Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Даниэль Штрассберг. Мифология машины. История механизмов, которые нас пугают и очаровывают. М.: Лед, 2025. Перевод с немецкого Давида Дамте. Содержание
Даниэль Штрассберг в книге «Мифология машины» рассказывает о том, как в те или иные исторические периоды разнообразные механизмы будоражили человеческое воображение, вызывая страх и восхищение и порождая мифы о технике. Важно, что такие мифы отличаются от других тем, что они сами способны влиять на развитие техники, которая, в свою очередь, порождает новые мифы, и так далее. Порой мифы о технологиях переплетаются с религиозными верованиями, порождая еще более диковинные сочетания. Памятуя об этом, автор предлагает образ волшебного каната, волокна которого то появляются, то вновь исчезают, чтобы потом проявиться где-то еще: так и некоторые мифологические мотивы, связанные с технологиями, могут сохраняться в человеческом бессознательном десятилетиями и столетиями, чтобы неожиданно появиться в определенный момент и внести новые изменения в наше восприятие реальности.
Разобраться в подобных хитросплетениях автору помогает история мировой философии начиная едва ли не с семи греческих мудрецов. Чтобы описать эффект, который на человека производят технологии, автор обращается к концепции «созвездие» введенной Вальтером Беньямином в его книге о немецкой барочной драме, а также к понятию аффекта, к которому обращались Спиноза, Делез и ряд других авторов. Штрассберг с педантичностью уточняет, что «немецкое Affekt происходит oт affizieren, что, согласно словарю Duden, означает „двигать, раздражать; производить впечатление на кого-то“ или „атаковать, ненормально изменять“». И в этом смысле чувства, которые у людей вызывают машины, — это не просто чувства, а настоящие комплексы ощущений, то есть те самые созвездия, понять которые можно только уяснив положение каждой звезды и их отношения друг с другом. Таким образом, относительно каждого технического изобретения в ту или иную эпоху нужно определить все элементы, из которых складывается конкретный аффект: чувства, коллективные фантазии, технические знания и политические условия, которые отражаются в этих знаниях и так далее. Такую задачу и ставит перед собой автор. Иными словами, «Мифология машины» — книга не столько про машины, сколько про чувства и фантазии, которые они вызывали у человека.
При этом чувства и фантазии, связанные с механизмами, могут меняться с развитием технического прогресса, а могут оставаться практически неизменными. В доказательство в книге приводится критика Платона техники письма, которая, согласно Штрассбергу, соответствуют основному технологическому мифу Запада — дух повреждается техникой, знания утрачиваются, человечество глупеет, и в конце концов человек теряет свою человечность:
«В души научившихся им они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых».
Современные техноалармисты подписались бы под каждым словом древнегреческого философа. За примерами далеко ходить не надо: Штрассберг цитирует слова нейробиолога Манфреда Шпитцера, опубликованные 18 августа 2012 года в газете Wochenblatt:
«Цифровые медиа делают за нас умственную работу и освобождают нас от размышлений, подобно тому, как автомобиль освобождает нас от физической работы. Как нейробиолог, я знаю, что это совершенно точно не проходит бесследно для мозга. Подобно тому, как из-за пассивного образа жизни наше тело теперь зависит от пробежек и фитнес-центров, мозг, как динамичный орган, также разрушается при отсутствии нагрузки.
Google заставляет нас поверить, что в нем мы можем найти любую информацию. Но исследования показывают, что у человека, ищущего информацию с помощью Google, она сохраняется в мозгу с меньшей вероятностью, чем у того, кто ищет ее другими способами. Или, например, в случае с ориентацией на местности: мы перепоручаем ее навигатору в автомобиле — не стоит удивляться, что сами мы ориентируемся все хуже и хуже. То же самое касается дней рождения, телефонных номеров, ментальной арифметики или правописания. Если в мозгу происходит меньше событий, мы меньше учимся и мозговые извилины формируются хуже».
Так выглядит один из техномифов, который за 25 веков практически не изменился: машина создается или техника изобретается, чтобы служить человеку и облегчить его труд, но вскоре они оборачиваются против своего изобретателя и отбирают у него одну способность за другой, пока он не оказывается подчинен им или даже уничтожен. Для иллюстрации этого мифа Штрассберг обращается и к другим источникам, таким как литература и изобразительное искусство.
Еще одним важным критерием, по которому Штрассберг предлагает оценивать мифы о технологиях, является то, для чего эти технологии создаются. Здесь вариантов немного: технология создается либо для пользы, либо для развлечения. Впрочем, согласно Штрассбергу, и эта классификация не описывает все возможные контексты применения технология. Например, автор задается вопросом: если технологии созданы для развлечения — как, например, автоматоны, движущиеся механические фигуры людей и животных, — то можно ли оценивать их как произведения искусства? Следуя своему методу, Штрассберг обращается сначала к Канту, который в «Критике способности суждения» описывал две формы восприятия — механическое и эстетическое. К первому можно отнести удовлетворение от хорошо сделанной вещи, например от добротного стола, но подобные чувства лишь побочный эффект полезности самой вещи. А эстетический опыт как таковой, по Канту, не имеет цели и служит исключительно цели удовольствия.
Чтобы показать, почему при анализе техники нужно оперировать сложносоставными аффектами, то есть «созвездиями» чувств и обстоятельств, и почему кантовские эстетические категории не всегда работают или по крайней мере требуют серьезной нюансировки, Штрассберг предлагает проанализировать с точки зрения кантовской эстетики автоматического тигра из лондонского Музея Виктории и Альберта:
«Это двухметровое животное с деревянным расписанным корпусом производит сильное впечатление даже на современных посетителей, избалованных техникой: тигр терзает английского солдата, который едва успевает поднять руку, прежде чем в конце концов испустит последний вздох. Все это сопровождается соответствующими жуткими звуками».
А затем раскрывает исторический контекст, благодаря которому появилось столь необычное произведение искусства. Дело в том, что Типу Султан, правитель Майсура на юге Индии, построил эту машину в XVIII веке, чтобы произвести впечатление на англичан, посетивших его с официальным визитом. По словам автора, машина должна была не только вызвать восхищение своими художественными и механическими достоинствами, но и побудить колониальных офицеров задуматься о якобы установленном свыше превосходстве англичан и тем самым внушить им больше сдержанности. Но как в таком случае оценить чувства, которые должен был вызвать жуткий механический зверь, с точки зрения философской системы Канта, если ни полезным, ни изящным его не назовешь? Ответ довольно прост: Штрассберг предлагает оценивать его как объект возвышенного эстетического опыта (то есть, по Канту, опыта, вызывающего страх и восхищение, почитание и уважение и приносящего негативное удовольствие).
Любопытно здесь то, что, по Канту, возвышенное можно испытать при встрече с чем-то безграничным и бесформенным, «несоразмерным с нашей способностью изображения и как бы насильственно навязанным воображению». Обычно под этим подразумеваются катастрофические природные явления, через которые бытие являет свою мощь, — такие как буря, шторм или любая другая катастрофа. Встреча с такими явлениями пугает, ведь их нельзя ни вообразить, ни понять, ни адекватно представить, поскольку они превосходят все возможности нашего восприятия и интеллекта. Однако именно рациональное понимание этого превосходства доставляет разуму негативное удовольствие, поскольку таким образом он торжествует над страхом и непониманием. В случае же машины источником возвышенного служит то, что было создано не могучей природой, а самими людьми. И это вызывает тревогу, поскольку человеческий разум создает нечто, превосходящее себя. Придя к этому противоречию, автор от механического тигра XVIII века делает решительный рывок в настоящее, отмечая, что сейчас инженеры, программирующие самообучающиеся алгоритмы, фактически перестают понимать, что они делают, поэтому возникла отдельная отрасль компьютерной науки, которая занимается только тем, что пытается понять алгоритмы.
У подхода Штрассберга есть свои плюсы и минусы. С одной стороны, когда автор обращается к Канту, Фрейду или Лейбницу, чтобы прокомментировать то или иное техническое изобретение или любопытный эпизод из мировой истории, это позволяет увидеть технику под необычным углом, добавляя в рассказ некоторую глубину и перспективу. С другой стороны, происходит это настолько хаотично и порой даже небрежно, что может возникнуть определенный когнитивный диссонанс. Если поискать подходящую техническую метафору, то Штрассберг напоминает не очень умелого водителя, который резко трогается и так же резко тормозит, от чего незадачливого пассажира начинает укачивать. Примерно тот же эффект может возникнуть от резких переходов автора от Фрейда к Беньямину, от Беньямина к Делезу, от Делеза к Канту и Фуко с последующим разворотом на 180 градусов обратно к Фрейду.
Проблема в том, что весь этот дрифт в итоге не дает ощущения поездки из пункта А в пункт Б, то есть целостного путешествия. В большей степени «Мифология машины» представляет из себя конструктор, где технические диковинки кстати и некстати проиллюстрированы философскими концептами. При этом удивления от того, как работает такой повествовательный механизм (то есть чувства, которое, согласно Штрассбергу роднит технику с магией), увы, не возникает.