Михаил Елизаров. Земля. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020
Эту книгу почитатели Михаила Елизарова ждали почти шесть лет. Срок немалый, да и ожидание было тревожным. С 2012 года, когда вышел сборник «Мы вышли покурить на 17 лет», Елизаров ничего не публиковал. Ну или почти ничего. Кто-то из критиков даже компетентно заявил, что Елизаров «ушел из литературы». Теперь этот критик, наверное, скажет, что «Елизаров вернулся». Однако никакого ухода, никакого хоббитовского «туда-и-обратно» не было. Были пять лет напряженной работы, пять лет поисков, сомнений, открытий. Сразу поспешу обрадовать поклонников Елизарова и всех читателей современной русской прозы: автор «Библиотекаря» и букеровский лауреат, похоже, написал свой лучший роман. Вдохновенный и в то же время мастерский, выдержанный, неторопливый, тщательно продуманный от первого до последнего абзаца. Всё, что прежде было в разработке, что дозированно предъявлялось в сборнике «Мы вышли покурить…», обрело наконец мощь и романный масштаб.
«Земля» Елизарова не имеет прямого отношения к одноименному роману Эмиля Золя, если кто его помнит; хотя и тут, и там в полной мере присутствует «физиология жизни», выписанная в каждом случае обстоятельно и с аппетитом. Но, несмотря на близость реализму и отчасти натурализму, роман Елизарова о другом. О приближении к мистическому опыту, о предчувствии.
Надо сказать, что романов-предчувствий, ставивших персонажа, а вместе с ним и читателя, на порог иной, запредельной реальности, написано не так уж мало. В известном смысле многие тексты Владимира Набокова как раз об этом: таинственное пока никак не познается, не разгадывается, но оно где-то совсем рядом. На его присутствие указывают странные знаки, которые имеют свойство повторяться. Набоков принадлежит к числу тех немногих авторов, кого Елизаров регулярно перечитывает и у кого он учится, однако эта линия возникла в литературе много раньше, в конце XVIII в., в эпоху сентиментализма и раннего романтизма. Когда иенские романтики были оптимистично уверены, что вот-вот грянет консервативная революция, что мир скоро будет преобразован усилиями поэтического воображения, что предметы явят человеку свои скрытые смыслы, благие и одновременно зловещие, а каждодневная реальность обратится в миф или сказку.
«Земля» Елизарова пока обладает всеми признаками романа-предчувствия. Я пишу «пока», потому что, несмотря на огромный массив текста (35 авторских листов!), нам предъявлена лишь первая часть романа «Земля», озаглавленная «Землекоп». Что случится во второй, мы пока не знаем, и если узнаем, то, судя по всему, очень нескоро, учитывая, что первая часть сочинялась без малого пять лет. Замечу, что Елизаров, написавший роман-предчувствие, далек от идеи романтической революции. Он художник классической традиции, эстетический консерватор, мастер барочной игры, а не романтический пророк, не посланник святого Грааля, стремящийся сделать текст механизмом переустройства мира. Уже в своем раннем романе «PASTERNAK» он консервативно предостерегает нас об опасности видеть в искусстве большее, нежели само искусство, — например, религию. Его «предчувствие» ограничено эстетическими поисками. Оно касается не автора, не читателя (читателю отводится здесь роль наблюдателя), а только лишь заглавного персонажа, который движется к границе, разделяющей обычный мир и потусторонний, и приближается к истоку тех сил, которые музыкально организуют мистерию жизни, где бытие и небытие неразделимы.
Сюжетная основа «Земли», биография молодого землекопа Владимира Кротышева, выдержана как будто бы в реалистической манере. Детство, проведенное в провинциальных городах постсоветского пространства, чувство бытовой неустроенности, связанное с постоянными переездами семьи; несговорчивый отец, кандидат технических наук, никак не может найти себе работу, потом — служба в стройбате, где Кротышев учится ремеслу землекопа, и, наконец, работа в похоронном бизнесе. Сперва — под началом своего сводного брата Никиты, «братка» из 90-х. Затем после ссоры, вспыхнувшей из-за экзальтированной девушки Алины (Владимир оказывается более удачливым в любви, и девушка уходит от брата к нему), герой устраивается рыть могилы к подельникам брата, а после — охранником к их конкуренту, ловкому предпринимателю Гапоненко.
Несмотря на единственную сюжетную линию, «Земля» представляет собой интересный жанровый сплав, в который довольно эффектно укладывается мистическое предчувствие. К роману-биографии добавляется линия романа-воспитания, что, в принципе, обязательно и ожидаемо. События постепенно, шаг за шагом, накапливают изменения в личности героя, вернее, обнаруживают в ней те свойства, которые там были изначально заключены. Впрочем, вчитавшись в текст чуть внимательнее, мы начинаем понимать, что происходящее с персонажем не случайно. Оно не приходит извне, а скорее вызывается специфическим строем его личности, взыскующей закрытую область жизни и стремящейся к границе, разделяющей мир живых и мертвых. Эта граница условна — ее вообще на самом деле нет ни во времени, ни в пространстве. Она внутри каждого из нас. Ее можно ощутить, отбросив привычную оптику, человеческие измерения.
В романе «Земля» нам всякий раз предлагается двойное видение одних и тех же предметов и событий. Всякий элемент сюжета, даже самый обыденный — это этап инициации. В романе их много: дарение отцом «биологических часов», похоронные игры в детской песочнице, ночное посещение кладбища, работа в стройбате землекопом, работа в похоронном бизнесе, разговоры с Никитой, с Алиной, с Гапоненко, с таинственными «московскими гостями» и т. п. В свою очередь персонажи, которых встречает Владимир Кротышев, всякий раз выступают в роли символических учителей, хранителей священного знания, жрецов мистерии жизни. Отец, девочка из песочницы, брат Никита, Алина, Гапоненко, московские гости — каждый из них открывает Кротышеву какую-то часть общего знания, а в финале «московские гости» завершают его обучение.
Фото: Misha Maslennikov
Сам текст, как это всегда бывает у Елизарова, иньецирован знаками предчувствия иного мира — такими как, например, овал, фигурой, которая постоянно возвращается, обрастая новыми оттенками смысла. Помимо знаков-указателей, повествование расцвечено яркими барочными метафорами, в которых открываются странные связи между, казалось бы, совершенно удаленными друг от друга вещами и явлениями. Приведу наугад несколько примеров:
«Поселок просыпался — поскрипывая, хлопал дверьми и ставнями. За невысокими заборами горланили сиплые петухи… Воздух был дымчатым и полусонным».
«Виднелось большое извилистое озеро с одинокой резиновой лодкой и сутулым, как окурочек, рыбаком в ней».
«Я смотрел на красный рычаг стоп-крана, похожий на кровавый кабаний бивень».
«Заросшая буйными сорняками могила напоминала доброе, бородатое лицо».
«Никита размашисто, словно перекрывая недругу кислород, выключил радиоприемник».
Подобного рода добродетель — соединять несоединимое, — шекспировская по своей сути, отчасти объясняется тем, что автор крайне музыкален, и его воображение обнаруживает себя на территории музыки, предшествующей всякой речи, первородного хаоса, бессознательного, которое, благодаря критическому усилию мастера, реализуется в ясных, индивидуальных образах. Поэтому «Землю» я бы назвал «романом-симфонией».
Еще это роман любовный, точнее, любовно-мистический, поскольку любовь сразу же преподносится как познание. Возлюбленная, несмотря на приземленность, на мат, которым она щедро разбавляет свою речь, вполне сродни сюрреалистической женщине. Она притягивает и отпугивает главного героя. Она одновременно и ребенок, и самка богомола, и философ, и ведьма, и жрица, и ритуальная жертва. Но в итоге — ускользающая сущность, увертка. Через нее происходит приобщение героя к предчувствию тайны. Впрочем, love-story — лишь один из этапов, который в какой-то момент для героя остается позади.
«Земля» — роман отчасти «производственный». Здесь подробно рассказывается о ремесле землекопа, о производстве надгробных памятников из дешевых материалов, о проблемах похоронного бизнеса. При этом рассказывается со знанием дела, с пониманием нюансов и специальных терминов. Каждодневное, бытовое Елизаровым никогда не упускается из виду и не приносится в жертву сказочно-фантастическому. Оба плана в его текстах всегда пребывают в гармонии.
И, наконец, это роман философский. Последние сто страниц предлагают нам почти платоновский диалог, в котором подвижное мышление торжествует над застывшим обыденным знанием. Он отчасти напоминает философские диспуты в романах Анатоля Франса и Томаса Манна. Елизаров, точнее, его персонажи, совершают интеллектуальный экскурс в область философской теории, стараясь обозначить, объязычить «небытие» и связать его понимание с опытом современности. Здесь слово получает Мартин Хайдеггер, антропологические и социологические теории, встречей которых и завершается роман. Видимо, для того, чтобы всё предъявляемое прежде, предчувствие смерти (или новой жизни?), обрело свое рациональное измерение.
Еще раз повторюсь: роман превосходный, и Елизаров очередной раз подтвердил свою репутацию мастера прозы. Теперь придется набраться терпения и ждать выхода второй части.