Чимаманда Нгози Адичи «Американха». М.: Фантом Пресс, 2018. Перевод с английского Шаши Мартыновой
В личном списке автора этого обзора «Американха» давно была на первом месте в списке романов, которые обязательно надо перевести на русский. Адичи достаточно известна своими выступлениями на TED — цитата из ее лекции про феминизм, например, даже попала в песню Бейонсе. Чем не высшая слава для писателя. За полемическим настроем лекций можно не услышать главного: самое ценное в Адичи — это способность оставаться своей в обеих взрастивших ее культурах, как американской, так и нигерийской. Столкновение культур — одна из главных тем современной англоязычной прозы. Только в прошлом году можно набрать десяток таких романов, включая «Сочувствующего» Вьет Тан Нгуена, перевода которого мы с таким нетерпением ждем в 2018-м. Но все это романы о конфликтах, причем неразрешимых. На их фоне «Американха» выделяется тем, что здесь этот конфликт благополучно разрешается. В романе есть долгая история поиска и обретения себя, и уже название, «американка», написанная в просторечной (нигерийской) форме, через «х», подсказывает читателю, что история может оказаться счастливой.
В центре романа два персонажа, она (Ифемелу) и он (Обинзе). В начале романа они подростки, у них роман, на дворе Нигерия эпохи военной диктатуры. Из этой Нигерии все едут в Америку — уезжает и Ифемелу, а Обинзе после событий 11 сентября не может приехать за ней и остается в Англии. Ифемелу — автор популярной колонки о жизни черных, она вполне счастливо вписана в американскую жизнь. Обинзе вернулся в Нигерию, завел семью, стал богачом. И все же они не забывают друг о друге. В итоге Ифемелу бросает свою благополучную Америку и возвращается домой. Вот почти и всё — между героями и их неизбежной встречей 500 страниц флешбеков.
И это самое сильное в Адичи: ее умение убийственно точно раскрывать читателю своих героев. Даже второстепенных: в начале романа Ифемелу отправляется в салон заплетать себе африканские косички и шесть часов общается с мечтающей о замужестве сенегалкой Аише, их неловкая попытка разговора — лучший рассказ о том, как живется черным нелегальным эмигранткам. Про Ифемелу Адичи пишет, что она закрыла свой блог, потому что «каждый пост слущивал с нее очередную чешуйку самости, пока она не показалась себе голой и фальшивой». А Обинзе кажется себе «раздувшимся» от всего, что обрел — семьи, домов, автомобилей, банковских счетов, — и мечтает проткнуть себя булавкой и освободиться.
Любой эмигрантский роман, на самом деле, повествует о страхе потери себя через столкновение с неизвестным. «Американха» медицински точная книга: она исключительно просто написана, но при всей простоте все темы и сюжеты тут продуманы и на все вопросы есть ответы. И главным здесь кажется даже не виртуозность эквилибристики, с которой герои бродят по канату между Старым и Новым мирами, а абсолютная органичность любого их движения.
Амос Оз «Фима. Третье состояние». М.: Фантом Пресс, 2017. Перевод с иврита Виктора Радуцкого
Есть авторы, которых неинтересно читать уже после второго-третьего романа: все уже сказано, все знакомо, все пережито, мысль повторяется . С Амосом Озом наоборот — он с каждым новым романом кажется все важнее и значительнее, а еще он неизменно выбивает читателя из колеи. Проект по полному переводу Оза на русский вроде бы сейчас приостановится, но нам останется «Фима» — возможно, действительно самый русский из его романов.
В этом романе 1991-го года главный герой, «Евгений Онегин из квартала Кирьят Йовель», утопает в духовных исканиях, словно действительно позаимствован сюда из другой литературы. Фиме за 50, и его постоянно качает между странными снами о его женщинах и нерожденных детях и еще более странной явью с паутиной по углам, плесенью на стенах и разговорами с тараканами и ящерицами. Фима мучает друзей беседами о Шестидневной войне, политике, арабах и будущем Ближнего Востока. Друзья не возражают и даже считают его непризнанным поэтом и мыслителем, хотя его единственный сборник стихов, «Смерть Августина и воскрешение его в объятьях Дульсинеи», вышел давным-давно. С тех пор Фима ничего не писал. Еще здесь есть женщины, влюбленные в него; нерожденные, по большей части, дети; грандиозная фигура отца, деятельного, мудрого, благотворительного с прибаутками. Вроде этой: чем недотепа, шлимазл отличается от растяпы, шлумиэля? «Шлумиэль — это тот, кто всегда проливает горячий чай на брюки шлимазла. Но за этим анекдотом кроется некая тайна, весьма глубокая: эта парочка, шлумиэль и шлимазл, бессмертны. Рука об руку шествуют они из страны в страну, из столетия в столетие, из рассказа в рассказ. Как Каин и Авель. Как Иаков и Исав. Как Раскольников и Свидригайлов. Как наши Рабин и Перес. И, кто знает, быть может, как Бог и Ницше».
Ничем особо не занятый, но чем-то все время страдающий; бездействующий, но неутомимый; любвеобильный, но лишенный своего потомства; сопротивляющийся «мелкой лжи» повседневности; жалующийся, что территории, захваченные Израилем в Шестидневную войну, стали темной стороной каждого жителя; раздражающий, но обаятельный; все время дремлющий, но мечтающий об «абсолютном бодрствовании». Фима прежде всего кажется живым воплощением идеи, что усилием мысли можно обрести правду. Правда у Оза никогда не бывает громогласной, кричливой, парадной. Она всегда немного нелепая, как вся фигура Фимы. Но остальным абсолютного бодрствования не обрести, а Фима иногда приближается.
Джон Ноулз. Сепаратный мир. М.: АСТ, 2017. Перевод Ирины Дорониной
В издательствах сегодня настоящий бум переводов пропущенной английской и американской классики, и, в общем, не очень понятно, почему и зачем это происходит. Переводы очень часто оставляют желать лучшего — и в классике общая плачевная ситуация с переводом ощущается еще трагичнее. К тому же объяснить сегодняшнему требующему развлечений и зрелищ читателю, зачем ему читать важную книгу из английских 60-х, задача не из простых. «Сепаратный мир» Джона Ноулза — приятное исключение. Перевод Ирины Дорониной несколько неуклюж, но добротен: причин хвататься за голову нет и с карандашом его сравнивать с оригиналом не стоит. Главное, что в переводе не пропадает сам роман — написанная в 1959-м короткая, но грандиозная история о жизни нескольких мальчишек в мужской школе-пансионате в Америке времен Второй мировой войны.
Всего один учебный год — от лета 1942-го до зимы 1943-го — эпоха, когда вся жизнь страны определяется войной. Директор школы тут припоминает слова, приписываемые герцогу Веллингтону, что битва при Ватерлоо была выиграна на полях Итона — в авторстве есть большие сомнения, потому что у Итона в те времена не было полей для игры, но переводчик разрешает их, переводя поля как «спортивные площадки». Но на полях Девонской школы в Новой Англии из «Сепаратного мира» война скорее проиграна. В центре этой истории двое мальчишек: легкий на подъем сорванец Финеас, которому спортивные успехи даются легче учебы, а приключения важнее успехов, и амбициозный Джин, превративший свою прекрасную дружбу с Финеасом в мальчишеское соперничество. Тут есть свое собственное маленькое поле боя, и оно находится на обочине событий. Так же и Америка замерла на обочине истории, временно стала второстепенным героем в драме. «Сепаратный мир» — так мальчишки называют праздник, самовольно устроенный ими посредине зимы, их собственные зимние Олимпийские игры.
Шестнадцатилетние будущие выпускники живут в год войны, они окружены ею, но представляют ее смутно. Дефицит, всеобщая нервозность, все часто плачут, деньги легко заработать, но на них нечего купить. К выпускникам все относятся с неловким сочувствием, ведь завтра им предстоит отправиться на войну. Но война для них — трескучие фразы, счастливые новобранцы в блестящей форме, уезжающие туда, где их «наверняка ждало захватывающее будущее», лыжники в белых маскхалатах, летящие над белоснежными холмами. И это один из самых сильных приемов романа — что никто не понимает, что именно происходит. Растерянность перед наступающей жизнью похожа на растерянность перед наступающей войной: неясно, кто ты сейчас, но еще туманнее, что там завтра.
Неудивительно, что «Сепаратный мир» попал в школьную программу. Это книга так же необходима в подростковом каноне, как, скажем, недавно переведенные «Изгои» Сьюзен Хинтон. Она тоже напоминает, что подростковый мир не чужд смерти, что все в нем уже не игра, а трагическая, на самом пределе, чрезмерная в своей искренности реальность. Но в «Сепаратном мире» есть еще один важный разговор — о том, как в невинные игры врывается соперничество, зависть, ревность и как в идиллических школьных полях тоже может начаться настоящая война.