Григорий Юдин. Общественное мнение, или Власть цифр. СПб: Европейский университет в Санкт-Петербурге, 2020
В России сложилось довольно скептическое отношение к результатам опросов общественного мнения («врут», «малюют», «настоящие цифры прячут»), хотя власть их использует как для управленческих решений, так и для того, чтобы предъявить обществу итоги соцопроса в качестве зеркала: дескать, вглядись, дорогое российское общество, какое ты — и (чаще всего подразумевается) смирись.
Однако демонстрируемые публике цифры вовсе не лишены смысла — или по меньшей мере выходят за пределы политической технологии, если подойти к ним с достаточно критическим инструментарием. Именно такой инструментарий собрал в своей книге социолог и политический философ Григорий Юдин. Для этой сборки автору понадобился обстоятельный исторический экскурс — как в историю понятия «общественного мнения», так и в историю концепта репрезентативности (и почему он порой принципиально нереализуем — следовательно, опросы не отражают, а конструируют реальность), в специфику бытования опросов при тоталитарных режимах, в условиях неолиберальной демократии и, наконец, плебисцитарной доктрины (привет, Россия).
Выводы автора скорее трезвы, чем ажитированы. Перечисляя в заключении вопросы, которые разумному человеку следует задавать, столкнувшись с данными очередного опроса, он переходит к освобождающей перспективе. Опросные технологии последовательно сводили живых людей к цифрам. Будущее же реальной, не плебисцитарной демократии — за теми, кто сможет «видеть общественное мнение за пределами опросов, улавливать зреющие в обществе устремления и опираться на них, не подпадая под гипноз цифр». Звучит даже приятно-крамольно, не находите?
«Как вышло, что при слове „демократия” мы немедленно думаем о выборах?
Идея, что народ должен являть себя в политике именно через голосование, возникла относительно недавно. Выборы, опросы и другие формы электоральной политики оказались в центре наших представлений о демократии меньше ста лет назад. Когда сегодня мы отождествляем демократию с голосованием, то мы мыслим в категориях, которые были предложены теоретиками плебисцитарной демократии. Но самое интересное, что задача этих мыслителей состояла вовсе не в том, чтобы усилить власть народа. Напротив, они ставили себе цель ее по возможности сократить, но так, чтобы массы все же оставались в политике.
Опросы общественного мнения Гэллапа вырастают именно из этой теоретической традиции. Когда Гэллап рассчитывает спасти американскую демократию с помощью регулярных опросов, которые мгновенно будут сообщать о мнении граждан по важным политическим проблемам, то он исходит из того, что для усиления народа необходимо усилить голосование. Опросы, как и другие плебисцитарные технологии, постепенно приводят к тому, что в нашем сознании возникает прочная связь между серией понятий: „демократия”, „общественное мнение”, „выборы”, „опросы”».
Мартин О Кайнь. Грязь кладбищенская. М.: Corpus, 2012. Перевод с ирландского Юрия Андрейчука
Ирландец Мартин О Кайнь издал на родном языке роман «Клабищенская грязь» в 1949 году (за год до этого издатель отказался браться за публикацию, потому что посчитал текст слишком «джойсовским» — и тут еще надо гадать, оскорбление это или комплимент). Британского перевода пришлось ждать до 2015-го.
Отчасти это связано с тем, что произведение изначально позиционировалось как равновеликое Джойсу и Беккету, отчасти — с тем, что по условиям договора перевод должен полностью устраивать издателя. В результате возник идеальный литературный объект, обладающий лакомым статусом культового модернистского романа, но слишком фрустрирующий переводчиков, чтобы рискнуть к нему подступиться.
В нулевых, со сменой издателя, — прорвало. В 2015 году вышел первый английский перевод, в 2016-м — второй, а в 2020-м мы уже читаем русский. Что и о чем мы читаем?
«Кладбищенская грязь» — это бесконечная и бессюжетная болтовня тех, кто мертв. Разговор духов и мертвых, похороненных на западном берегу Ирландии в годы Второй мировой войны. Мертвецы нескончаемо зубоскалят, перебивают друг друга, сплетничают, издеваются, жалуются на... жизнь и мечтают, что случилось бы, если бы они вновь ее обрели. Один желает восстать из мертвых, чтобы покарать «шлюху»-женушку, другой алчет присягнуть Гитлеру, а кое-кто — проклясть сестру за мешок картошки.
Пересуды мертвых невообразимо томительны и скучны, как скучны разговоры всех живых, если прислушаться к частной болтовне от Владивостока до Сан-Франциско. Той еще глубины откровение, которое каждый из нас способен продумать с устраивающей лично его глубиной аффекта, но за ним скрывается что-то еще: Мартин О Кайнь — борец за сохранение ирландского языка, уверенный в том, что язык жив, пока на нем пишутся книги. И если эти книги говорят голосами мертвых, что ж, Мартин, дай пять, Эрин ге бра! Мы живы, пока наши мертвые перемывают друг друг кости.
«— ... Обожаю Гитлера. Вот это парень ...
— Если побьют Англию, страна погрузится в анархию. Экономика у нас уже развалилась ...
— ... Вот ты каков, Одноухий Портной! Это ты бросил меня здесь лежать за полсотни лет до срока. Род Одноухих всегда горазд на подлый удар! Ножи, камни, бутылки. Ты не дрался, как мужчина, ты зарезал меня ...
— ... Дайте сказать. Дайте сказать ...
— Крестною силой защити нас, Господи! — живая или мертвая? А эти все здесь, живые они или мертвые? Они же тараторят в точности как на земле! Я-то думала, что с того часа, как меня принесли в церковь, отпели, мне не нужно больше тяжко трудиться, хлопотать по хозяйству, беспокоиться о погоде, бояться бури, мне будет дарован покой ... На что ж эта возня в грязи кладбищенской?!»
Илья Яблоков. Русская культура заговора: Конспирологические теории на постсоветском пространстве. М.: Альпина нон-фикшн, 2020
Если прийти в обычный книжный и найти полку «приоритетной выкладки» (скорее она сама вас найдет), то тут же бросятся в глаза заголовки, которые трудно с чем-то спутать: «Ротшильды vs Рокфеллер: секретный прием старины Дэвида?», «Зачем Трамп скрывает оружие Дня Х?», «Коронавирус: Путин обо всем знал еще с 2000 года?» и т. п.
Это — литературные батарейки воздушных рабочих войны, неприметно, но упорно, каждый день ведущих нескончаемое сражение с рептилоидами, жидами, масонами, гнидогадоидами, гэбистами (нужное подчеркнуть). Это — артефакты теории заговора, над которыми принято потешаться, иной раз позволяя себе хмыкнуть «ну что-то в этом есть», «истина всегда где-то рядом».
Конечно, есть и, конечно, рядом. Историк и преподаватель Лидского университета Илья Яблоков показывает, почему конспирологические теории выступают вполне легитимным средством рационализации и осмысления реальности.
Однако, помимо этого, очевидного, автор задается куда более интересными вопросами: почему и именно в такой форме подобные теории распространены на постсоветском пространстве? Каким образом налажено внедрение подобных теорий в обществе (оказывается, вариант сверху-вниз типичнее других)? Почему конспирологический инструментарий с 1991-го по десятые все ловчее укладывался во властный чемоданчик как проверенное средство внушить «простому гражданину» собственное бессилие? И почему, наконец, столь упорная «заговорческая» манипуляция «силовиков» в итоге может сыграть против них, против государства — на фоне вмененной неспособности общества обсуждать значимые проблемы и его целенаправленной демобилизации?
«В 2012 г. Владимир Якунин, на тот момент руководитель государственной компании „Российские железные дороги”, член ближнего круга Путина и декан факультета политологии Московского государственного университета, прочитал лекцию под названием „Новый мировой класс и вызов человечества”. В начале лекции Якунин поведал о том, что в Нью-Йорке в небоскребе Эмпайр-стейт-билдинг на самом верхнем этаже проходят встречи людей, управляющих глобальной политикой и финансами. Якунин признался, что побывал на одной из таких встреч и видел, как эти люди принимают решения и отдают приказания крупнейшим мировым банкам и инвестиционным компаниям. Посыл якунинской лекции, прочитанной студентам МГУ, был следующим: чтобы выжить, Россия должна изолировать себя и опираться лишь на свои силы и ресурсы, и прежде всего — на природные богатства. Нельзя сказать, что высказывания Якунина произвели сенсацию. Их почти никто не заметил. Важно другое: на втором десятке существования политического режима под руководством Владимира Путина использование конспирологической риторики заметным представителем финансово-политической элиты стало чем-то обыденным. <...>
После 1991 г. российская культура заговора проделала удивительную эволюцию. Она заимствовала из официальной и неофициальной конспирологической культуры элементы антизападных и антисемитских концепций и одновременно стараниями многочисленных публичных интеллектуалов успешно перенесла американские и европейские идеи о мировом заговоре на отечественную почву. Менее чем через 30 лет после крушения железного занавеса россияне, европейцы и американцы, полвека до этого воспринимавшие друг друга как военных и геополитических противников, вернулись к тому же».
Ричард Лахман. Государства и власть. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2020. Перевод с английского Максима Дондуковского
Слегка утрированным слоганом Ричарда Лахмана можно было бы взять цитату из интервью с Ильей Яблоковым, которое мы пару лет назад публиковали и чья книга также фигурирует в обзоре: «Не доверять элитам ни при каком раскладе».
Лахман, американский социолог и исследователь элит, ставит своей целью показать, как и почему за минувшие полвека государства стали основными властными институтами по всей планете, взяв под контроль широчайшие и многообразнейшие полномочия в области социального и экономического благосостояния, здравоохранения и безопасности граждан. Если чуть вывернуть наизнанку, то основным вопросом оказывается, как именно states стали царем горы, спихнув в небытие множество других политий, или форм power (из чего, разумеется, следует, что настоящее могло бы быть иным).
Вопрос, который Лахмана особенно интересует, если уж существующие центры власти сущностно контингентны: смогут ли они справиться с девятым валом вызовов нового типа — от пандемий до всемирного экономического кризиса — или, благодаря сноровке элит, нам предстоит наблюдать стремительную, в духе времени, метаморфозу государств как основной формы политии? Думать об этом интересно, а вот жить — посмотрим.
«Крайний вариант этой закономерности — Демократическая республика Конго, представляющая собой полярную противоположность демократии Индии. Бельгия систематически ликвидировала туземные иерархии и политические сети, в конечном счете убив и обрекши на голодную смерть от 4 до 8 миллионов конголезцев (Hochschild 1999). При независимости было две конголезские элиты: этнические лидеры локального уровня и зачаточное государство, которое само было поделено между левой фракцией, возглавляемой Патрисом Лумумбой, и военными под началом Жозефа Мобуту. Мобуту при бельгийской и, вероятно, американской поддержке убил Лумумбу и упразднил его фракцию. Мобуту (сменивший свое имя на Мобуту Сесе Секо и переименовавший Конго в Заир) грабил государство, ограничивая свои аппетиты только необходимостью подкупать местные элиты, в то время как иностранные фирмы извлекали ресурсы, как это было в колониальную эпоху. К 1990-м годам поддержку Мобуту из Европы и США пересилила поддержка провинциальных элит со стороны Руанды и Уганды. В Конго, как и во многих других африканских странах, где нет никаких негосударственных общенациональных элит и где самостоятельные шаги затруднены из-за обширного иностранного вмешательства, период диктаторской центральной власти сменяется периодом гражданской войны провинциальных элит, и наоборот. Гражданский конфликт в Конго неординарен тем, что в войну, ставшую „мировой африканской” 1998–2003 годов, оказалось вовлечено семь соседних стран».
Дмитрий Володихин. Средневековая Москва. Столица православной цивилизации. М.: Центрполиграф, 2020
Историк и писатель Дмитрий Михайлович Володихин многим известен как автор термина «фолк-хистори», который обозначает совокупность псевдонаучных трудов и концепций, вызывающий у людей, более-менее знакомых с предметом, скрежет зубовный. Классический пример — новая хронология Фоменко и Носовского, считающих, в частности, что Куликовская битва, она же битва на Калке, проходила в Москве и т.п. Термин «фолк-хистори» сугубо наш, русский, за рубежом чаще пользуются скучным в своей прямолинейности выражением pseudohistory.
Тут, конечно, возникает желание подъехать к работе автора на кривой козе, но приходится если не развернуться, то попыхтеть. Володихин добротен, аккуратен, окопался документами. Да, его текст дышит елейным позднесорокинским настроем, но никогда не достигает пропагандистского накала.
Задача автора показать, на чем основывалось самощущение Москвы как Третьего Рима в XVI-XVII веках и ранее. Для этого он делает не самые очевидные, но основательные заходы — для начала через книгопечатание, рассказывая, как Иван Федоров не только дает РПЦ и государству мощнейшие инструменты на путях просвещения и прозелитизма. Он демонстрирует, как кириллическое книгопечатание мягко берет под крыло Южную и Восточную Европу, а Типографское училище иеромонаха Тимофея захватывает гибридную позицию между школой и университетом.
Другие ключи к самоидентификации со Вторым Иерусалимом Володихин находит в архитектурных инициативах Никона; cекрет преодоления Смутного времени в том, что «народ, с невыносимой болью очищая себя от греха, делает своем царем невинного открока» — ну а вновь обретенный покой и величие города связывает с беспрецедентно активным строительством «посадского барокко» Федора Алексеевича.
При безусловной исторически-описательной честности «Средневековая Москва» Волохина скорее выглядит как разбор удобных автору исторических кейсов, работающих на доказательство изначально выдвинутого тезиса. Пожалуй, на заголовок серии «Новейшие исследования по истории России» не тянет, но на «крепкое, немного умильное историческое чтиво для успокоения нервов обиженного русского человека» подойдет вполне.
«Страшно обезлюдевшая страна нуждалась во всяких служильцах. Даже в тех, кто прежде являл колебания и измену. Многих, очень многих простили, следуя логике Пожарского. А простив, дали дело, дали возможность проявить добрые качества на благо державы. Новая, послесмутная Россия строиться будет на любви, на примирении, на забвении старых свар, а не на мести.
И хорошо, и правильно».