Дина Хапаева. Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма. М.: НЛО, 2020. Перевод с английского Д. Ускова, Л. Житковой. Содержание
Новая книга культуролога Дины Хапаевой продолжает ее предыдущие исследования — «Готическое общество» (2007), а также «Кошмар: литература и жизнь» (2010) и анализирует современное отношение к смерти, связанные с ней популярные образы вампиров, зомби, серийных убийц, а также их коммерциализацию, превращение в бренд и ходовой товар. Все это позволяет авторше заключить, что сегодня люди буквально одержимы смертью — это явление она называет «танатопатией». Вместо того, чтобы хоронить близких и нормально скорбеть, люди смотрят, как других людей пытают, убивают и едят, что отражает их антигуманизм и «глубокое отвращение к человеческому роду» (с. 301).
Можно согласиться, что тема интригующая, а материал — интересный, однако книга — придется это обозначить сразу — невероятно плоха. По сути, это даже не научная монография, а пространная агитка о том, как все скверно, какой сейчас «упадок демократии» и как нам грозит возвращение «коммунизма и фашизма». По тону работа более всего напоминает «Сектоведение» Дворкина или сочинения «православных педагогов» Медведевой и Шишовой о том, как Барби превращает бедных маленьких девочек в меркантильных проституток.
Проблема с главным тезисом книги в том, что он ничего не объясняет. Авторша приводит множество интерпретаций из литературы — терапевтический эффект виртуального насилия, отражение социально-политической напряженности, влияние протестантизма или других религий и т. д., — но все их отбрасывает. Поэтому ее попытка объяснить популярность «Святой Смерти» или Хеллоуина приводит к тавтологии: люди одержимы смертью потому, что одержимы смертью и «беспрецедентным стремлением видеть образы гибели людей» (с. 112). Настоящий аргумент книги — не интеллектуальный, а моральный: «какой ужас!», «это вызывает тревогу и опасение», «приводит к самоубийствам», «попрание человеческого достоинства», «упадок демократии» и пр. Все это автор противопоставляет гуманистическому идеалу Возрождения, что «человек — его природа, тело, разум, — это вершина эстетического совершенства» (с. 158). Именно эту идею, по ее мнению, оплевывают массовое искусство и новомодные интеллектуальные движения вроде пост- и трансгуманизма.
Среди прочих могущественных сил, которые нападали на гуманизм, развенчивали человека в роли «венца творения» и низвели до уровня кошачьего корма, авторша называет «Французскую теорию» — мыслителей вроде Фуко, Деррида, Лиотара, Барта и Леви-Стросса. Мне лично обидно, что в список философов, которые ругали гуманизм, попали злосчастные «убийцы автора», но не попал Жорж Батай, который всю жизнь писал о смерти, насилии и всяческих извращениях и к тому же повлиял на большинство постструктуралистов. Я из принципа не возьмусь судить, насколько адекватно авторша пересказывает прочее, но вот что она пишет о Рене Жираре: «При обзоре огромной литературы о вампирах создается впечатление, что некоторые критики разделяют восторги фэнов по поводу достоинств вампиров и проявляют сочувствие к одиноким зомби. С тех пор как Рене Жирар сформулировал свою концепцию, интерпретация монстра как козла отпущения распространилась на различные маргинальные группы. Идея, что жертва, превращенная в козла отпущения, никоим образом не повинна в совершении преступлений... является основой конструкции Жирара» (с. 192). Сказать, что такая интерпретация «притянута за уши», — значит ничего не сказать, притом что адекватный пересказ миметической теории нетрудно найти в «Википедии». И это не говоря уже о том, сколь странно видеть столь почтенного автора — консерватора, христианского апологета, защитника папства — в отвязной компании «фэнов» всяческих кровососов и живых мертвецов.
При всем разнообразии упоминаемых в книжке фильмов, сериалов и книг видно, что в массовой культуре авторша разбирается очень слабо. На это указывают две вещи. Во-первых, она делает немыслимо глупые ошибки: называет «Аватар» или «Людей Икс» «фильмами ужасов», в которых «авторы... ставят цель максимально поразить свою аудиторию эффектом „кошмар наяву”» (с. 47) или говорит, что протагонист «Ночного дозора» Антон — вампир, хотя он маг, а кровь в самом начале пьет исключительно потому, что выслеживает вампиров (с. 151). Более того, она из рук вон плохо знакома с фабулой цикла, заявляя следующее: «В „Ночном дозоре” Лукьяненко два вампирских клана — Темные и Светлые — правят всеми монстрами. Кланы вовлечены в глобальную борьбу за власть. Люди не принимают в ней никакого участия и абсолютно не в состоянии повлиять на ее исход. Вампиры решают их судьбу» (с. 165). Подобное изложение — просто чушь, из которой очевидно, что роман Дина Хапаева, опять-таки, не читала и фильмов не видела. Или, например, «Интервью с вампиром» она описывает исключительно как фильм, тогда как это экранизация романа Энн Райс и анализировать тогда уже следовало бы все «Вампирские хроники». И так далее.
В плане знакомства с массовой культурой «удружили», по правде сказать, и переводчики: «Святая Смерть» какого-то черта оказалась «Священной», луизианец Луи из «Интервью с вампиром» у них Луис, название телесериала Kindred: The Embraced — «Родня: Избранные» (обычно переводят как «Клан»), а франшиза «Другой мир» превратилась в «Мир иной» — совсем другой смысл. По отдельности все это — ничего страшного, но можно было перепроверить, а в совокупности с ляпами самой Хапаевой впечатление создает нехорошее.
Во-вторых, авторша валит все в одну кучу и совершенно не отличает культовые произведения от проходных, артхаус от массового кино и прочее: поэтому она чешет под одну гребенку «Выживут только любовники» Джармуша с диким порожняком типа «Белоснежки и охотника» или «Я, Франкенштейн», культовым сериалом 90-х годов «Зачарованные», блокбастером «Аватар» и адаптацией комиксов «Живые мертвецы». Или — не видит никакой разницы между кирпично-серьезными «Сумерками» и «Empire-V» Пелевина, который относится к современным произведениям о вампирах с немалой долей иронии.
Рецензенты уже отмечали впечатляющий ход Хапаевой в том смысле, что ключевую роль в «эволюции монстров и возведении их на пьедестал в качестве нового идеала» она отводит Джону Рональду Руэлу Толкину (с. 140), который презирал людей и поэтому сделал своими героями драконов и хоббита. И далее она пишет, что «хоббиты... олицетворяют собой отрицание человеческой природы, отвергая человеческую субъективность и право человека на то, чтобы быть в центре художественного произведения», и еще они похожи на Дракулу Брэма Стокера, потому что у них волосатые ноги (с. 144–145). Спорить с этим трудно, потому что непонятно, откуда начинать: почему хоббиты — это отрицание, а не благодушные английские джентльмены, как принято было считать? Кто дал людям исключительное право «быть в центре художественного произведения»? Сначала эти вопросы меня озадачили, но потом я, к счастью, обратил внимание на фразу «свободное от людей пространство Средиземья». И потом — еще на одну: «персонажи его волшебного мира прекрасно обходятся без людей». Позвольте, а как же Рохан? Гондор? Злые харадримы-южане? Потом я заметил, что авторша пишет исключительно о хоббитах и драконах, ни словом не поминая валар, майар, эльфов, гномов или назгулов. Наконец, мой взгляд обратился на ссылки, где было невероятно много литературы о Толкине, но только одно его собственное эссе — «Чудовища и критики» (в оригинале — Beowulf: The Monsters and the Critics). Ответ пришел сам собой: Толкина она не читала, о творчестве его судит понаслышке, а о том, что в его мире есть-таки люди и что «Властелин колец» заканчивается возрождением человеческого королевства во главе с добрым королем, а на смену эпохе эльфов приходит время людей, — даже не подозревает.
Еще один пример безапелляционно излагаемого невежества Хапаевой — суждения о влиянии «Дракулы» на русскую культуру рубежа столетий. Она пишет, что он «мало сказался на российской культуре» и что «даже под влиянием декаданса русские литераторы не спешили сочинять истории о всяческой нежити» (с. 149-150). Однако хорошо известно, что роман произвел огромное впечатление на Блока, который писал, что это «вещь глубокая, независимо от литературности, замечательная и неисчерпаемая». Позднее он систематически обращался к образам вампиров и крови в письмах к невесте, публицистике и стихах («Песнь ада», неоконченная поэма «Возмездие»). Было и много всего другого: тот же «Синий журнал» после перевода «Дракулы» опубликовал рассказ С. Соломина «Вампир», а Московская типография Саблина выпустила развлекательное сочинение «Вампиры. Фантастический роман барона Олшеври из семейной хроники графов Дракула-Карди».
Далее Хапаева заявляет, что «при советском режиме вампирская тематика не имела никаких шансов, после того как компартия провозгласила единственно верный эстетический принцип — „метод социалистического реализма”» (с. 150). Однако еще одним выдающимся представителем «вампирской» темы в России был именно большевистский лидер Богданов, который собирался строить коммунизм с помощью «магического вампиризма». В середине 1920-х годов он учредил Институт переливания крови, где проводил сумасшедшие эксперименты по продлению жизни, от которых и умер. Поскольку этой теме посвящено немало работ в том числе и российских авторов — тут я бы хотел сослаться на книги «Эротическая утопия» О. Матич и «Граф Дракула» Т. Михайловой и М. Одесского, — незнание этих фактов кажется тем более удивительным. Хотя, учитывая все вышесказанное, уже нет.
В книге есть огромное количество пассажей, при чтении которых авторша покажется беспросветным «ок, бумером» даже тридцатилетнему читателю. Например, она пишет: «В США и России тематика смерти проявляется в различных субкультурах. В частности, представители молодежных группировок готы и эмо фиксируют внимание на всем мрачном, ужасающем, самоубийственном и беспросветном» (с. 101). Пока соцсети умоляют «вернуть им 2007-й», для Хапаевой он никогда не заканчивался. Сейчас уже толком нет ни готов, ни эмо, субкультуры превратились скорее в молодежные тренды и современные хипстеры, напротив, заботятся о своем здоровье, ухаживают за кожей вокруг глаз, красиво одеваются и стараются оставаться на позитиве. И далее читаем: «Уместно здесь также упомянуть субкультуру ролевых игр и современную рок-музыку (в особенности „готическую”)». Остается только порадоваться, что никто ей не рассказывал про death metal и goregrind или не показывал обложек Cannibal Corpse или, скажем, Cattle Decapitation.
Наконец, Хапаева часто упоминает какие-то вещи, которые подаются как общеизвестные и одним своим названием якобы должны повергать в ужас, но на самом деле не значат вообще ничего. Так, она пишет о «культе знаменитых серийных убийц», «„вампирских церквях”, в которых поклонники вампиров справляют свои ритуалы» (с. 24), викке, с ростом популярности которой якобы может быть связана «чрезмерная тяга к сценам насилия» (с. 35), и сатанизме — но, что за культы, какие ритуалы, в чем вообще провинилась викка, неясно. Ясно только, что во всем этом автор не разбирается. По ее словам, «сатанизм подразумевает признание христианских догматов и мифологии» (с. 109). Однако теистические сатанисты в этом движении — в меньшинстве, а большая часть американских групп типа Church of Satan или Satanic Temple (в 2019-м про нее вышел прекрасный документальный фильм) придерживается как раз таки атеистических, гуманистических и демократических идеалов. Миссия этой последней организации — «вдохновлять людей на доброжелательное отношение друг к другу и сострадание», список ее ценностей открывается теми же состраданием, эмпатией и рациональностью, а один из ее «фронтов» — борьба с народной медициной и антипрививочниками. И дело не в том, насколько это действительно так или нет, а просто в том, что Дина Хапаева не вникает в детали и пользуется словом «сатанизм» как жупелом. Как-то не страшно.
Заключительная треть книги — поток критики в адрес «Гарри Поттера» и его главного персонажа — неуравновешенного психотического подростка-убийцы. Останавливаться на этом подробно, учитывая все вышесказанное, я не хочу, но поддержу удивление коллег в том плане, что Хапаева почему-то в упор не видит христианских коннотаций произведения. Но это уже ничего не меняет.
Подводя итог: до сих пор мне никогда не доводилось писать на книги полностью отрицательные отзывы. Я всегда старался отмечать в них что-то хорошее: небанальный пример, интересную мысль, удачную формулировку; в конце концов, каждая, даже самая тонкая, книжка требует огромного труда массы людей — и этот труд нужно чтить. Но «Занимательная смерть» — это что-то особенное. В книге нет ни одной мысли, которая не являлась бы алармистским бредом, ни одной интерпретации, которая не была бы высосана из пальца. За то, как Хапаева обращается с источниками (то есть не читает их и перевирает), гонят вон из профессии, а ее тон убивает кликушеской непререкаемостью.
