Лев Портной. Граф Ростопчин. История незаурядного генерал-губернатора Москвы. М.: БОСЛЕН, 2017
Помимо исторических трудов, Лев Портной опубликовал несколько остросюжетных романов, объединенных одним и тем же героем и временем действия — конец XVIII — начало XIX века. Видимо, это время автора привлекает. Что вполне объяснимо: бурление страстей, героические поступки, столкновение идей. Один Буонапарте чего стоит. К тому же один герой на несколько романов — не самый плохой маркетинговый ход, успех Фандорина как путеводная звезда.
Теперь Портной опубликовал книгу об историческом, реальном персонаже, о котором князь Петр Андреевич Вяземский писал следующее: «Монархист, в полном значении слова, враг народных собраний и народной власти, вообще враг так называемых либеральных идей, он с ожесточением, с какою-то мономашею idée fixe, везде отыскивал и преследовал Якобинцев и Мартинистов, которые в глазах его были те же Якобинцы». Да, это книга о Федоре Ростопчине, генерал-губернаторе Москвы, Москву и сжегшем в 1812 году.
Вяземский Ростопчина называл «патриотическим Эростратом», произнося так знакомое нам имя Герострат. Граф же Ростопчин самого Вяземского считал якобинцем, человеком неблагонадежным, отказывался верить, что под Вяземским на Бородинском поле были убиты две лошади, что Вяземский проявил подлинный героизм, спас раненого генерала Алексея Бахметьева. Петр Андреевич, узнав о нелицеприятных высказываниях Ростопчина, лишь отшутился. Князь, признавая за Ростопчиным его заслуги, описывая в сочинении 1877 года «Характеристические заметки и воспоминания о графе Ростопчине» эту противоречивую и многогранную личность, называл его желчным, мизантропичным и задавался вопросом — каким был Ростопчин дома, вне службы и салонов, где всегда оставался душой общества, причем душой такой, что другим оставались лишь реплики в паузах ростопчинских монологов.
Кстати, Вяземский, скорее всего, переиначивал имя Герострат не из-за того, что так оно произносилось в начале XIX века. Эростратом он именовал Ростопчина потому, что был в курсе некоторых похождений графа и тем самым, спустя более пятидесяти лет, мстил давным-давно скончавшемуся графу за ложь о Бородинской битве. Ростопчин, многажды писавший о нравственности и об оной в пределах Отечества пекшийся, в Париже, где поселился после отставки, по свидетельству Филиппа Вигеля, ударился во все тяжкие. Граф завел дружбу с отставным адмиралом Чичаговым и вместе с ним регулярно посещал самые «непристойные» места. Впрочем, Вигеля можно рассматривать как источник слишком пристрастный, да к тому же, по свидетельству современников, он и сам был не без греха.
В книге десять глав, предваряет ее пространное предисловие педагога и историка Евгения Ямбурга, и ему книга понравилась: «развивает критическое чутье … позволяет увидеть дистанцию между идеалом и действительностью … расширяет культурный горизонт». Да, пожалуй, развивает, позволяет и расширяет, но с общей положительной оценкой Ямбурга согласиться сложно.
Это вторая книга в моей практике, в которой дается объемный иноязычный текст без перевода. Первой была одна из книг Арона Гуревича. Фрагмент из Беды Достопочтенного, на латыни. Лев Портной дает без перевода, на французском, довольно объемное стихотворение графа Ростопчина, причем полагает, видимо, что читатель знает французский язык на самом высоком уровне и не только может прочитать стихотворение Ростопчина (он писал много, стихи в том числе), но и поучаствовать вместе с автором в разборе особенностей стихосложения графа. «Стихотворение носит эклектический характер», — пишет Портной. Кто бы спорил, мон ами, кто бы спорил (в книге еще немало французских слов и выражений дается без перевода).
Казалось бы, книга Льва Портного должна показать фигуру графа Ростопчина во всей полноте и под каким-то новым углом зрения. Тем более, что о Ростопчине писали много. Но нет — красиво, с умом изданная, как, впрочем, подавляющее большинство книг издательства «Бослен», с прекрасными портретами исторических персонажей, книга Портнова оставляет читателя в недоумении. Кто же все-таки был этот человек? Какие глубинные чувства и устремления им руководили? Почему он, наделенный множеством талантов, в том числе литературным, остался в памяти Эростратом, сжегшим в 1812 году Москву? Портнов многословно уходит от ответов на основные вопросы — скорее он их даже не ставит.
Например, вопрос о переходе в католичество супруги графа, Екатерины Петровны. Лишь в заключении автор высказывает предположение, что плохо говорившая по-русски Екатерина Петровна потому перешла в католичество, что ей нужно было «общение, беседа на религиозные и философские темы». Рядом с домом Ростопчиных был собор Св. Людовика, вот графиня и решила стать католичкой. Об этом автор пишет, когда оговаривается, что «традицию уничижительного изображения графа Ростопчина» заложил роман «Война и мир». Наверное, это так, но Толстой круто обошелся не только с Ростопчиным. Тот же Вяземский был возмущен тем, как Толстой изобразил императора Александра I, которого сам князь знал лично. Конечно, предположение о смене конфессии из-за расположения храма и желания поговорить на «философские темы» выглядит несколько наивно.
Снимок бывшей усадьбы Ростопчина (Большая Лубянка, дом 14), 1912 год
Фото: pastvu.com/IBarantsev
Или вопрос о патриотизме Ростопчина и его собственности: автор пишет про старшую дочь «нашего героя» (так с удивительным постоянством называет Портной Ростопчина), Софью, про то, как она вышла замуж за графа де Сегюра, про то, что Ростопчин подарил старшей дочери усадьбу Нуэтт в Нормандии. Откуда у Ростопчина усадьба в Нормандии? Граф сразу по приезде начал вкладывать деньги в экономику, как сказали бы сейчас, «наших партнеров»? Ведь покинувший Россию в 1815 году Ростопчин оказался в Париже лишь в 1817-м. Лично мне было бы очень любопытно узнать об этой, финансово-инвестиционной, стороне жизни Ростопчина.
Или, например, автор описывает ситуацию, сложившуюся после отступления из Москвы: «среди прочих была ограблена русскими солдатами церковь в имении графа Ростопчина Вороново. По приказу Федора Васильевича два офицера были наказаны плетьми за грабежи и мародерство». Хорошо, московский генерал-губернатор был всесилен, но как же Жалованная грамота от 1785 года? Как можно было наказать офицера, то есть дворянина, плетьми? Ситуация военного времени? Но ведь существовал военный суд, а рукоприкладство со стороны людей, которые были значительнее Ростопчина, не раз и не два пресекалось в русской истории. Император Павел, однажды замахнувшись на дежурного офицера, находящегося при исполнении, увидел, что тот положил руку на эфес палаша, отступил и извинился, признав, что ему как дворянину замахиваться на другого дворянина, непозволительно.
После прочтения десяти глав книги создается ощущение, что «наш герой» все-таки от автора ускользнул. Портной, как представляется, не смог дать ответ на заданный выше вопрос — каким человеком был граф Ростопчин? При этом он упоминает о таких деталях его биографии, из которых следует, что Ростопчин был манипулятором, хитрецом, человеком неискренним. Скажем, зачем на обед, после которого граф устроил показательное сожжение собственного имения (из-за приближения французского арьегарда), он пригласил среди прочих генерала Беннигсена, которого, как одного из убийц императора Павла, Ростопчин люто ненавидел? Ответа нет.
Также непонятна позиция автора, когда он разбирает сочинения Ростопчина. Не знаменитые афишки московского генерал-губернатора (этим он занимается крайне поверхностно и до обидного мало), а литературные и сельскохозяйственные сочинения. Так Портной пишет: «на странницах его сочинения («Ох, французы!») вдруг появляются кулинарные рецепты и читатель узнает, что няня — это не только нанятая для присмотра за ребенком женщина, а еще и вкусное блюдо из телячьей головы и гречневой крупы». Автор иронизирует над Ростопчиным, не знающим, что няня готовится из головы бараньей, бараньих же потрохов, или не знает этого сам? Да и оценка сочинения «Плуг и соха» (автор предлагает «воспользоваться Интернетом и получить наглядное представление о предмете разговора») сводится Портным исключительно к конструктивным различиям между «славянской» сохой и «западным» плугом. На самом же деле отличия намного более глубокие. Использование плуга подразумевает большую нагрузку на лошадь и более качественные материалы, сохи — большую нагрузку на пахаря и материалы примитивные. Просто на Руси не было достаточного количества мощных, специально выведенных для такой работы пород лошадей и хорошего металла.
Вяземский, характеризуя в очередной раз Ростопчина, приводит строки Карамзина «Кто в мире и любви умеет жить с собою // Тот радость и любовь во всех странах найдет» и пишет, что «при всем уважении ко многим личным достоинствам Ростопчина, позволю себе сказать, что именно этого мира, этой любви в нем, вероятно, и не было». Задачей Льва Портного, по его собственному признанию, было «отдать должное графу Федору Васильевичу». На мой взгляд, должное, с некоторыми оговорками, было отдано, но то, почему в графе Ростопчине не было мира и любви, так и осталось непонятным.