Артем Серебряков. Фистула. М.: ИД «Городец», 2021
О книге Артема Серебрякова в ходе финальных дебатов члены жюри и эксперты говорили меньше всего. Между тем «Фистулу» можно назвать едва ли не главным конкурентом «Раны». Это ее сестра-антипод — нарочито вымышленный, игровой текст, где авторское «я» тоже присутствует, но лишь в роли самоироничной маски. Роман, следуя модернистскому принципу, привносит в литературу приемы других медиа, так что в качестве приятных спецэффектов здесь встречаются и внезапная реклама, как в роликах на ютубе, и зачеркнутый шрифт, как в неформальных интернет-статьях. «Фистула» визуальна, сосредоточена на форме — наперекор современному тренду делать ставку либо на крепкий сюжет, либо на лиризм.
Книга Серебрякова в целом выглядит контркультурной, по-панковски злой. И дело, конечно, не в потенциально скандальном сюжете о любви брата к родной сестре, который тут скорее присутствует для отвода глаз. Брат к сестре действительно неравнодушен и приезжает к ней в загородный особняк, где она живет с богатым мужем-тираном. Но спасителей и вообще положительных героев здесь не будет, как не будет ни подробного изображения страданий жертвы-сестры, ни какого-то отчетливо сформулированного авторского мнения. Зато читателя ждет едкое иносказательное описание современности как круговорота власти и подчинения. Родители брата и сестры будто бы олицетворяют безумные девяностые, а зять главного героя, с его бандитским прошлым и чиновничьим настоящим, претендует на символ дня сегодняшнего. И сколько бы протагонист ни пытался кому-то что-то доказать, он сам неизменно оказывается то злодеем, то просто винтиком в огромной мясорубке. Центральный образ романа — мясопорождающий завод «Пасифая». Мотивы из древнегреческой мифологии в «Фистуле» тоже неслучайны, и о них уже писали довольно подробно. Однако роман не ограничивается переосмыслением сказаний Древней Эллады, они нужны, чтобы продемонстрировать вневременный ракурс происходящего, вековечную давильню, только не природы, как у Заболоцкого, а общества. Что особенно ценно, при всей своей мрачности «Фистула» похожа на экстатический танец, в котором чувствуется много жестокого, губительного, но в то же время присутствует и парадоксальная, неизбывная радость жизни.
Ольга Медведкова. Три персонажа в поисках любви и бессмертия. М.: Новое литературное обозрение, 2021
На первый взгляд, три новеллы, из которых состоит эта книга, имеют мало общего. Воспитанная в суровых средневековых правилах принцесса Ивонна приезжает в ренессансную Италию и попадает под влияние непривычного окружения. Овдовевшая издательница эпохи Просвещения обдумывает повторное замужество, но неожиданно для себя влюбляется в самую неподходящую кандидатуру. В конце XIX века молодой филолог польского происхождения Павел Некревский занимается научными изысканиями в Риме и в итоге делает совсем другое открытие. Различной кажется и форма всех трех новелл. Последние две стилизованы под язык соответствующего им времени. Первая же поначалу и вовсе напоминает монологи Бенджамина Компсона из «Шума и ярости». Но затем текст «Ивонны» оборачивается постмодернистской притчей в духе Умберто Эко, и динамика речи повествователя отчетливо сигнализирует, что перед нами не просто исторические новеллы — пусть стилизации и производят впечатление словесной машины времени, переносящей читателя в разные литературные эпохи. На наших глазах художественная форма меняется вместе с персонажем — по мере того как принцесса, с которой все детство обращались словно с куклой и которая оттого куклой себя и чувствовала, постепенно обретает субъектность, осознает себя как самостоятельную личность.
И если присмотреться, то становится заметно, что, помимо двух общих мотивов, заявленных в заглавии, все три повести объединяет еще один — свобода, — о которой автор умалчивает неспроста. Герои не стремятся именно к ней, но свобода становится необходимым условием, чтобы они получили желаемое. Вдова Берто освобождает возлюбленного от его обетов и сама расстается с предрассудками просвещенческого рационализма. Павел Некревский достигает почти мистического просветления и отказывается от сковывающих его карьерных ожиданий. Ради какого именно бессмертия и какой любви действуют персонажи — не так уж важно. Важно, что все три новеллы подчеркивают: ни любовь, ни бессмертие невозможны без свободы, как внутренней, так и внешней. И этот сквозной тезис особенно актуален сегодня, когда свобода как ценность то и дело подвергается сомнению.
Роман Шмараков. Алкиной. М.: ОГИ, 2021
Книга Романа Шмаракова, также обращенная в прошлое, но способная многое сказать и о нашем времени, повествует о молодом античном ораторе по имени Алкиной. Алкиной учится риторике в малоазийском городе, пока однажды вместе с другими ораторами и наставником Филаммоном не отправляется помогать римлянам в их войне с персами. Помогать, конечно, не буквально, не ратными подвигами, а силой слова. Последняя в романе — довольно таинственная стихия, искусство на грани магии, которое при должном уровне мастерства способно перемещать людей в пространстве и поднимать покойников из могил.
Книг, осмысляющих красноречие как особое, священное ремесло, в мировой литературе существует немало. Но «Алкиной», стилизованный под античные тексты, одновременно оказывается задорным приключенческим травелогом с разбойниками, путешествиями в загробный мир и юмористическими вставными новеллами. Это вообще на редкость многослойный роман, пожалуй, наиболее многослойный среди всех участников шорт-листа. Здесь остро звучит мотив стремления к славе, предстающей чем-то иллюзорным и зыбким, но в то же время многообещающим. При этом на пути познания ораторского искусства главного героя ждут встречи и беседы с людьми самых разных, подчас противоположных воззрений, в том числе на ту же славу. В силу притчевого характера отдельных эпизодов роман порой напоминает череду связанных между собой буддистских коанов, лишь развернутых в ином, эллинистическом антураже. Однако античность у Шмаракова парадоксально смахивает на наш двадцать первый век с его переменчивостью и сакрализацией феномена популярности. Даже странствующие мистики тут похожи на современных адептов эзотерических учений. «Алкиной» блестяще передает атмосферу слома эпохи, где соседствуют язычество и христианство, где на глазах героев меняются ценности и типы господствующего мировосприятия. И в итоге при всех сюжетных хитросплетениях, при всей стилистической нестандартности книга погружает читателя в пространство одновременно легендарное и реальное, далекое и удивительно близкое. (Подробнее о ней мы уже рассказывали ранее.)
Валерий Печейкин. Злой мальчик. М.: Эксмо, Inspiria, 2020
Русская литература традиционно считается мрачной, избыточно серьезной. Но как раз на примере короткого списка премии «НОС» 2021 года нетрудно заметить, что сегодня это скорее стереотип, чем реальность. И «Алкиной» Романа Шмаракова, и стилистически любопытный «Стрим» Ивана Шипнигова, и даже «Типа я» Ислама Ханипаева — романы по-своему веселые. Лидирует же по «количеству» юмора «Злой мальчик» Валерия Печейкина. Книга состоит из эссе и коротких рассказов, на первый взгляд предельно разных. Чего здесь только нет: школьные годы в Ташкенте, хроника самоизоляции 2020 года, история русского Герарда Реве. Обшучиваются и классическая музыка, и конституция, и похоронные ритуалы в соцсетях. Несмотря на подобную карнавальную пестроту, в итоге возникает концептуально единое повествование, в котором нетрудно выделить сквозные мотивы. Например, в определенном ракурсе «Злой мальчик» — довольно необычный квир-текст, где смех противостоит дискриминирующему, гомофобному обществу. Остроумно осмысляется и ковид, который в будущем видится рассказчику мифологизированной войной поколения.
У Печейкина условное «сегодня» показано напрямую, бесхитростным, казалось бы, образом. Поскольку «Злой мальчик» как минимум частично вырос из соцсетей, легко предвидеть упрек, что перед нами так называемая фейсбучная проза. Но фейсбучная проза фейсбучной прозе рознь, а новая словесность едва ли способна возникнуть в отрыве от современной речи, как устной, так и письменной. В «Злом мальчике» актуальный разговорный язык подвергается подлинной художественной обработке, главными инструментами которой выступают афористичность и сюжетная краткость. Название книги Печейкина неслучайно отсылает к Чехову: дело не столько в аналогии между персонажем из рассказа классика и повествователем в романе, сколько в чеховском лаконизме и тотальной иронии. Книга кажется слишком простой, слишком доступной? У ее автора и на этот счет найдется ироничное замечание: «Все профессиональные арт-институции считают пошлостью идею о том, что дерево может расти из земли. А оно растет».