую» поэзию, Юнга, Томсона, Грея. Как и они, он предавался (или описывал, как предается) размышлениям о бренности человеческой жизни среди мрачной тишины погостов. Считается, что он предпочитал кладбище Кизического монастыря — ныне Парк химиков. Кроме того, он был масоном, розенкрейцером. Связь Боброва с масонством была, как сейчас считается, непродолжительной, а вот казанский бургомистр играл важную роль в розенкрейцерском движении города. Он тесно общался с приезжавшим в город главой московских розенкрейцеров сенатором Лопухиным — и, как будто, именно по масонским делам познакомился, приезжая в столицу, с Карамзиным.
Впрочем, признан он был и как поэт. В 1802 году, после чтения двух поэм — «Графа Глейхена» и «Громвала», — он был избран членом Вольного общества российской словесности. Именно этот случайный факт позволил в 1935 году включить Каменева в том «Библиотеки поэта» «Поэты-радищевцы», хотя сам Каменев с Радищевым даже знаком не был и вряд ли испытал его влияние. Но в советское время поддерживалось нечто вроде культа считавшегося «революционером» Радищева, значение его несколько преувеличивалось, и еще больше преувеличивалось значение тех литературных связей, которые были с ним у некоторых членов Вольного общества. Можно сказать, что память о Каменеве была пробуждена между делом, контрабандой. В тогдашней литературной энциклопедии сказано буквально: «Поэзия К. характерна для торговой буржуазной интеллигенции конца XVIII века». Вот как? Многие ли образованные купцы той поры предавались мрачным размышлениям на могилах?
Характерен ли Каменев вообще для чего-то? Сентиментальные мотивы его стихов — да, характерны. Тут он на волне эстетической и житейской моды. Дмитриев рядом с ним простодушен и жизнелюбив в своей светской чувствительности, но молодому Карамзину и уже не очень молодому Муравьеву он, конечно, современник. Скорбь об умершей красавице, вообще обо всех попадающихся под руку умерших, предчувствие собственной кончины... но, пожалуй, у Каменева все это интенсивней, чем у кого бы то ни было, — а главное, это наполняется напряжением, музыкальной тревогой, свойственными иной, наступающей эпохе. И в то же время он не растерял красочности позднего XVIII века:
Венец, усыпанный костями,
Лежал на всклоченных власах;
Коса и скиптр в ее руках;
Сверкали очи под бровями,
Как в рощах ярый солнца луч;
Уста багровые дрожали —
Как лист осинный, лепетали.
Под нею трон из серых туч,
Как смрадный гроб — в ногах пучина,
Несытую разинув пасть,
Пожрать была готова сына,
Готов я был в нее упасть.
Читая такое описание Смерти, вдруг чувствуешь, что наконец нашлось пропущенное звено между Державиным и Жуковским — звено, которым не могла быть слишком ясная и несколько жеманная поэзия столичного сентиментализма. А каменевские пейзажи!
Солнце лишь едва скрывалось
За пунцовы облака,
В сизом своде разливалось
Тихо пламя, как река, —
Я с тобой гулял, Темира,
Вдоль зеркального ручья,
Там меня пленяла лира
Сладкогласная твоя.
Никто не догадался своевременно собрать стихи Каменева. В итоге рукописи его затерялись. Может быть, еще отыщутся? Есть предположение, что они были вывезены исследователем конца XIX века, профессором Казанского университета Е. А. Бобровым. Сохранилось всего два десятка стихотворений и переводов, повесть «Софья» (подражание «Бедной Лизе») и прозаический отрывок «Инна» — то, что было напечатано при жизни и сразу после смерти. Среди посмертно напечатанного — удивительная баллада или небольшая поэма «Громвал», произведение в русской поэзии уникальное.
Считается, что в поэме отразилось казанское поверье — про пещеру, в которой обитал змей Зилант. Впрочем, битва с «крылатыми зилантами» — лишь один из эпизодов баллады. Ее впечатляющие и пугающие образы трактуют по-разному — в том числе как масонские аллегории. Сюжетные повороты заимствованы то ли из готических романов (Каменев был страстным читателем только вошедшей в моду Энн Рэдклиф), то ли из «Русских сказок» Василия Левшина — популярного беллетристического сочинения конца XVIII века, откуда черпал и Пушкин в «Руслане и Людмиле». Громвал видит своего врага Зломара, терзаемого духами, потом отправляется в дальнюю страну, чтобы освободить свою похищенную возлюбленную Рогнеду, побеждает некоего «Гиганта», который и оказывается заколдованной красавицей. Но дело не только в самих фантазиях, но и в той выразительности, с которой они описываются — в стиховом и интонационном решении:
В дикоблудящих кровавых глазах
Ужас трепещет, отчаянье, скорбь;
Изо рта пена черная клубом кипит,
Но лежит неподвижно, как труп, чародей.
Духи, скелеты, руками схватясь,
Гаркают, воют, рыкают, свистят,
В исступленном восторге беснуясь, они
Пляшут адскую пляску вкруг гроба его...
Ничего не напоминает?
Крокодилы, змии, скорпии
Припекают, режут, жгут....
Читал ли Некрасов Каменева? Бог его знает, мог и прочитать. Хотя вряд ли. Бургомистром интересовались к середине XIX века только казанские краеведы. Хотя...
В 1833 году Пушкин, собирая материалы по истории пугачевского бунта, посетил Казань. Там он познакомился с профессором Карлом Федоровичем Фуксом и его супругой — Александрой Андреевной, поэтессой, урожденной Апехтиной. В письме к жене он называет Александру Фукс «синим чулком» и «сорокалетней бабой с вощеными зубами и с ногтями в грязи», которая при появлении столичного гостя «развернула тетрадь и прочла мне стихов с двести как ни в чем не бывало». Возможно, впрочем, поэт писал это, чтобы успокоить возможную ревность Натальи Николаевны. Так или иначе, госпожа Фукс оставила о Пушкине воспоминания. И вот что она между прочим пишет:
«Пушкин, говоря о русских поэтах, очень хвалил родного моего дядю, Гаврилу Петровича Каменева, возвратился опять в мой кабинет, чтобы взглянуть на его портрет, и, посмотрев на него несколько минут, сказал: „Этот человек достоин был уважения; он первый в России осмелился отступить от классицизма. Мы, русские романтики, должны принести должную дань его памяти: этот человек много бы сделал, ежели бы не умер так рано“. Он просил меня собрать все сведения о Каменеве и обещал написать его биографию».
Эти слова Пушкина послужили хорошим аргументом для казанских поэтов (прежде всего Эдуарда Учарова), которые в последние годы создали настоящий культ Каменева и даже учредили премию его имени. Но широкому читателю его имя по-прежнему малоизвестно.