Илья Ратьковский. Белый террор. Гражданская война в России. 1917–1920 гг. СПб.: Питер, 2021. Содержание
Хотя свидетельства масштабных репрессий, осуществленных противниками большевиков в Гражданской войне бесчисленны, белый террор не так уж просто рассмотреть как единый процесс, как некую политическую тенденцию. Трудно уже потому, что одних белых правительств было несколько, не говоря уже о практически суверенных полевых командирах, союзничавших с ними — и в каждом случае карательная политика, порядок обращения с военнопленными, заложниками, политическими противниками и т. д. регулировались своими нормативными актами, которые, в свою очередь, могли сильно расходиться с реальными практиками. Разнообразие этих практик обуславливала близость к фронту, баланс сил на нем, личные качества командиров, психологическое состояние солдат. Все это нужно знать, только чтобы отнести те или иные явления к политике белого террора, что само по себе еще ничего не дает, если не выяснить его обстоятельств и мотивов, которые зависели от социального состава того или иного белого войска, политических настроений населения на его территории, динамики красного террора и т. д. Короче говоря, история белого террора имеет смысл лишь в свете истории Гражданской войны во всех ее подробностях.
«Белый террор» в этом смысле вызывает доверие хотя бы тем, что за ее автором, Ильей Ратьковским, уже числится несколько больших трудов, посвященных Гражданской — «Хроника красного террора ВЧК», «Хроника белого террора в России», биография Дзержинского. В книге собраны семнадцать статей, из которых четыре написаны учениками Ратьковского. Самые крупные рассказывают о карательной практике на различных белых территориях (Оренбуржье, Сибирь и Дальний Восток, Поволжье, Северный Кавказ, Кубань, Псков и Северо-Запад), другие — об общих предпосылках «террористического сознания» участников гражданской войны. Среди таковых Ратьковский особо рассматривает два события — восстановление смертной казни на фронте летом 1917 года и подавление коммунистической революции в Финляндии.
Смертная казнь в России была отменена после Февральской революции. Общеизвестно, что ее возобновление обосновывалось необходимостью поддержания дисциплины на фронтах еще не закончившейся Первой мировой войны. Ратьковский полагает, что у этого решения была и политическая подоплека — сторонники продолжения войны и инициаторы восстановления смертной казни, такие как Корнилов и Савинков, связывали массовое дезертирство, братания и общее падение армейской дисциплины с антивоенной агитацией большевиков. Таким образом, они рассматривали казнь на фронте как инструмент политического террора в том числе. Неслучайно и то, что это событие произошло в июле 1917 года, когда противостояние между Временным правительством и сторонниками углубления революции привело к вооруженным столкновениям в Петрограде и последующей государственной антибольшевистской кампании.
К тому моменту как Гражданская война в России вступила в фазу фронтального противостояния, в Финляндии она уже близилась к концу. Жертвами белого террора там, согласно подсчетам финского историка Мери Веко, стали 8400 «красных» пленных, захваченных в том числе по этническому (а не только политическому) признаку — в их числе оказались, например, 364 малолетние девочки. Уже летом на территории Финляндии будет развернута сеть концлагерей, где погибнет, по разным оценкам, от 12 до 20 тысяч человек. Но эти подсчеты были произведены позже, и в российской прессе того времени назывались даже бóльшие цифры. Финский белый террор, по мнению Ратьковского, стал одной из ключевых предпосылок ожесточения обеих сторон Гражданской войны в России: для РСФСР (лидеры которой сначала вообще не намеревались создавать каких-либо карательных органов) он стал предостережением, для белых — примером эффективной военной политики.
Следующие несколько сотен страниц книги почти целиком посвящены перечислению эпизодов белого террора в разное время на разных территориях. Надо сказать, что особенной увлекательности от этого чтения ждать не стоит: перед нами почти бесконечный перечень вида «такого-то числа такие-то войска взяли такое-то село и казнили там столько-то десятков человек, среди них столько-то коммунистов, столько-то советских работников, столько-то красноармейцев»; когда речь идет о городах, счет убитых идет на сотни и тысячи, иногда приводятся подробные свидетельства об учиненных пытках, казнях, грабежах и изнасилованиях.
Приведу несколько таких эпизодов (не самых будничных, но и не самых кровавых):
«13 мая 1919 г. карательный отряд генерала В. И. Волкова окружил село Мариинское Атбасарского уезда Акмолинской области, центр крестьянского антиколчаковского движения.
Ворвавшиеся в Мариинку солдаты отряда капитана Ванягина сами определяли виновных, расстреливали их, бросали бомбы в дома, сжигали их, выбрасывали семьи расстрелянных на улицу и отбирали у них все. Сгорело тогда свыше 60 домов, погибло около 2 тыс. человек.
Действия офицеров и солдат лично видели полковник Катанаев и генерал Волков, за что выразили большую благодарность отряду. Генерал Волков разрешил представить к боевым наградам: роту — к 20 георгиевским крестам и 20 медалям и команду — к 15 георгиевским крестам и 10 медалям».
«Наш артиллерийский дивизион в этой операции не участвовал, а части прорвавшегося к Провалью корпуса накрошили там месиво тел и захватили в плен мало подготовленную к боям дивизию, что-то около 4000 человек. <...> Военнопленные, еще не успевшие надеть на себя форму регулярных частей Красной армии — кто босиком, кто в чулках, многие без картузов, — бежали трусцой. Ведь на дворе стоял крещенский мороз. <...> И вот вижу, генерал протягивает руку к своему вестовому, тот молча подает ему карабин. Мгновение — раздается выстрел в затылок бегущему, и все повторяется сначала <...>
Но вот по рядам, как молния, пролетел слушок, что красная кавалерия совсем близко, а наши части не могут ее сдержать. Нужно ускорить аллюр, и становится ясным, что бегущую рядом у дороги бесконечную колонну пленных придется бросить. Но как бросить? Завтра же они пойдут на пополнение Красной армии и будут бить нас. А посему принимается решение уничтожить на месте почти четыре тысячи русских парней...»
«Только за первые три дня после захвата Курска было арестовано до 500 человек. Значительная часть из них была расстреляна. В Суджанском уезде Курской губернии произошел следующий эпизод. Здесь находился детский дом. Когда солдаты Добровольческой армии подошли к зданию, то построившиеся детдомовцы спели „Интернационал” (ранее от красноармейцев они получали за это сахар и хлеб). Деникинцы, разгневанные исполнением советского гимна, незамедлительно расстреляли всех участников импровизированного хора: 12 детей».
Понятно, зачем подобные перечни в принципе нужны: без них невозможны ни подсчет жертв, ни общая характеристика деятельности тех или иных сил Гражданской войны. Но что они могут дать рядовому читателю, который, открывая историческую книгу, скорее хочет получить и обдумать какие-то готовые выводы, чем собирать их самостоятельно из сотен разрозненных фактов?
Оперирование лишь готовыми выводами несколько замыливает взгляд: партии, классы, законы, большие числа, тенденции, жертвы — все одинаково легки, взаимозаменяемы и неуловимы, как мыльные пузыри. Когда в течение долгих часов перед глазами читателя проходит множество единичных случаев, подведенных под какое-то общее понятие, это понятие становится намного более конкретным и живым. В исторической литературе часто можно столкнуться с тезисами вроде «кризис внутрипартийной демократии в ВКП(б) во многом объясняется тем, что в Гражданскую полегла лучшая, самая активная часть партии и советских работников» или «жестокость коллективизации и политического террора — следствие травматического опыта Гражданской войны». Эти аргументы, к чему бы они ни относились, вроде бы легко проглатываются (не поспоришь ведь), но усваиваются ли?
Когда перед глазами десятки и сотни раз проносятся сцены того, как в очередном городе, в очередном селе были уничтожены все, кто имел хоть какое-нибудь отношение к советской власти, половина их родственников и каждый третий сосед, и еще тысячи и тысячи посторонних, то перестаешь понимать, кто вообще остался на этой выжженной земле и как на ней можно было затем хоть что-нибудь возвести. И тогда фактор Гражданской войны обретает должный вес в каких бы то ни было рассуждениях на тему дальнейшей истории страны — пропустив все эти события через себя, уже не упустишь их из внимания.
Правда, почти полное отсутствие обобщений и выводов в самой книге, пожалуй, следует отнести к ее недостаткам. В то время как в книге о красном терроре Ратьковский, с одной стороны, рассматривает множество объясняющих его факторов — социологических, психологических, идеологических, институциональных, а с другой — оценивает его влияние на дальнейшее развитие советского государства, здесь подобные вопросы затрагиваются лишь между прочим. Тексты о восстановлении Временным правительством смертной казни и о Гражданской войне в Финляндии, а также статья об атамане Калмыкове, демонстрирующая значение уголовной стихии для белого дела — это скорее штрихи к объяснению событий, нежели их полноценная модель. Даже оценки возможной суммы жертв белого террора автором не дается, хотя они есть в других публикациях Ратьковского (например, в интервью, которое он дал для книги Е. Яковлева «Красный шторм. Октябрьская революция глазами историков»). Но, как отмечается в предисловии к данной книге, до сих пор вообще не существовало удовлетворительных обобщающих работ по истории белого террора. Поэтому остается лишь отблагодарить автора за то, что есть, и ждать новых работ.