Петр Авен. Время Березовского. Corpus, 2018
Петр Авен (председатель совета директоров Банковской группы «Альфа-Банк», министр внешних экономических связей в правительстве Ельцина-Гайдара) написал книгу о Березовском. Для него он ярчайший символ 90-х, живое воплощение искушения «жить по-другому», в один момент охватившего всю страну. Авен, и сам на протяжении долгого времени близкий к Березовскому, поговорил об опальном олигархе с двумя десятками его знакомых, среди которых бывшие коллеги-ученые, жены, известные журналисты, политики и бизнесмены-миллиардеры.
Пожалуй, самая заметная ценность книги в том, что беседы получились максимально неформальными, без благочинного придыхания — скорее напоминающими посиделки товарищей: когда остроумные оценки чередуются с анекдотичными историями и попытками вспомнить, кто кому и сколько остался должен. Авен со всеми на «ты», в беседах имена общих знакомых звучат почти ласково — Рома (Роман Абрамович), Миша (Михаил Фридман), Бадрик (Бадри Патаркацишвили), Таня (Татьяна Юмашева), Костя (Константин Эрнст).
Личное здесь лихо мешается с историческим: вслед за рассказами «а помнишь на даче» идут рассуждения о залоговых аукционах или выборах 96-го. Авен, например, вспоминает, как в 1991-м привез американцев общаться с Анатолием Собчаком: на встрече мало кому еще тогда известный Березовский почему-то уселся рядом с мэром Санкт-Петербурга, быстро перебрал и заснул прямо во время переговоров, чем ужасно разозлил Владимира Путина, тогда ответственного за внешние связи мэрии.
Березовский в книге, как и должно быть, предстает фигурой очень противоречивой — запредельный уровень амбиций и дар убеждения соседствует с непоследовательностью и отсутствием рефлексии. В главе «Математик» выясняется, что Березовского нельзя считать математиком, в главе «Бизнесмен» — что бизнесменом он тоже не являлся, в главе «Оппозиционер» — что и в оппозиции Березовский не был.
При этом «Время Березовского» — книга не про самого олигарха, а про эпоху, символом которой его можно представить. Про время, когда жизнь человека ничего не стоила, но никто ничего почему-то не боялся. Один из собеседников Авена считает, что именно во время большого исторического слома в авангарде перемен оказываются совершенно случайные люди, и Березовского в этом плане можно смело сравнивать с Наполеоном, рядовым артиллерийским поручиком, ставшим императором Франции, или Мартином Лютером, сыном крестьянина, создавшим новую Церковь. Разве только «коэффициент полезного действия был существенно ниже».
В целом, эта книга может неплохо удовлетворить запрос на откровенные и при этом содержательные беседы публичных людей, на котором сегодня строят свою популярность ютюб-интервьюеры (благо у Авена тоже много шуток, мата и вопросов про деньги). И даже для любителей исключительно смотреть, а не читать есть опция — вслед за книгой обещают выпустить основанный на беседах Авена веб-сериал Андрея Лошака.
Кеннет Рогофф. Проклятие наличности. Перевод с английского Аллы Белых. Издательство Института Гайдара, 2018
Рогофф — ведущий ученый в области сравнительного изучения экономик, в прошлом главный экономист МВФ, а также автор бестселлера «На этот раз все будет иначе» — считает, что сегодня в мире стало слишком много наличных денег, и самое ужасное в том, что мы даже не знаем, где и у кого именно находится их большая часть. В связи с чем автор предлагает начать изымать из обращения крупные купюры, постепенно уменьшать оборот наличности, оставив только купюры небольшого номинала и монеты для мелких трансакций.
По его мнению, развитым странам это пойдет только на пользу: уменьшение оборота наличных ударит, в первую очередь, по преступной деятельности, канут в прошлое все эти киношные черные чемоданчики с деньгами, на которые существуют наркотрафик и современное рабство. Во-вторых, без наличных будет сложнее уходить от уплаты налогов. В-третьих, так можно избавиться от коррупции. Под видом бонуса проходит решение проблемы грязных (буквально) денег, имеющих такие виды бактерий, которые не берут даже антибиотики.
Автор анализирует плюсы-минусы-подводные камни перехода на безналичный расчет, отвечает на популярные вопросы в духе «а что если случится природный катаклизм или просто отключат интернет». Кроме того, расписывает, как поэтапно может выглядеть процесс отказа от наличных: надо выпустить долговые ценные бумаги, которые скомпенсируют сокращение объема бумажных денег, и, конечно, раздать бесплатные дебетовые карты малоимущим.
Больше всего Рогоффа волнует, как безналичная реальность может сочетаться с практикой отрицательных процентных ставок, — этому аспекту посвящена добрая половина книги. Он считает, что будущее за отрицательной ставкой, проблема преимущественно в том, что, как только ставка будет серьезно понижаться, люди начнут массово выводить свои сбережения в наличные. Но что, если к тому времени наличных почти не будет? — подсказывает Рогофф. А вот в будущее криптовалют он как раз не верит, потому что в экономике, по его мнению, контроль над валютой должен быть только у государства, которое способно стабилизировать ситуацию в случае кризиса.
Рогофф часто звучит довольно зловеще и так же часто ему приходится обращаться в книге к своим критикам с просьбой не паниковать и спокойно принять во внимание все его аргументы. Он понимает, что, оперируя только экономическими терминами и цифрами, все равно заходит в область очень болезненных человеческих измерений: для кого-то отказ от наличности станет эффективным способом борьбы с нелегальной миграцией, другие будут считать отказ от наличности трагической ошибкой, которая заберет шанс на жизнь у миллионов сирийских беженцев. Но Рогофф намеренно оставляет этические дилеммы в стороне: по его научным расчетам, плюсы от реализации его идеи должны перевесить минусы.
Роберт Дарнтон. Цензоры за работой. Как государство формирует литературу. Перевод с английского М. Солнцевой. Новое литературное обозрение, 2017
Дарнтон, известный американский историк, профессор Гарвардского университета, проводит антропологическое исследование цензуры. Для этого он воссоздает облик книжной индустрии при трех авторитарных режимах: монархии Бурбонов во Франции XVIII века, колониальной Индии XIX века и коммунистической Восточной Германии. Дарнтона интересует, как была устроена система цензуры, из какой логики исходили цензоры, как вели себя авторы, какие существовали лазейки в системе и в каких случаях ими пользовались.
Во Франции цензоры, выдающие привилегии на печать книги, действовали как редакторы, желающие защитить «честь французской литературы». Дарнтон описывает всю технологию модерации и приходит к выводу, что цензоры скорее сотрудничали с автором, а не подавляли его, некоторых же и вообще можно было бы считать полноценными соавторами. Опасность при этом для цензоров исходила не от идей в книгах, а от известных людей, которые в них фигурируют, — вдруг кто обидится. Такая травоядность французской цензуры во многом объясняется тем, что откровенно непроходные книги цензорам и не отправляли — их печатали за границей и ввозили незаконно.
На индийскую литературу британцы обратили внимание после восстания сипаев в 1857 году, книги начали регистрировать и снабжать их цензорской оценкой. При этом долгое время печатали даже опасные книги, считая, что главная задача власти не запрещать, а быть в курсе настроений. Все изменилось после волны террора со стороны националистов — британцы стали запрещать уже даже самые невинные книги и сажать в тюрьму всех подряд. При этом ситуация сложилась парадоксальная: цензура сочеталась с настойчивым отрицанием факта ее существования. Суды над авторами превращались в длинные сложные ритуалы, в которых британцы, сами считающие цензуру недопустимой, пытались доказать справедливость репрессий над индийцами хотя бы себе.
В восточной Германии цензура больше напоминала планирование. Содержание книг авторы заранее обсуждали с издательствами, а издательства заранее консультировались с чиновниками, а те уже составляли план по литературе на год. При этом основная цензорская работа происходила в сознании писателя, а то, что писатель не смог отфильтровать сам, дочищали многочисленные редакторы. Но даже такая система предполагала определенную гибкость.
Дарнтон в своем сравнительном исследовании зачастую раздражающе дотошен, но он делает важную вещь — разрушает миф о цензуре как о грубом подавлении свободы невежественными бюрократами. Ему интересна не черно-белая картинка, а цензура как сложноустроенная система контроля, в которой задействованы все участники книжного рынка. Такой подход, разумеется, цензуру не оправдывает, но дает явно большее понимание процессов, чем чтение мантр о свободе слова.