По долинам и по взгорьям шли дивизии назад. Даже не дивизии, а просто толпа вооруженных людей вместе с женами, детьми и обозом. Восстала против Советов Тамань, крупные силы красноармейцев оказались зажаты на полуострове. Кругом казачьи отряды, белогвардейцы, немцы, турки, грузины, до позиций красных войск — долины и горы. Но надо отступать — с Тамани на Кубань. Еды нет, патронов почти нет, духа вообще никакого не осталось. Про дисциплину и говорить не приходится: четыре года мировой войны страдали от офицерской палки ради того, чтобы теперь снова под командиров ложиться? На штыки командиров! И не посмотрим, что они красные, что якобы свои.
Посреди всего этого бардака стоит Он. Красный командир Кожух. У него «железные челюсти», «четырехугольные челюсти», «каменные челюсти» — в общем, что ни упоминание рта командира, то новый способ охарактеризовать его нижнюю часть лица. Бывший царский офицер — но военного призыва, то есть поднялся с самым солдатских низов. Он свой, из бедняков, бывший пастушонок, умеет уговаривать и умеет командовать. За ним пойдут.
Много лет спустя психология выявит идеальный подбородок для политика — прямой и массивный. Такому подбородку верят массы, за такие подбородки голосуют. Отряды Таманской армии выбирают Кожуха и идут за ним. Он выведет. Четвертые сутки пылают станицы, горит под ногами черноморская земля, со всех сторон в бойцов Кожуха стреляют их собственные братья, но командир не подведет. Он обманет казаков, обхитрит белых, прорвется мимо турок, разгромит грузин.
Но вот последнее препятствие — кажется, никаких нет шансов у армии Кожуха. Поймана в ловушку казаками. Однако «а когда густо стемнело, произошло то же, что и днем: не люди, а дьяволы навалились на казаков. Казаки их рубили, кололи, рядами клали из пулеметов, а казаков становилось все меньше и меньше, все слабее ухали, изрыгая длинные полосы огня, их орудия, реже стрекотали пулеметы, и уже не слышно винтовок, ложатся казаки. И не выдержали, побежали. Но и ночь не спасла: полосой ложились казаки под шашками и штыками». Таманцы пробьются в красный тыл к красному будущему. Кожух начал свой путь на Голгофу с кучкой оборванцев, а вышел к своим с железным потоком. «Да разве это те большевики, которых они гнали по всей Кубани? Нет, это что-то другое. Недаром они все голые, почернелые, в лохмотьях».
Кожух — Одиссей и Моисей в одном лице, он найдет дорогу на Итаку и за несколько месяцев изживет рабов из своего народа. А в 1938 году его расстреляют. Не Кожуха из повести «Железный поток», а его прототипа, красного командира Епифана Ковтюха. Отступление Таманской армии — реальный исторический эпизод Гражданской войны, возвеличенный в 1920–1930-х, но позабытый в наше время. Ковтюх сражался смело, стал героем не только повести Серафимовича, но и рассказа Дмитрия Фурманова. Сохранились воспоминания о том, что он мечтал сыграть сам себя в экранизации «Железного потока», но так и не успел.
Победив в Гражданской войне, большевики предприняли впечатляющую по своим масштабам попытку полностью переделать всю страну и жизнь в ней. В том числе искусство и литературу. А для этого нужно было выработать новые жанры, язык, стиль, философию, картину мира. Термин социалистический реализм появится в 1930-х, но в 1920-х его уже начнут придумывать. У Федора Гладкова в «Цементе» вселенная устроена как завод. Если завод не работает, то в мире хаос и даже над водой ничего не летает. А если завод работает, то в мире порядок. Серафимович не так смел в своих изысканиях: у него во главе мира стоит великий рабочий, который превращает людской хаос в порядок. Этот рабочий — партия, большевик, красный командир. В данном случае — сам Кожух, который в конце книги «доволен, и серой сталью тоненько посвечивают крохотные глазки. Доволен: армия в руках у него, как инструмент, послушный и гибкий». Автор «Чапаева» Фурманов сразу после выхода «Железного потока» опубликует восторженную статью, где отметит — «особенно прекрасны у Серафимовича те картины, где масса находится в действии».
Этот порядок жесток. Гибнут красноармейцы, их убивают, они убивают. «Стали рубить детей. Атаманша на коленях волочилась с разметавшимися косами, неотдираемо хватаясь за их ноги. Один укоризненно сказал: — Чого ж кричишь, як ризаная? От у мене аккурат як твоя дочка, трехлетка... В щебень закапалы там, у горах, — та я же не кричав. Срубил девочку, потом развалил череп хохотавшей матери». Или: «Из поповского дома выводили людей с пепельными лицами, в золотых погонах, — захватили часть штаба. Возле поповской конюшни им рубили головы, и кровь впитывалась в навоз».
Сцены насилия построены почти идеально минималистично. От этого минимализма, от обыденности убийств только страшнее — и страшно даже почти 100 лет спустя. Но Серафимовичу важно другое — масса действует. Вот она была просто массой. Но искусный рабочий Кожух руганью, мудростью, челюстью переделал ее — говоря современным языком, перепрограммировал, и вот она превратилась в единый организм, разбила всех врагов, перевалила через все перевалы, залила кровью черноморские степи, но пробилась к своим.
Спустя век без малого «Железный поток» почти забыт, хотя улицы в честь Серафимовича сохранились во многих городах нашей и соседних стран. «Тихий Дон» — помнят, «Чапаева» — помнят, «Конармию» — помнят, «Как закалялась сталь» — помнят, а «Железный поток» — исчез. Отгадок может быть несколько. В нем практически отсутствуют мир и тыл, они есть лишь в воспоминаниях. В остальном там крайне эффектно описана бесконечная кровавая каша. В языковых и стилистических экспериментах, в строении рассказа Серафимович идет гораздо дальше не только Шолохова, но даже Бабеля. Эксперимент не удался.