Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Константин Поливанов. «Доктор Живаго» как исторический роман. М.: Новое литературное обозрение, 2024. Содержание
Существует множество определений исторического романа. Одни исследователи относят к этой категории все произведения, действие которых происходит в прошлом, другие же выдвигают дополнительные критерии вроде отсутствия вымышленных персонажей, точной реконструкции описываемых событий или использования исторических источников. Проблема подобных определений в том, что они отталкиваются от содержания романов, но ничего не говорят об их форме. Более продуктивный взгляд на исторический роман предложил Георг Лукач. По его мнению, отличительная особенность произведений этого жанра заключается в том, что судьбы действующих лиц в них сюжетно связаны с общественными потрясениями. Благодаря этому изображения войн, революций и кризисов приобретают в исторических романах конкретность и яркость, которыми не могут похвастаться сочинения историков.
Именно через призму жанровых особенностей исторического романа Константин Поливанов предлагает взглянуть на «Доктора Живаго» Бориса Пастернака. История в романе, пишет Поливанов, перестает быть всего лишь фоном и превращается в особую силу, «во взаимодействии и противоборстве с которой происходит (или не происходит) духовное становление главных романных героев и складываются их судьбы». Одной из отправных точек исследования становится теория Лукача, мыслившего исторический роман как форму, работающую на пересечении индивидуальной биографии и истории.
При всех их политических и эстетических расхождениях, Лукач и Пастернак придерживались на удивление схожих взглядов на историческую прозу. В первой главе исследования Поливанов обращает внимание на многочисленные пересечения между лукачевской книгой об историческом романе, печатавшейся на русском языке в 1937- 1938 годах, и «Доктором Живаго», работу над которым Пастернак начал сразу после войны, а завершил около 1955 года. Прямых доказательств знакомства Пастернака с исследованием Лукача нет. Однако, учитывая развернувшуюся в конце 1930-х годов дискуссию вокруг лукачевской теории реализма, представляется вполне вероятным, что автор «Доктора Живаго» мог читать сочинения венгерского философа, жившего в то время в Москве.
Лукач связывал зарождение исторического романа с потрясениями, выпавшими на долю европейцев на рубеже XVIII- XIX веков. Французская революция и последовавшие за ней войны показали, что смена правителей и социальных порядков обусловлена историческими причинами, которые можно и нужно изучать. После 1917 года в схожей ситуации оказались бывшие подданные Российской империи, за десять с небольшим лет ставшие свидетелями двух революций, мировой войны и свержения царской власти. Пастернак, по его собственному признанию, взялся за написание «Доктора Живаго», чтобы осмыслить эти исторические перевороты и проследить их влияние на жизнь российского/советского общества.
Лукач строил свою теорию на романах Вальтера Скотта, в которых «взаимное переплетение большого общественного кризиса с кризисом в судьбах целого ряда отдельных людей. Именно поэтому историческое событие у [Скотта] не принимает отвлеченную форму: разрыв нации на борющиеся партии проходит через все человеческие отношения». Аналогичным образом устроен и «Доктор Живаго». Главный герой и люди его круга не просто наблюдают за историческими событиями, но и становятся их участниками, иногда против своей воли. Нередко они оказываются по разные стороны баррикад, что подчеркивает разрушительное воздействие гражданской войны на общество. Кроме того, важнейшие сюжетные ходы в романе мотивированы историческими причинами — например, «случайные» встречи Юрия Живаго с Ларой на фронте и в Юрятине, куда его семья бежит из голодающей Москвы.
При работе над книгой Пастернак стремился изобразить не только революцию 1917 года, но также ее причины и последствия. Поэтому повествование начинается в годы, предшествующие Первой русской революции, а завершается на рубеже 1940–1950-х годов. Война, как замечает один из персонажей «Доктора Живаго», положила конец цепи причинно-следственных связей, запущенной в 1917 году; события послевоенного времени относятся к уже принципиально иной эпохе и не могут быть представлены в романе. Лукач указывает, что внимание к причинно-следственным связям — еще одна особенность «правильного» исторического романа. Вне зависимости от того, одобряет автор описываемые события или нет, он должен представить читателям факторы, сделавшие их неизбежными. Лукач приводит пример писателя Альфреда де Винье, считавшего Французскую революцию 1789 года большой ошибкой, но рассматривающего ее как «конечное следствие предыдущих ошибок».
Наконец, нельзя не упомянуть лукачевскую концепцию «заурядного героя». Как пишет Лукач, Вальтер Скотт делает главным героем своих романов не «всемирно-исторических индивидов» (правителей, полководцев, политиков), а вымышленных и ничем не примечательных персонажей. Это позволяет ему показать, что исторические перевороты затрагивают не только элиты, но и обычных людей, озабоченных не судьбами мира, а частными проблемами. К категории таких «негероичных героев» можно отнести и Живаго. Он стремится дистанцироваться от «деятельного участия в войне, революции, послереволюционном „строительстве“ нового социального мира», но при этом все равно оказывается захвачен вихрем исторических событий — точно так же, как им было захвачено все российское/советское общество. Говоря старомодным языком Лукача, в этом проявляется «типичность» пастернаковского героя.
Поливанов не ограничивается лукачевским исследованием и вписывает «Доктора Живаго» в широкий литературный контекст. Исследователь указывает на переклички с «Капитанской дочкой» Пушкина (сочетание исторического романа с семейной хроникой, поиск причинно-следственных связей, отсутствие среди персонажей «великих исторических фигур»), «Повестью о двух городах» Диккенса (сюжетные решения, ориентация на «роман тайн») и «Войной и миром» Толстого (изображение семейной жизни на фоне исторических катаклизмов, трактовка роли личности в истории, широкий пространственный и временной охват). Поливанов также обращается к произведениям современных Пастернаку авторов (от «Разгрома» Александра Фадеева и «Братьев» Константина Федина до «Белой гвардии» Михаила Булгакова) и обнаруживает подчас неочевидные интертекстуальные связи между ними и «Доктором Живаго». Один из примеров — эпизод со стрельбой Живаго по дереву во время боя с белыми, написанный, как предполагает исследователь, по канве сцены из «Разгрома».
Наряду с вопросом формы перед Пастернаком стоял и вопрос содержания. Амбициозный замысел романа о Русской революции и ее историческом значении невозможно было реализовать без обширной источниковой базы. Поливанов указывает, что при работе над книгой Пастернак опирался как на собственные воспоминания (например, о событиях 1905 года в Москве), так и на документальные свидетельства. В некоторых случаях он почти дословно воспроизводил чужие тексты — так было в случае с записками Андрея Левинсона «Путешествие из Петербурга в Москву в январе 1920 г.», которые автор использовал при описании поездки Живаго с семьей в Юрятин.
Пастернак при этом серьезно перерабатывал сведения, почерпнутые им из источников. Часто это переработка заключалась в смещении хронологии. Например, осенью 1920 года (по романному времени) Живаго беседует с командиром красного партизанского отряда, который убеждает доктора в скором и неминуемом разгроме Колчака. Однако в реальности «Верховный правитель России» был расстрелян еще 7 февраля 1920 года, о чем писатель, неоднократно бравший в библиотеке книгу «Допрос Колчака», просто не мог не знать. Поливанов предполагает, что Пастернак допускал подобные анахронизмы намеренно, чтобы подчеркнуть, что после прихода большевиков к власти привычное течение жизни было нарушено и наступила пора «безвременья».
Поливанов также обращает внимание на то, что многие крупные исторические события в «Докторе Живаго» изображены в зашифрованном виде. Так, при внимательном изучении в тексте можно обнаружить косвенные указания на отречение Николая II, не упомянутое в романе напрямую. Как известно, отречению Николая II предшествовали неудачные попытки добраться на поезде из Могилева в Царское село; император в итоге оказался в Пскове, где его и вынудили отказаться от престола. В то же время из-за действий комиссара Временного комитета Думы эшелоны, следовавшие в Петроград для подавления народного выступления, не смогли достичь столицы. Движение поездов играет важную роль во всем романе (вспомним обстоятельства самоубийства отца Живаго), но Поливанов выделяет один конкретный эпизод. В 11-й главе части «Прощание со старым» телефонист Николай Фроленко пытается остановить эшелон с казаками и становится невольным виновником гибели комиссара Гинца, застреленного взбунтовавшимися солдатами. Действие происходит на Юго-Западном фронте, но Фроленко почему-то упоминает в разговоре Псков. Кроме того, один из персонажей романа награждает телефониста прозвищем «Иуда предатель». По мнению Поливанова, эта, казалось бы, незначительная деталь тоже может быть скрытым указанием на историю с отречением Николая II — генерал, которого император незадолго до отречения назначил командующим войсками Петроградского военного округа, имел отчество Иудович.
Как видно из приведенных эпизодов, Пастернак не стремился к точной реконструкции исторических событий и свободно обращался с фактами, комбинируя и изменяя их по своему усмотрению. Поливанов видит в этом ключевую особенность повествовательной стратегии автора «Доктора Живаго»: «Ему важно передать общий дух времени; впечатляющие (и всем известные) факты присутствуют в тексте в виде аллюзий, подчас тщательно зашифрованных. Такая игра соответствует общей символической установке повествования, стремлению представить конкретику событий в свете большой истории». Поливанов называет пастернаковский метод «символическим историзмом», подразумевая под этим, что события романа следует прочитывать не только буквально, но и как иносказательное изображение исторических процессов.
В этом же ключе Поливанов трактует и проблему прототипов персонажей «Доктора Живаго». Почти все основные действующие лица романа имеют черты современников Пастернака. При этом перед нами не «роман с ключом»: в отличие от «Козлиной песни» Константина Вагинова или «Скандалиста» Вениамина Каверина, здесь читателю не требуется угадывать, кто скрывается под маской, да это и невозможно сделать — почти во всех случаях персонажи имеют сразу несколько прототипов. Так, Поливанов считает, что Живаго совмещает в себе черты Дмитрия Федоровича Самарина (1890–1921), Александра Блока и самого Пастернака. В то же время обстоятельства гибели главного героя (смерть от удушья в трамвае) могут быть отсылкой к судьбе Николая Гумилева, незадолго до расстрела написавшего стихотворение «Заблудившийся трамвай». Наконец, Пастернак вполне мог иметь в виду и самоубийство Маяковского, произошедшее спустя год после романной смерти Живаго. По мысли Поливанова, автор намеренно насытил жизнеописание героя многочисленными аллюзиями к биографиям современников: «Живаго — при постоянно акцентируемой особенности его духовного склада и судьбы — мыслится писателем не как невероятное, заведомо „единственное“, то есть „выдуманное“ лицо, но как русский человек и поэт первой трети ХX века». Тот факт, что Живаго умирает в 1929 году, тоже показателен — в этом же году начинается основной этап коллективизации и происходит закручивание гаек в сфере культурной политики.
В отличие от смерти Живаго, многие другие события второй части романа датированы лишь приблизительно. Так, действие последней главы «Эпилога», сообщает нам рассказчик, происходит через «пять или десять лет» после битвы на Курской дуге. При этом, как отмечает Поливанов, Пастернак не мог не понимать разницу «между 1948-м и 1953-м — годом, когда послевоенная сталинская репрессивная политика набирает все новые обороты, и годом смерти Сталина». С хронологией во втором томе вообще происходят странные вещи — например, в нем практически перестает использоваться церковный календарь, к которому привязаны многие события первого тома. Поливанов объясняет эти странности так же, как до этого объяснял намеренные анахронизмы: по его мнению, таким образом Пастернак стремился изобразить послереволюционную дезориентацию Живаго и людей его круга, чувствующих себя выпавшими из нормального течения истории.
Однако в конце книги привычный порядок оказывается восстановлен. Анализируя следующий за прозаической частью цикл стихотворений Живаго, Поливанов отмечает, что его композиция выстроена в соответствии с церковным календарем и «ориентирована на годовое движение времени — от Страстной до Страстной, от одного „повторения“ ключевого события человеческой истории до его следующего — неизбежного при любых изгибах и вывихах времени — „повторения“». Таким образом, Живаго преодолевает «безвременщину» послереволюционной эпохи — если не в реальной жизни, то, по крайней мере, на символическом уровне.
В первом томе романа дядя Живаго Николай Веденяпин определяет историю как «установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению». Он верит, что путь к бессмертию лежит через творчество (то есть создание произведений, память о которых переживет творца) и следование Священному писанию. Финал книги свидетельствует о том, что Живаго, несмотря на все потрясения оставшийся верным творчеству и вере, сумел реализовать программу дяди. В «Эпилоге» мы видим, как Гордон и Дудоров, которых герой знал со школы, читают сборник его стихов. Вопреки усилившемуся в послевоенные годы террору, друзья чувствуют себя внутренне свободными — все благодаря стихам Живаго, дающим их чувствам «поддержку и подтверждение».
Здесь, конечно, сложно удержаться от аналогии с самим Пастернаком. Погромная кампания и запрет к печати не помешали «Доктору Живаго» стать одной из главных книг XX века. Для советских диссидентов роман Пастернака стал свидетельством того, что свободная мысль может существовать даже в самых неблагоприятных условиях, а для остальных читателей — примером художественного произведения, сочетающего литературные достоинства с проницательным историческим анализом. «Жизнь автора... — пишет Поливанов в заключении о Пастернаке, — оказалась оправданной. Ее оправданием стал исторический роман, повествование о неповторимой и вместе с тем „обычной“ личности, втянутой в страшный событийный водоворот и сохранившей верность своему назначению, то есть истории».
В верности истории (правда, в несколько ином смысле) состоит и главное достоинство книги Поливанова. Вместо того чтобы рассматривать «Доктора Живаго» как одиноко стоящее «великое произведение», он помещает его в литературный и исторический контекст. Такой исследовательский ход позволяет увидеть, что роман Пастернака не только осмысляет свою эпоху, но и несет на себе ее отпечаток.