Остров политической магии

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Дэвид Гребер. Бесприютные. Магия и наследие рабства на Мадагаскаре. М.: Ад Маргинем Пресс, 2025. Перевод с английского Владимира Петрова. Содержание

В селении Бетафо, расположенном в пешей доступности от города Аривонинамо в центральной части Мадагаскара, наступили сложные времена: какие-то негодяи повадились воровать рис и маниоку с полей. Желая поймать и покарать воров, разгневанные жители Бетафо решили обратиться за помощью к духам предков и провести ордалию. Сложность, однако, состояла в том, что население Бетафо не имело единого предка; более того, одни из них вели свой род от андриан, представителей доколониальной знати из народа мерина, в то время как другие принадлежали к майнти, «черным людям», то есть потомкам завезенных в XIX веке на остров рабов или пленников из числа иных малагайсийских народов. По этой причине землю для ритуала решено было взять сразу с двух могил: легендарного основателя Бетафо, андрианы Андрианамбонилоны, и некоего Райнитамайны, предка бетафских «черных», сражавшегося против андриан, как говорят, в магической битве.

Итак, землю, взятую с двух могил, смешали между собой, растворили в воде и дали каждому члену общины выпить по ложке, сопровождая глоток произнесением ритуальных слов о том, что если он вор, то пусть два предка убьют его на месте. Стоило ордалии завершиться, как небеса разверзлись страшным ливнем, который полностью смыл рисовые посевы двух человек: андрианы по имени Сели и пожилого астролога по имени Рацизафи, происходившего из рода Райнитамайны. Именно эти двое были устроителями церемонии — и рис ни одного человека в Бетафо больше не пострадал.

И хотя человек, считавшийся главным подозреваемым в деле о хищениях риса, два месяца спустя был забит до смерти жителями соседней деревни (то есть ритуал можно было считать в каком-то смысле сработавшим), последствия ордалии для общины Бетафо оказались катастрофическими: вместо того чтобы способствовать ее сплочению, она вспорола набухавший все постколониальные годы гнойник. Уже скоро жители северной части Бетафо, где обитали преимущественно «черные», принялись обходить стороной гробницу предков андриан, а по прошествии еще некоторого времени две половины селения уже не звали друг друга ни на свадьбы, ни на похороны.

Спустя два года после злополучной ордалии в Бетафо прибыл молодой антрополог Дэвид Гребер, заручившись благословением научного руководителя Маршала Салинса, однако прихватив собой не совсем те книги, какие можно ожидать встретить в чемодане практикующего этнографа: а именно сочинения Достоевского, Гоголя и Пинчона. Достоевского в багаже оказалось особенно много, что, как честно предупреждает нас Гребер в предисловии, не могло не повлиять на объем и стиль вышедшего из-под его пера произведения об этой поездке, родившегося на свет «чем-то средним между этнографическим трудом и толстым русским романом». И хотя Гребер не проговаривает этого специально, в получившемся сочинении явно не обошлось и без влияния Гоголя, о чем читатель настоящей рецензии уже совсем скоро догадается.

Общество, в которое попадает Гребер, до сих пор не изжило в себе наследие работорговли и колониализма. Большинство андриан верит в то, что их предки в той или иной степени были причастны королевскому роду; большинство майнти считает, что их предков похитили из дома и торговали ими словно скотом. После французского завоевания Мадагаскара и отмены рабства в 1895 году богатые семьи получили должности в колониальной администрации, и теперь их потомки живут в Антанариву, а то и в Париже. Андрианы же, оставшиеся в Бетафо, по большей части ведут существование бедных фермеров, «пусть и считают себя потомками господ-рабовладельцев». С другой стороны, «черные», целенаправленно прибирая к рукам оставленную андрианами землю, на глазах повышали свой уровень благосостояния — и некоторые склонны видеть в столь драматически изменившемся положении вещей не просто стечение обстоятельств, а наказание «аристократов» за былые провинности. «Черные» также считаются более искусными в области магии, они чаще интересуются астрологией и общением с духами.

Кроме того, в Бетафо, как и во многих областях Мадагаскара, на момент визита Гребера фактически отсутствовала государственная власть. Утратив платежеспособность еще в 1981 году, мадагаскарское государство не могло ничего дать сельским регионам — и ничего не ждало от них взамен. В Аривонинамо существовал отряд жандармов, но заставить их выбраться из города и углубиться в сельскую местность по грязным дорогам могло только нечто поистине экстраординарное вроде убийства предполагаемого рисового вора, упомянутого нами выше; преступление менее тяжкое просто никто не стал бы расследовать. В суды за редчайшими исключениями никто не обращался, а если и обращался, то их решения все равно носили рекомендательный характер, поскольку государство никак не могло проконтролировать их исполнение. Сельские области Мадагаскара, как пишет Гребер, слегка модифицируя известное определение Хаким Бея, по сути превратились в «условную автономную зону». Не желая, впрочем, идеализировать подобное положение дел, антрополог подчеркивает, что Мадагаскар — и без того одна из беднейших стран мира, а ценой за подобную свободу от государства стала поистине ужасающая нищета.

И самое интересное, что в образовавшийся после исчезновения централизованной власти вакуум попросту ничего не пришло взамен. Антропологи, посещавшие до Гребера Мадагаскар, уже с удивлением обнаруживали, что в этих областях фактически отсутствует политика в ее западном, агональном понимании. Вместо дебатов, выборов, открытого соперничества публичная сфера в деревнях Имерины сводилась к собраниям, на которых «старейшины произносят почти бессодержательные речи, сыпля пословицами и сентенциями, с которыми согласится любой здравомыслящий человек». Еще в 1960-е можно было б сказать, что важные решения за людей принимает полицейское государство, однако его уже давно (как и государства вообще) не осталось, а местные жители каким-то образом продолжали вести свои дела, хотя в публичном пространстве на первый взгляд ничего не происходило.

А вот что в Бетафо присутствовало в избытке, так это магия. Амулеты, которыми охочие до адюльтера малагасийцы привораживают чужую жену или мужа, превращаются, будучи зарытыми у ручья в землю, в змеевидных чудовищ. Предки приходят к жителям Бетафо во сне, жалуются на холод и требуют провести фамадихану: ритуал, во время которого их останки выносят из гробниц и заворачивают в новые саваны. Люди, чьи тела по каким-то причинам оказались утрачены и остались незахороненными, превращаются в вазимб: зловещих призраков, обитающих у водоемов. Сквозь водоем можно попасть в параллельный Мадагаскар, полный незримых сил и сущностей, а зимой, когда «вся земля словно превращается в большую гробницу, становясь безжизненной, холодной, неподвижной», «могилы порой открываются и из них выходят мертвецы, так как между внутренней и наружной обстановкой нет большой разницы». Ведьмы пляшут по ночам на могилах и могут, оседлав мужчину, скатать на нем вместо лошади до рассвета или замучить человека, вытянув у него изо рта язык, а охотники на ведьм в одних набедренных повязках борются с колдуньями на рисовом поле.

Линии воспоминаний о рабстве, магии, становящейся предметом всеобщего обсуждения, и политики, недоступной невооруженному взгляду, сходятся в фигуре астролога Рацизафи, центрального персонажа книги Гребера (если, конечно, не считать самого автора). По меткому наблюдению антрополога, «из всех публичных фигур в деревнях астрологи больше всего напоминают западных политиков. Если в одной общине есть несколько астрологов, они почти наверняка соперничают между собой, а их клиенты объединяются в нечто вроде политических группировок».

Властный, капризный, трусливый, самовлюбленный, обожающий пьянство и розыгрыши, похожий на персонажей Достоевского Рацизафи, чья слава как астролога и целителя гремит до самого Антанариву — самый старый и самый богатый житель Бетафо.

Рацизафи владеет Сухим камнем — переходящим в его роде по наследству амулетом, который защищает поля Бетафо от града. Сухой камень дает Рацизафи власть над дождями и право определять время начала и окончания сельскохозяйственных работ. С его лидерством вынуждены соглашаться все, будь они андрианами или майнти, — по крайней мере, если они хотят и дальше оставаться под защитой Сухого камня. «В конечном счете он начал играть роль деда в большом местном семействе», пишет Гребер: «еще один способ использовать силу магии, чтобы выглядеть предком в глазах других».

Рацизафи ненавидит кошек (хотя он — один из немногих жителей Бетафо, у которого есть своя), и, кажется, в собственном коте ему неприятно именно то, ради чего он его завел: тяга к насилию. Он также пребывает в глубочайшей враждебности к Богу, сотворившему столь порочных тварей, как кошки, на свет, и видит его жестоким и иррациональным небесным тираном, лишенным и намека на христианские любовь и милосердие. Примечательным образом именно кошка, которую нам, людям европейского сознания, свойственно воспринимать скорее как животное-анархиста, для Рацизафи, как предполагает Гребер, оказалась ассоциирована именно с основанным на постоянном контроле и готовности к насилию типом власти, воплощенном в государстве и Боге. Кошка играет с мышами, ударяя их лапой, подобно тому, как Бог убивает своих жертв молниями, а государство набрасывается на караемого преступника.

Рацизафи возводит свой род к Райнитамайне и отождествляет себя с ним до такой степени, что некоторые считают их чуть ли не одним человеком. Он и его родственники говорят, что Райнитамайна был странствующим астрологом, которого бетафские андриана хотели сделать своим рабом, кинув в загон к свиньям, но потерпели в магической битве с ним неудачу. С тех пор его наследники живут в этих края и хранят покой в небе Бетафо при помощи противоградных амулетов. В доме у Рацизафи говорят, что Райнитамайна и его родичи и сами были кем-то вроде андриан, людьми благородной крови. Но в других местах эту историю рассказывают иначе: там говорят, что предки Рацизафи были привилегированными рабами. Рабами из числа тех, кто очаровал андриан своими талантами и был за это избавлен от работы, а затем постепенно сам занял хозяйское место, научившись управлять людьми при помощи не грубой силы, но тонких, незримых, магических воздействий.

Посредством подобных различий в историях, циркулирующих по Бетафо, Греберу раскрывается мир совершенно иной политики, свойственной этому региону. Политики, основанной на распространении слухов, на игре неопределенностей, на манипуляции представлениями о том, что публичная персона обладает тем или иным видом тайного знания, дарующим ей могущество, — но, поскольку знание это все равно скрыто, полной уверенности здесь никогда достичь не удается. «Внутри небольшого сообщества, такого как Бетафо, политическое действие сводится в основном к манипуляции впечатлениями. <…> Надо как минимум намекать на свое скрытое могущество — хотя бы ради устрашения тех, кто иначе может нанести вам вред». Следуя по этому пути важно, однако, не зайти слишком далеко, иначе за вами закрепится репутация злого колдуна, поставившего себя вне моральных устоев сообщества.

Эта форма политики основана на ином типе нарративности, чем тот, к которому мы привыкли по европейскому фольклору: жители Бетафо рассказывают друг другу сказки не о героических свершениях и победах над чудовищами (такие тоже есть, но их обычно считают детскими и скучными), но о раскрываемой тайне и неожиданном повороте событий. Слушатели подобных историй не отождествляют себя с героями, а вместе с ними хотят узнать, в чем дело. Рассказы о соперничествах и битвах, которые «в других местах были бы главным элементом героической истории, становятся примером того, как не надо себя вести». «Манипулирование рассказами о прошлом, толкование снов, завуалированные намеки на свои громадные магические способности, запрет есть чеснок, налагаемый на других, приписывание странных погодных явлений своим действиям» — таковы были основные инструменты малагасийской политики, обнаруженные Гребером в Бетафо.

Эта политика теснейшим образом связана с магией, но магическое действие и в принципе, по Греберу, является наиболее чистой формой политического, ведь и то и другое влияет на людей, подталкивая их к тому, чтобы поступить определенным образом, — но влияет исключительно благодаря своей репрезентации. «Если вы не верите, что, тайно натирая кусочком дерева фотографию мужчины, можно заставить его влюбиться в вас, очевидно, что такие действия могут иметь эффект только в той мере, в какой распространится молва о них».

Исследуя устройство бетафской общественной жизни, Гребер рисует впечатляющих масштабов полотно, на котором сценки из бытовой жизни сменяются историческими экскурсами, теоретическая рефлексия антрополога — описаниями пейзажей, а фольклорные истории — анализом биографических древ обитателей деревни. Количество встречающихся на страницах его работы персонажей и этнографических реалий, а также плотность авторских рассуждений таковы, что без прилагающегося глоссария и списка действующих лиц у читателя быстро закружилась бы голова и ориентирование в книге стало бы невозможным. Мало того, Гребер еще и стремится воссоздать полифонию бетафского социума, вставляя в текст необработанные фрагменты диалогов с респондентами и позволяя тем заговорить с читателем собственным голосом.

Вступая на теорию модернистской литературы, «Бесприютные» при этом все еще остаются достаточно традиционным этнографическим исследованием, и мы не уверены, что их следует рекомендовать каждому почитателю Гребера-анархиста. Однако те из его почитателей, кто до этой книги все же доберется, без сомнения будут рады восстановить по ее страницам ход мысли человека, который, обнаружив, что за пределами нашей цивилизации существуют общества, основанные на принципиально иных отношениях власти и формах политики, поставил под сомнение разумность развития этой цивилизации и неизбежность ее существования именно в том виде, который мы привыкли считать ее вершиной.