Палеолит политического воображения

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Дэвид Гребер, Дэвид Уэнгроу. Заря всего. Новая история человечества. М.: Ад Маргинем Пресс, 2024. Перевод с английского Константина Митрошенкова и Армена Арамяна (признан Минюстом РФ «иностранным агентом»)

Книга антрополога и анархиста Дэвида Гребера и археолога Дэвида Уэнгроу «Заря всего. Новая история человечества» в 2021 году стала международным бестселлером — о ней писали практически все ведущие издания, спорили в академическом мире и активистской среде. За радикальной попыткой авторов пересмотреть так называемое доисторическое прошлое стоит прежде всего смелая либертарная оптика, основанная на скрупулезной работе с массивом научных данных. Безусловно, интерес к книге был также обусловлен фигурой Гребера, являвшегося не только блестящим ученым и публичным интеллектуалом, но также активистом, участником движения Occupy Wall Street, соединившим в своей деятельности теорию с практикой. В прошлом году издательство Ad Marginem выпустило «Зарю всего» на русском языке — отдельное спасибо переводчику Константину Митрошенкову и редакторской группе. Думаю, об этой книге необходимо продолжать говорить в том числе для того, чтобы понимать, что в апелляциях нашего государственного Левиафана к чему-то далекому, традиционному и незыблемому смысла не больше, чем в реве Годзиллы.    

История человечества преподносится через два нарратива — руссоистский и гоббсианский. Швейцарский философ в «Рассуждении о происхождении и основании неравенства между людьми» обращается к сюжету о грехопадении: давным-давно люди жили небольшими эгалитарными группами, пребывая в состоянии детской невинности; затем произошла аграрная революция, появилась частная собственность, возникли города и технологии — и на смену эпохе незамутненного счастья пришла сложная, несправедливая цивилизация. Гоббс, используя тот же таймлайн, свел первобытное состояние человека к трэш-хоррору: мол, все вели войну против всех, поскольку по своей природе мы тупы и кровожадны. В его интерпретации цивилизация в виде иерархического насилия и государства уже является добродетельной — защищает нас от нас самих. Запертые в этих малоприглядных версиях, максимум, что мы можем сделать, — это выбрать свой прототип (помягче или пожестче) и смириться с тем, как плохо и безальтернативно устроен мир. 

Гребер и Уэнгроу объясняют, почему этот миф о детстве человечества не соответствует реальности, как он возник, кому он выгоден и чему мы можем научиться у древних, чтобы не вестись покорно на байки из этатистского рыночного склепа. Авторы демонстрируют внушительную коллекцию археологических и антропологических данных, опровергающих многие распространенные заблуждения. Например, связанные с тем, что города появились только после аграрной революции, возникновения излишек и торговли. Но, как указывают Гребер и Уэнгроу, в эпоху охотников-собирателей были гигантские поселения, по размеру и функциям являвшиеся, по сути, городами: Поверти-Пойнт (современная Луизиана), анатолийский комплекс Гебекли-Тепе или украинские мегапоселения. Более того, Гребер и Уэнгроу критикуют сам нарратив об «аграрной революции» — этот процесс не просто занял тысячи лет, но древние люди, открыв земледелие, не торопились им заниматься и отказываться от излишков свободного времени в пользу излишков сельскохозяйственных:    

«Переход от хозяйства, основанного главным образом на ресурсах дикой природы, к хозяйству, основанному на самостоятельном производстве пищи, занял около трех тысяч лет. И хотя появление сельского хозяйства создало возможности для более неравного распределения богатства, в большинстве обществ неравенство начало появляться только спустя тысячу лет. На протяжении столетий, отделяющих эти два события, люди пробовали заниматься фермерством, если хотите — «играть в сельское хозяйство», переключаясь между разными способами производства примерно так же, как они переключались между различными социальными структурами, то принимая, то отказываясь от них».

Ответственный за антропологическую базу, Гребер показывает, что многие первобытные группы не только не пребывали в состоянии вечного счастливого неведения, но вели насыщенную духовную и интеллектуальную жизнь, были и свободнее современных нас, и подчас изобретательнее в плане социальных и политических экспериментов. Эти страницы, с которых летят сардонические копья в интеллектуалов калибра Пинкера и Харари, нелегко будет осилить эволюционистам и прогрессистам, но с полевыми исследованиями ученых спорить сложно. Например, Пьер Кластр, живший в среде парагвайских и бразильских индейцев, обнаружил, что амазонские вожди фактически не обладали никакой властью, — эта модель неподчинения приказам была выработана обществом: «Они сознательно выбрали такое общественное устройство, которое делало невозможным появление тех форм властного произвола и доминирования, которые мы связываем с „развитыми политическими системами“».

Один из самых захватывающих разделов книги посвящен индигенной критике европейского общества. Собственно, сам миф о происхождения неравенства, возникший в эпоху Просвещения, стал возможен, когда из Америки начали приходить свидетельства колонизаторов о том, как устроена жизнь «дикарей» (Локк, Вольтер и другие интеллектуалы того времени прямо ссылались на «Реляции иезуитов» или «Большое путешествие по стране гуронов»). Гребер и Уэнгроу не только выводят индигенных мыслителей (особое внимание уделяется Кондиаронку, знаменитому политическому и военному стратегу индейского народа вендат) на авансцену просвещенческого проекта, но и показывают, как нарративы о происхождения неравенства, развернутые Руссо и Гоббсом, стали следствием реакции европейцев на критику со стороны коренных американцев. Невероятно, как белым людям (особенно мужского пола) кажется естественным утверждать себя в роли демиургов всего сущего — и, хотя написано уже много книг, развенчивающих этот миф, томагавк, запущенный авторами «Зари всего», летит весело и попадает точно в цель:

«Равенство здесь является прямым продолжением свободы; более того, ее выражением. Оно также не имеет почти ничего общего со знакомым нам (евразийским) понятием о „равенстве всех перед лицом закона“, которое в конечном счете сводится к равенству всех перед лицом суверена — то есть, опять же, равенству в общем порабощении. Американцы, напротив, были равны в той мере, в какой они были одинаково свободны подчиняться или не подчиняться приказам по своему усмотрению. Демократическое управление у вендат и пяти племен хауденосауни, которое впоследствии так впечатлило европейских читателей, выражало тот же принцип: если в этих обществах было запрещено какое-либо принуждение, то очевидно, что существующее общественное единство должно быть создано путем аргументированных дискуссий, убедительных доводов и достижения общественного консенсуса».

«Заря всего» — радикальный пересмотр многих устоявшихся конструктов, формирующих наши представления о социальном и политическом устройстве. Слово «анархизм» встречается в книге нечасто, но именно с либертарных позиций авторы рассматривают академическую базу данных из разных областей — истории, философии, антропологии, археологии и социальных наук. Мы привыкли думать, что человеческая история эволюционна, цивилизация постепенно движется из мрака и забвения к свету и процветанию. Но достаточно почитать сегодняшние новости, чтобы испытать недоверие к этой теории. Гребер и Уэнгроу не стараются создать новый сенсационный исторический фрейм, но заявляют о необходимости формулирования новых вопросов, терминов и нарративов, касающихся нашей социальной и политической жизни: «Главный вопрос человеческой истории — это не вопрос равного доступа к материальным ресурсам, а вопрос равной способности влиять на решения о том, как нам жить вместе». 

Если во время палеолита люди осознавали, к чему ведет иерархическая власть, и создавали социальные структуры, которые мы назвали бы эгалитарными, то в какой момент, грубо говоря, все пошло не так? Если феодалы, государства, фондовые рынки и мастеркард не были неизбежными продуктами деятельности Homo sapiens, то почему они появились и как мы застряли в национальных суверенитетах и наемном труде? Пожалуй, книга немного провисает в той части, где авторы пытаются установить причины, — возможно, им не хватило объема (планировалось продолжение «Зари всего», но со смертью Гребера эти планы оборвались). Но соображение, связанное с концепцией схизмогенеза, заслуживает внимания. 

Она была предложена антропологом Грегори Бейтсоном в 1930-е годы «для описания склонности людей определять себя через противопоставление друг другу». В результате схизмогенеза различные группы полируют свои различия до абсурдного блеска, все больше отдаляясь друг от друга. Примеров этому великое множество: Афина — Спарта, южные и северные корейцы, вегетарианцы и мясоеды. Как предполагают Гребер и Уэнгроу, эти процессы, приводящие к появлению автономных культурных и политических зон и, очевидно, не способствующие взаимопониманию, начались еще в доцивилизационную эпоху.

Важно понимать, что «Заря всего» — не идеализация древних людей, которая, по сути, является комичным полюсом их варваризации. Авторы утверждают, что революционные политические идеи и социальные проекты, известные нам в качестве плодов эпохи Просвещения, были придуманы и реализованы людьми задолго того, как они стали цивилизованными. Но это означает, что и проблемы, связанные с подчинением, патриархатом и властью, возникали тогда же. Да и наше далекое прошлое интересно Греберу и Уэнгроу не само по себе — оно актуализируется ими в контексте настоящего и проектируемого будущего. 

Кто-то скажет, что взбесившаяся действительность, в которой правые консерваторы повсеместно приходят к власти, а идеи национального и суверенного вновь обретают сверхпопулярность, анархистский/либертарный месседж книги неуместен. Мол, сейчас время индивидуального выживания и реальной политики, а не революционных идей и коллективного политического творчества. Но мне кажется, что именно в эти мрачные времена острее всего нужны такие книги, как «Заря всего». Если торжество правой «мысли» — это реакция на провал либеральной или леволиберальной политики, то всеобщее состояние растерянности отражает страх сформулировать очевидную мысль: глобальная система того, как мы живем вместе, не работает. Пропасть между сверхбогатыми и всеми остальными, неоколониальная зависимость Глобального Юга от Севера, фарс представительной демократии, бессмысленность национальных границ (возможность виртуального перемещения в один клик и сложность при передвижении в реальности) — мир все больше походит на ту самую гоббсовскую войну всех против всех, хотя в наших руках мы держим не палки-копалки, а гаджеты с искусственным интеллектом. 

«Заря всего» предлагает нам, вооружившись научным знанием, задавать самые насущные и болезненные вопросы, поставленные новым образом. В этой книге почти нет рецептов, она доступна для критики и самых разных интерпретаций (после ее публикации Уэнгроу старательно в своем твиттер-аккаунте вел развернувшуюся по ее поводу полемику). Но с ее главным месседжем сложно не согласиться: невозможно до бесконечности чинить то, что не работает, нам необходимо коллективное политическое воображение, чтобы создавать альтернативные сценарии того, как мы хотим жить вместе.