Детство профессора Ричарда Сеннета прошло в печально знаменитом районе Кабрини-Грин в Чикаго. Вместе с родителями-коммунистами он невольно оказался участником масштабного — и крайне неудачного — социального эксперимента по расселению беднейших черных семей и белых эмигрантов на сравнительно небольшой городской территории. Партитура насилия в Кабрини-Грин была на редкость богатой: черные кланы самым кровавым образом воевали друг с другом, черные подростки дрались с белыми стенка на стенку, а наиболее благополучные афроамериканские семьи, надеявшиеся упорным трудом подняться по социальной лестнице, были вовлечены в острый конфликт с эмигрантами-коммунистами, призывавшими к радикальному политическому протесту. Сегодня степенный седовласый Сеннет любит говорить, что именно болезненные впечатления детства привели его к занятиям социологией города.
Тема возможности и невозможности сосуществования с иными, тема насилия над личностью в условиях современной городской разобщенности и тема гетто действительно стали сквозными для большинства его работ — от самой первой «Семья против города: средний класс в индустриальном Чикаго, 1872—1890» (1970) до только что вышедшей по-русски (в очень точном переводе Петра Фаворова под редакцией Варвары Бабицкой) книги «Плоть и камень. Тело и город в Западной цивилизации» (1994).
Сеннет — чрезвычайно плодовитый автор. Например, только в 1969 и 1970 годах он написал две книги, еще одну сочинил в соавторстве, а также выступил составителем большого сборника эссе. За прошедшие десятилетия он издал трудов на целую книжную полку (в том числе три художественных романа) и снискал славу академика-эрудита, который умеет говорить поэтичным, художественным языком и не чужд всему богемному, странному, авангардному.
Сегодня — признанный авторитет в области урбанизма — Сеннет неутомимо налаживает связи не только между разными дисциплинами, но и между мирами университетской науки и художественных, и урбанистических проектов. Он любит общаться с планировщиками, чиновниками, мэрами городов, лично знаком со многим звездами современной архитектуры и искусства; да и сам, можно сказать, звезда. Если учесть, что он является профессором крупнейших университетов, инициатором таких масштабных культурных затей как Theatrum Mundi, постоянным автором The Guardian, гостем бесчисленных радиопередач, урбанистических форумов и конференций по всему миру (вместе с женой — тоже очень активно пишущим и публично выступающим социологом Саскией Сассен), а также регулярно концертирует как виолончелист, вопрос о пределах его человеческих и профессиональных возможностей представляется вполне уместным.
Книга «Плоть и камень» была опубликована в один год с программным эссе архитектора Рема Колхаса Generic City (в русском переводе «Город-генерик») — тревожным манифестом глобального урбанизма. В начале 90-х многие на разные лады писали о кризисе современного города, который, как казалось, все больше напоминает аэропорт и грозит превратиться в усредненное пространство без свойств, не предлагающее никакого особого телесного опыта своим обитателям. Сеннет однако высказывает предположение, что на самом деле никакой радикальной деградации телесных ощущений не происходит и нынешние города в этом смысле мало отличаются от, скажем, Парижа эпохи Французской революции или Лондона XIX столетия : «И география…, и … современные технологии лишь выводят на первый план глубоко укорененные в западной цивилизации сложности с созданием пространств, которые давали бы человеческим телам возможность почувствовать друг друга». Именно эти разнообразные сложности Сеннет берется проследить от древности до наших дней.
Книга состоит из трех частей — «Сила голоса и зрения» (Афины времен Перикла и Рим императора Адриана), «Движение сердца» (средневековый Париж и ренессансная Венеция) и «Артерии и вены» (Париж и Лондон Нового времени) — с заключением, в котором описан современный мультикультурный Нью-Йорк. В предисловии автор пишет, что невозможно быть специалистом в таком количестве предметов и исторических периодов, и заявляет, что писал книгу как заинтересованный любитель, отчасти снимая с себя ответственность за достоверность представленных в ней сведений.
Хотя сам Сеннет причисляет себя к писателям классического толка («пишу как в девятнадцатом веке»), его увлечение нелинейными нарративами в разных видах искусства — от музыки Бартока, которого он много и страстно исполняет, до кинематографа Александра Куге, с которым постоянно сотрудничает, — находит отражение в «Плоти и камне». Книгу можно без явного ущерба читать непоследовательно. Пусть некоторые главы отсылают друг к другу, но все описанные исторические эпизоды не складываются в то, что историк Фернан Бродель называл la longue durée — временем большой длительности: между ними нет упругой связности общего повествования. Сеннет, разумеется, предупреждает читателя, что не замахивается на грандиозную хронологию в духе Льюиса Мамфорда, а описывает лишь узловые, с его точки зрения, моменты развития «взаимосвязи между человеческим восприятием собственного тела и пространствами, в которых жили люди». Но дело в другом. Главы здесь не кирпичики, необходимые для выстраивания магистральной концепции, но скорее коллекция остроумных наблюдений образованного человека на полях исторических событий. Что-то он знает, о чем-то с блеском догадывается, где-то отваживается на рискованные, порой совершенно бездоказательные предположения. Для современного читателя возможность дискретного чтения удобна, поскольку освобождает от непрерывного 460-страничного усилия. Но для заявленного намерения автора понять «исторические корни» проблемы «сенсорной депривации…, того однообразия и той осязательной обедненности, которые поразили городскую среду» — эта повествовательная коллажность странна.
Есть главы, к которым Сеннет относится с особым вниманием и любовью. Поэтично и вдумчиво написана глава «Время в теле» о ранних христианах в Риме. Изменение представлений о разнице полов, использование частного пространства дома для общественных нужд (собраний верующих), новая духовная ценность телесных страданий, обращение в христианство как эмоциональный разрыв с местом обитания — все это Сеннет обсуждает без амбициозных обобщений, с бережным отношением к деталям. С тем же вниманием изложена и история первого Гетто (итал. Ghetto di Venezia — прим. ред.) в Венеции в главе «Боязнь прикосновения», описывающей жизнь не только евреев, но и куртизанок, и немецких купцов.
Любопытно, что сексуальность горожан — тема, вполне ожидаемая от книги с таким названием, — занимает достаточно скромное место в рассуждениях Сеннета. Он интересовался темой сексуальности в пространстве города еще в 1970-х вместе со своим старшим коллегой Мишелем Фуко, который тогда работал над первым томом «Истории сексуальности». В начале 1980-х они вместе написали статью «Сексуальность и одиночество» для London Review of Books, в которой текст Сеннета обрамляет монолог Фуко в качестве вступления и заключения. Уже в этой относительно ранней публикации узнаваем писательский стиль Сеннета — несколько аморфный, то вспыхивающий яркими мыслями, то убаюкивающий своей туманностью, что особенно заметно на фоне агрессивного, не терпящего возражений слога Фуко.
Фуко — важная для Сеннета фигура, именно ему он посвятил свое главное художественное произведение, роман «Пале-Рояль». В предисловии к «Плоти и камню» он признается, что борьба Фуко с болезнью в последние годы жизни повлияла на выбор основных сюжетов этой работы. Сеннет начал писать книгу незадолго до смерти философа и смог продолжить лишь через несколько лет после похорон, так что история тела в городе была написана под влиянием горя; мотивы боли, болезни, смерти получили в ней место куда более значительное, чем проблемы сексуальности.
Книга столь широкого охвата заставляет соотнести ее с другими такими же панорамными произведениями. Хотя Сеннет не упоминает в предисловии Фернана Броделя, но существует как бы в тени этого тонкого знатока обыденного, умевшего описывать работу важнейших механизмов истории, сопоставляя неочевидные и, как кажется порой, малозначительные факты. Без его фундаментальных «Игр обмена» или «Структур повседневности», предложивших читателю непривычную оптику и совершенно новый способ думать о прошлом, не было бы, возможно, и «Плоти и камня». Как и у Броделя, у Сеннета острый глаз на исторические детали, он мастерски описывает эпизоды, благодаря которым прошлое оживает и становится более различимым для нас сегодняшних. Вот венецианский сенат принимает в 1512 году декрет для «смягчения гнева Господа», запрещающий женщинам носить прозрачные ткани и кружева, а мужчинам — предписывающий рубашки, которые закрывают верхнюю часть тела и плотно стянуты вокруг шеи. Или архитектора Этьена-Луи Булле — подлинного революционера пространства — преследуют в период Большого террора в Париже как «архитектурного безумца» и необъяснимым образом клеймят за проектирование слишком «соблазнительных» символов свободы. А барон Осман теряет время в судах с оскорбленными потомками похороненных на Монмартрском кладбище: они истово защищают воздух над могилами, возражая против строительства стратегически важного виадука.
При огромном количестве поклонников у Сеннета всегда имелись злые на язык критики. Одним из самых ранних была Ханна Арендт, курс которой в Чикагском университет Ричард не смог прослушать до конца; Арендт считала, что Сеннет напрочь лишен «дара философа». Книгу «Падение человека общественного» (1977), принесшую Сеннету славу, она просто не рассматривала всерьез и считала неструктурированной и полной случайностей.
А дотошный Роджер Кимболл — американский исследователь, главный редактор журнала The New Criterion и глава издательства Encounter Books — не поленился внимательно проанализировать текст Сеннета The Conscious of the Eye: Design and Social Life of Cities (1991). Не щадя модного автора, Кимболл отмечает неточности в переводе древнегреческих слов и понятий (древнегреч. poïesis невозможно перевести как «желание что-то сделать»), склонность к политкорректным банальностям («профессор утомительно бормочет, что разнообразие и различия ценны для человечества») и некоторую невнятность мысли («А что все-таки означает фраза „В эпоху Ренессанса мужчины и женщины буквально наблюдали ход времени в повседневной жизни”?»).
В «Плоти и камне» Сеннет сочетает широкую эрудицию и умение подобрать историческую фактуру с необъяснимой торопливостью в выводах. Скажем, анализ малоизвестной (и, скорее всего, незаконченной) картины Жака-Луи Давида «Смерть Жозефа Бара», на которой убитый при обороне аванпоста революционных войск в Вандее подросток изображен обнаженным и словно летящим в едва намеченном сельском пейзаже, резюмируется так: «В эпоху Французской революции сострадание можно было выразить через тело, но не в виде места. Нравственный разрыв между плотью и камнем стал одной из отличительных черт секуляризации общества». Оставляя в стороне вопрос, в какую же эпоху сострадание можно было выразить через место, нельзя не отметить скоропалительность этого тезиса: ни описание конкретной картины, ни вся глава «Освобожденное тело» в целом не дают достаточных оснований для столь масштабных умозаключений.
Эта мысль, однако, получает развитие в последующих главах книги как основная. После Французской революции (и грандиозных фантазий Булле), утверждает Сеннет, архитекторы и планировщики западных городов стали производить пространства, обслуживающие в первую очередь индивидуальные потребности горожан, — и это шло вразрез со сплачивающими лозунгами националистических или революционных идеологий. Эта эпоха отмечена ростом индивидуализма и «благопристойного материализма» (Токвиль), пропажей интереса и сострадания к другому. Характерное и для древнего Рима, и для ренессансной Венеции ощущение города как места общей участи постепенно исчезло. В Нью-Йорке ХХ столетия, несмотря на внешний динамизм столицы мира, царит телесная пассивность, а горожане в лучшем случае соглашаются «сосуществовать с различиями, но отрицают, что сосущестование подразумевает наличие общей судьбы». Сеннет полагает, что современные политические механизмы не способны сплотить население ради какой-либо единой цели и нашим городам необходима городская гражданская культура — столь же эффективная, как, например, культура Афин времен Перикла.
Однако почему сегодняшний метрополис, по сравнению с которым даже Париж времен Французской революции был небольшой деревней с горсткой жителей, должен решать те же задачи, что и города прошлого? Ведь современные города — или даже целые сети из разных городов — это системы совсем другого масштаба и уровня сложности, взаимоотношения человека и пространства в которых трудно описывать терминами Джейн Джейкобс, — к ней Сеннет отсылает в заключении. Сравнивая Нью-Йорк с Афинами (Гринвич-Виллидж — это «визуальная агора»), автор упускает возможность идентифицировать новые свойства и задачи городского пространства (и обитающих в нем тел), для которых в прошлом нет аналогов.