Айлин Майлз. Инферно. М.: No Kidding press, 2019. Перевод с английского Юлии Серебренниковой
«Инферно» — роман американской поэтессы Айлин Майлз о ее пути в лесбиянки и в американские поэтессы. Из семидесятых, где поэты толпой ходят по клубам, живут в отелях, молятся на Аллена Гинзберга, в девяностые. Здесь поэзия как-то остепенилась и появились гранты, стипендии, коллективные туры по городам Германии. Впрочем, одна из особенностей истории именно Майлз в том, что сама она не остепенилась примерно никогда. Несмотря на то, что она начинала в семидесятых, в эпоху Уорхолла, когда художники ходили бедные, гордые, непонятые, но неизменно известные. Майлз же удалось остаться вне света любых софитов. Одна из рецензенток ее прозы вспоминала, как наткнулась на первый сборник Айлин Майлз, «Девушки из Челси» (1994), в букинисте, и из книги выпало посвящение от автора ее университетскому профессору с просьбой дать ей прочитать несколько лекций в университете, а то есть нечего. Судя по всему, профессор сдал книгу в букинистический, ни разу не открыв.
Эта история могла бы быть грустной, если бы так точно не вписывалась в образ Айлин Майлз. Пока все вокруг нее приходили к успеху и более-менее удачно конвертировали этот успех и застывали в нем, она оставалась поэтом для небольшой группы людей, и эта была позиция добровольно избранной бедности, нарочитой неудачи, которая лучше всего конвертировалась в стихи и прозу. Важно и то, что она была квир-персоной, сделавшей центром поэзии и поэтической позиции собственный женский опыт. Собственно, Айлин Майлз могла бы так и оставаться на периферии поэтической тусовки, если бы ее принципиальная женскость не попала в самый дух времени. И вот сегодня-то она звезда. Майлз 69 лет, ее прославляет Лена Данэм, ею вдохновлялся Поль Вайц, создавая свою «Бабушку», фильм о пожилой поэтессе-лесбиянке, помогающей внучке оплатить аборт, она консультирует квир-сериалы, юные феминистки носят футболки с ее высказываниями и на ее поэтических чтениях в Нью-Йорке собирается по тысяче человек, прямо-таки толпа по меркам любого поэта. Ее небольшой сборник стихов даже на русский переводили! Но тут перед нами роман с подзаголовком «проза поэта» — книга 2010 года, благодаря которой Айлин Майлз окончательно превратилась в звезду первой величины.
Роман Майлз сложно не поставить в ряд с самыми известными текстами о сексуальном, поэтическом и интеллектуальном становлении в Америке второй половины ХХ века — прежде всего дневниками Сьюзен Сонтаг и мемуаром Патти Смит «Просто дети». Причем первые роман скорее продолжает, а со вторыми — скорее спорит. Дневники Сонтаг описывали акт самосозидания, в том числе и через осознание и принятие собственной сексуальности, и потому могли быть опубликованы только в 2008 году, через два года после смерти автора. Они предельно антилитературны, потому что здесь важнее всего точность высказывания. Айлин Майлз точно так же рассказывает о самостановлении, но только она предельно литературна и неточна, и сама сравнивает свои рассказы с попыткой припомнить пьяное приключение или полузабытый сон. Важно не событие, а достигнутое через него осознание, лестница осознаний, по которой героиня приходит к своей главной и изначальной цели — поэзии. Интересно, что роман Айлин Майлз вышел одновременно с книгой мемуаров Патти Смит. Этих двух поэтесс многое объединяет: один и тот же Нью-Йорк, те же семидесятые, тот же тяжелый взгляд из-под челки в камеру Роберта Мэпплторпа. Но какие они разные: там, где заканчивается Патти Смит и ее история, начинается Айлин Майлз, для которой становление поэта — это не разовое переживание юности, случившейся в нужное время в нужном месте, а тяжелый труд, почти послушничество. Сказалось, видимо, детство, проведенное в католической школе.
Собственно, с этой католической школы роман и начинается: героиня сидит за партой и смотрит на изумительную грудь, на совершенную попу своей преподавательницы литературы, когда та рассказывает студентам про Данте. Домашнее задание — написать свою версию «Ада», «тогда было время Данте, а сейчас ваше». Все пишут эссе, и только одна героиня напишет стихотворение, да еще дантовскими терцинами. С этого момента про нее, в принципе, все уже понятно: она будет поэтом, она будет лесбиянкой, она пройдет все круги своего личного ада. Роман описывает это путешествие: первая часть, «Инферно», рассказывает о первых годах, бедности и моменте, когда героиня пробует заняться проституцией, чтобы заработать денег. Второй акт, «Паданцы», — это заявка на грант, описывающая годы, где Майлз уже поэт, где она ставит спектакль «Современное искусство» с хором легионерок, получает гранты, писательские резиденции, выступает в Германии. И третий акт, «Небеса», — это о любви. Собственно, здесь и запрятано то самое — возможно, лучшее в литературе — описание женской киски, что привлечет к роману случайного читателя. Ох, ему придется попотеть, чтобы до него добраться.
Айлин Майзл, 1980 год. Фотограф Роберт Мэпплторп
Потому что роман Айлин Майлз написан нарочито неудобно, против всякой точности. Это не связный текст с сюжетом, он скорее похож на вспышки, озаряющие память. Переводчикам очевидно нелегко пришлось с этим текстом. В оригинале не всегда понятно, что автор имеет в виду. Ну а со стихами еще тяжелее. Стихотворный принцип Майлз — это вольный, на первый взгляд, стих, вкрученный в очень жесткую ритмическую сетку. Здесь каждая строка выглядит как череда прямых ударов, тем более ощутимых, что слова редко длятся больше одного слога. Речь кажется свободной, строки обрываются на полуслове, но при этом ритмический рисунок каждой строки выдержан. И на русский все это передать очень сложно: из всех, кто пробовал, удалось, кажется, только Дмитрию Кузьмину в его версии «Американского стихотворения» — «Стихи по-американски». А значит, важная часть истории, что, собственно, за поэт эта Айлин Майлз, просто пропадает из сюжета. Мы читаем историю становления поэта, поэзия которой по ряду причин нам была и останется недоступна, история эта разворачивается в другой стране, других реалиях, среди имен незнакомых. И что здесь вообще остается для понимания? Через что должен продавать эту книгу невидимый маркетолог? Лесбийский секс?
Искусство Майлз — перформанс, ее ближайшие предтечи — средневековые мистерии, ведущие свой род от театра античности. В книгах, которые читает героиня в детстве, люди доводят свою веру в искусство до крайности, и та восклицает «это я могла». Здесь все предельно: смирение, достигнутое в этом смирении переживание, откровение в его финале. Это почти монашеский опыт. Надо совершенно отказаться от себя и своих амбиций, чтобы заменить себя начертанным словом. Считается, что Майлз пишет свою «прозу поэта» для поэтов, — на самом деле нет. Ее книга о поэзии и сексе обращена ко всякому, для кого опыт познания экстремально важен («твой одинокий опыт не одинок», говорит она в «Американском стихотворении»). «Самая большая ценность — это ты, — говорит она. — Где ты, светишься и гаснешь, пока живешь». Как этот увиденный сквозь толщу незначительного свет может не касаться каждого?
Маркус Зусак. Глиняный мост. М.: Эксмо, 2019. Перевод с английского Николая Мезина
Маркус Зусак — идеальный писатель для тех, кто путает Австрию и Австралию. Сам он родился в Австралии, но отец его был австрийцем. Мать — из Баварии, и, хотя в Австралию родители писателя приехали только в конце 50-х, оба так и не позабыли ужасы войны и постарались передать его детям. Младший из них, Маркус, рос, слушая рассказы матери о страшных гестаповцах. И чем нарочито ужаснее были эти рассказы — идет колонна евреев в концлагерь, мальчик подает старику кусок хлеба, старик падает на колени, целует мальчику руку, солдат избивает обоих, — тем важнее была для мальчика их правдивость. Мамины рассказы не были страшилками, они были свидетельствами. И заодно главным писательским уроком: если хочешь придать истории убедительность, в ней всё должно быть немножко чересчур.
Самая известная книга Зусака «Книжный вор» — яркая демонстрация этого правила. В романе про немецкую девочку, которая жила во времена Второй мировой войны, ее родители пропали до начала истории, маленький братик умер от пневмонии на первых же страницах, а по ходу развития сюжета умирают и все остальные. Эта проза демонстративна до такой крайности, что тебе либо приходится принимать эту кровь и любовь как единственную правду, либо не принимать вовсе. Читатели принимают — за тринадцать лет «Книжный вор» разошелся тиражом в 14 миллионов экземпляров, был переведен на 40 языков и экранизован. А газета «Гардиан» с завистью замечает, что все это время писатель жил и воспитывал двоих детей на одни проценты. Важно еще, пожалуй, что в книгах Зузака нет злодеев, нет разделения на плохих и хороших. Просто вот живет человек, а вокруг него гипертрофированная драма и над головой грохочет рок. Конечно, никакое нормальное существование в таком тексте невозможно: человек здесь переходит в пространство мифа и становится его главным героем.
Роман «Глиняный мост», который вышел 13 лет спустя «Книжного вора». Он начинен историями как добросовестная матрешка. Герои романа — пятерка мальчиков Данбар — живут одни, без родителей, отца они называют Убийцей, а мать умерла от рака. Однажды отец возвращается и зовет мальчишек построить с ним мост. Отзывается только один, Клей. В переводе с английского — глина, вот и мост глиняный. Читателя ждет история каждого из мальчишек, а заодно и их родителей, и даже домашних питомцев с дикими античными именами: рыбка Агамемнон, кот Гектор, мул Ахиллес. Старший брат, Мэтью, едет откапывать с чужого заднего двора печатную машинку отца. Каждое движение здесь символично и требует разгадки: почему машинка на заднем дворе, почему мула зовут Ахиллес, почему отца прозвали Убийцей.
У Зузака довольно непростой для читателя стиль: он пишет отрывочными, практически лающими фразами. Как будто весь текст настучали на телеграфе, только самое главное, нет времени отвлекаться на всю эту образность. Она Зузаку не нужна, он создает мифы. Причем он умеет создавать их на очень обыденном, даже банальном материале: мальчики, дружба, смерть. Это почти подростковая проза, здесь все на пределе, все исключительные и гениальные, каждый персонаж — герой. Но в то же время в ней есть очень взрослое стремление к совершенству, напоминание, что достигнуть его по-настоящему можно только в малых вещах: воспитать сына, полюбить девочку, построить глиняный мост — да так чтобы его паводком не снесло. Этот контраст между грандиозностью героизма каждого частного человека и малостью его дел создает огромную затягивающую воронку. Потому что при всей драматичности, даже трагичности этой книги «Глиняный мост» можно и нужно читать как пособие к действию. Это урок о том, как быть мифологическом героем в тесном пространстве собственной маленькой жизни. Вполне понятный урок к тому же.
Фернандо Арамбуру. Родина. М.: Corpus, 2019. Перевод с испанского Натальи Богомоловой
В аннотации сообщается, что «Родина» Фернандо Арамбуру — самый успешный испанский роман последних лет: множество премий, миллион проданных экземпляров, сериал от HBO в производстве. Роман о баскском сепаратистском движении и террористической группировке ЭТА, очевидно, можно зарифмовать с любым политическим конфликтом нашего времени. Это история не о конкретных политических расколах, а людях, которые страдают от чужих политических игр. Причем в романе «Родина» количество этих страдальцев компактно сведено примерно к девяти: две семьи, связанные узами близкой дружбы, расходятся навсегда, когда отца одного из семейств, предпринимателя, убивают террористы за отказ платить деньги на содержание ЭТА. Из 2011 года, когда ЭТА заявляет о прекращении вооруженной борьбы, герои оглядываются назад в прошлое, чтобы понять, возможно ли примирение и прощение после всех принесенных жертв.
Это очень простая и одновременно очень действенная книга. Секрет ее воздействия в том, что Арамбуру свел историю целого народа к одной истории семьи. Ему не нужен хор голосов ради выяснения какой-то неясной правды. Эта правда совершенно очевидна из одной конкретной семейной трагедии — вот распавшийся брак, вот разрушенная дружба. После объявления о прекращении огня вдова Биттори решает вернуться в деревню, где был убит ее муж. И ей неизбежно придется столкнуться здесь со своей бывшей лучшей подругой Мирен, сын которой примкнул к сепаратистам и, возможно, участвовал в убийстве. Их встреча — центральный эпизод книги, главный итог бушевавшей 20 лет подряд Гражданской войны. Оказывается, что «чтобы попросить прощения, надо обладать куда большей смелостью, чем для того, чтобы выстрелить из пистолета или привести в действие бомбу». История приобретает здесь очень интимное и частное измерение: глядя, как мучаются герои, насильно затянутые в чужую борьбу, нельзя не задаваться вопросом «а что бы сделал ты» и не понимать, что ты лично точно так же не сделал бы ничего.