Ю Несбё. Жажда. СПб.: Азбука-классика, 2017. Перевод с норвежского Екатерины Лавринайтис
Одна из главных причин любить скандинавские детективные романы — умение их авторов подмечать и осмыслять приметы времени. Покойный Стиг Ларссон в своих романах мог уделить несколько страниц перечислению всех предметов, купленных героиней в «Икее». У Ю Несбё эта способность доведена до совершенства. Его романы не свидетельствуют о настоящем, но обязательно подмечают его черты. У Несбё получается оставаться неизменно актуальным: тиндер, судмедэксперты в хиджабах, турецкие эмигранты тоскуют в своих пабах по «Бешикташу», женщины тягают штангу, заправляют отделом убийств и пахнут «Олд Спайсом», шеф полиции пролезает в министры, искусственно завысив число преступлений, совершаемых мигрантами, а затем сократив его обратно. Ну и, конечно, сильная сторона Несбё, это — его герой Харри Холле с вечной алкогольной зависимостью, ночными кошмарами и преданными поклонниками, который в последних книгах цикла все время пытается выйти из сюжета, бросить расследование убийств, которые превратились для него в зависимость, сродни наркотической.
Зло настолько невозможно победить, что прежние враги не раз возвращались здесь в новых обличиях. И так уже двадцать лет: первый роман о Харри Холе, «Нетопырь» вышел в 1997, а последний перед «Жаждой», «Полиция», появился в 2013-м. «Жажда», вышедшая в мае 2017-го, — мировая премьера, русский перевод выходит одновременно с норвежским изданием. И, кстати, это еще и перезапуск цикла, который к десятой книге, «Полиции», слегка выдохся и был полуобъявлен мертвым. Так что «Жажда» — это возвращение, и возвращение триумфальное. Казалось, что нельзя бесконечно писать про убийства, маньяков и прочую расчлененку, не оставляя читателю никакой надежды на свет в конце тоннеля, но вот опять.
И это хорошие новости для читателя, потому что свет в конце тоннеля у Несбё все-таки есть. В последнее время скандинавские детективщики немало перестарались и утомили читателей соревнованием, кто придумает атмосферу помрачнее и убийства пожестче. А у Несбё не существует никакой мрачности. Даже, вопреки всему, наоборот — люди живут, находят семейное счастье, наслаждаются любовью и при этом за спиной каждого в любой момент может возникнуть убийца. Это напряжение Несбё мастерски выдерживает в каждом эпизоде. Несбё не пытается говорить с нами о человеческой природе с позиции знатока человеческих душ, он просто отлично изучил природу читателя, которому подавай развлечений, а не просто полета в бездну и такого же стремительного вылета из нее к свету.
Ларс Соби Кристенсен. Герман. М.: Самокат. Перевод с норвежского Ольги Дробот
1988 год — год выхода «Германа», небольшой детской повести Ларса Соби Кристенсена, которому оставалось еще чуть более десяти лет до того, как он выпустит «Полубрата» (2001) и заберет себе титул главного норвежского писателя. Но и пока дела идут неплохо — уже вышел роман «Битлз» (1984) и несколько сборников стихов, Кристенсен уже известен как описатель норвежского детства, книг про мальчиков и их бунт.
«Герман» с самого начала тоже обещает быть книгой мальчишеского бунта, пока главный герой, одиннадцатилетний Герман, спорит с учителями, воюет с одноклассниками и отказывается есть ужин из наловленных папой возле стока канализации угрей. Но вскоре, когда у Германа начинают выпадать волосы и окажется, что он болен, одноклассники примутся сдувать с него пылинки, а родители заикаться от неловкости, пытаясь помочь. И это уже не обычная история взросления, а настоящее путешествие за правильными словами и смыслами. Что можно сказать мальчику, который отказывается снимать шапку с помпоном, выпивает в подворотне две бутылки пива, выливая, чтобы волосы росли, остатки себе на голову, и, оставшись наедине с рождественской елкой, трясет ее, пока все иголки не опадут? Единственный, кто здесь может найти слова — это умирающий, не встающий с постели дедушка главного героя, который травит какие-то байки про Турцию, где ему в Первую мировую вырвали восемь ногтей, и про своего безволосого приятеля, что после войны отправился в Египет, раскопал там гробницу Тутанхамона и с тех пор носит парик с фараоновой головы. И потому именно за дедушкой Герман повторяет главную присказку: «Я здоров как лосось, поскриплю еще авось». Последняя фраза, помимо прочего, доказывает, что переводчик Ольга Дробот, как всегда, конгениальна автору.
И пусть все скандинавские книги похожи друг на друга, а Ларс Соби Кристенсен всегда напоминает самого себя. Грозные, наказывающие учителя окажутся грустными слабаками. Странные персонажи вроде алкоголика Пузыря или плетущейся по улице старухи Муравьихи на самом деле не страшны и не странны. Потому что в мире Кристенсена все до какой-то степени познаваемо. У всего есть понятная метафора — как у Времени, которое становится здесь кличкой черепахи, спешащей из угла в угол. Тем, собственно, и хорошая детская литература: она дает нам такой угол наблюдений, при котором можно заглянуть в суть вещей глазами одиннадцатилетнего мальчика и вспомнить возраст простых ответов на сложные вопросы.
Герман Мелвилл. Пьер, или Двусмысленности. СПб.: Рипол-классик, 2017. Перевод с английского Дарьи Ченской
Вышедший в 1852 году седьмой роман Германа Мелвилла был отчаянной попыткой поправить дела писателя после прохладно принятого за год до этого «Моби Дика». Но «Пьер» в итоге провалился с еще большим треском — публика оказалась настолько им скандализирована, что предпочла его поскорее забыть. И вспомнили о нем уже к концу ХХ века, когда исследователи, заново перечитав «Пьера», увидели в романе настоящую революцию: Мелвилл предвидел сексуальную теорию Фрейда, модернистский роман с его потоком сознания и декаданс с бунтом против традиционной морали. В 1995 году «Пьера» переиздали, а в 1999-м Леос Каракс снял по нему фильм «Пола Икс», перенеся действие в современность.
Как бы то ни было, «Пьер» не слишком дружелюбен к читателю. Это цветистая, богато наполненная всякими словесными украшениями и лирическими отступлениями книга, которая на первой паре сотен страниц покажется классическим романом воспитания, затем обернется готической новеллой, чтобы в итоге окончательно стать драмой Шекспира — последняя пара сотен страниц тут как будто позаимствована из «Ромео и Джульетты», со скорой перемоткой от убийства Тибальта к окончательному трагическому финалу. Сочиняя роман, Мэлвилл опирался на литературу своего времени, прежде всего мемуары и романы воспитания. И в первой четверти книги читатель получает пышное воспевание радостей юности: описание детских годов главного героя, Пьера Глендиннинга, американского аристократа и юноши, прекрасного во всех отношениях, готового жениться на столь же прелестной Люси для дальнейшего процветания американской знати, которая в описании Мэлвилла не слишком отличается от французской. И, кажется, ровно для того он свой роман и пишет — чтобы вписать свою новую американскую линию в традицию великого европейского романа. Но тут отношения главного героя с возлюбленной осложняет появление образа таинственной «двойницы». И когда Пьер узнает, что преследующая его прекрасная Изабелл приходится ему незаконнорожденной сводной сестрой, мир юноши распадается на кусочки. Он, кстати, с самого начала не был совсем уж невинным: слишком страстными поцелуями покрывает Пьер грудь собственной матери, обращаясь к ней «сестрица», слишком томно его мать поглядывает на графинчик вина, намекая, что он за этот вечер у нее не первый. Пьер бросает семью и невесту, чтобы, женившись на своей сестре, передать ей часть своего немаленького состояния, но мать от него отказывается, он нищает, становится писателем и катится в пропасть.
Роман об инцесте в 1852 году не такая уж и запретная тема, но несомненно революционная в том цветочно-конфетном пространстве, которое Мэлвилл так усердно здесь декорирует. Если вам интересно, похож ли «Пьер» на «Моби Дика», то есть стоит ли читать его ради символических суровых похождений колоритных героев, то ответ прост — нисколько не похож. Это гораздо в большей степени литературный эксперимент — о том, какой психологический триллер можно устроить в интерьерах классического романа воспитания. Зачем его читать сегодня не слишком понятно — разве чтобы напомнить себе, что «классика» зачастую оказывается чтением гораздо более сложным и гораздо менее приятным, чем любой хитроумно выкрученный современный интеллектуальный роман, которых публика зачем-то так пугается.