Эрика Фатланд. Советистан. Путешествие по Туркменистану, Казахстану, Таджикистану, Киргизстану и Узбекистану. РИПОЛ классик, 2018. Перевод Н. Кларк
Книга для тех, кто совсем ничего не понимает в странах Центральной Азии, хотел бы это как-то исправить и не знает, с чего начать. Молодая норвежская писательница путешествует по пяти постсоветским странам и пытается разобраться, чем живет регион спустя 25 лет после получения независимости. Фатланд бодро монтирует травелог с ликбезом — истории об отравлении кислым верблюжьим молоком или домогательстве в поезде соседствуют с рассказами о советских ядерных испытаниях и технологии производства шелка.
«Советистан» написан с позиции не ученого (хотя Фатланд антрополог), а скорее пытливого путешественника, который не упускает ни одной экскурсии и развлекает таксистов вопросами о политике. Иногда Фатланд, не стесняясь, сама представляет себя как туристку, причем весьма недовольную — еда невкусная, матрасы неудобные, экскурсоводы невежливые. И этот саморазоблачающий прием неплохо работает: откровенное нытье располагает к рассказчику гораздо больше, чем мантры о неповторимом культурном своеобразии.
У книги есть одна проблема — у Фатланд довольно скромные писательские способности, а перевод, видимо, делает их еще скромнее. В ходе путешествия она будто набирается литературного опыта — детали становятся точнее, диалоги живее, сюжеты интереснее. В определенный момент «Советистан» захватывает и обезоруживает богатством фактуры: немецкие меннониты из XIX века в киргизской деревне, музей русского авангарда в каракалпакской пустыне, затерянные в таджикских горах прямые потомки древних согдийцев и даже настоящие врата в ад — горящий туркменский газовый кратер. После каждой главы появляется желание поискать дополнительную литературу по теме или хотя бы посмотреть гугл-панорамы.
«Советистан», согласно своему названию, это еще и попытка оценить наследие СССР, понять, как за 70 лет советской власти регион смог шагнуть из Средневековья сразу в XX век и чего это ему стоило. Фатланд в этом вопросе довольно объективна: на одной чаше весов у нее всеобщая грамотность, освобожденные от паранджи женщины, инфраструктура даже в самых труднодоступных районах, на другой — изувеченные жизни десятков миллионов людей. Пронзительности этому политанализу добавляют случайные встречи с печальными, будто забытыми здесь русскими, отчаянно ностальгирующими по СССР. В общем, самый лучший вид на империю, пусть и погибшую, по-прежнему открывается с окраин.
Андреас Шёнле. Архитектура забвения: руины и историческое сознание в России Нового времени. М.: Новое литературное обозрение, 2018. Перевод А. Степанова
Впечатляющая монография профессора русской литературы из Лондонского университета королевы Марии. Шёнле исследует восприятие руин в России и с его помощью проблематизирует российское историческое сознание, то есть представляет руины как некий ключ к пониманию Россией собственной истории. «Архитектура забвения» — это смесь из литературоведения, искусствоведения и уроков по философии; традиционное культурологическое путешествие, но по обновленному маршруту.
Шёнле отмечает, что до XVIII века руин в России по большому счету не было — старые деревянные церкви на роль античных развалин не годились, а каменные постройки постоянно перестраивались и обновлялись. Созерцание руин всегда относили к западной культурной норме, в России же, с ее нескончаемыми историческими катаклизмами, руины воспринимались скорее как метафора страданий народа или как «молчаливый обвинительный акт политической бездарности». Шёнле признает, что руины в России в широком смысле — тело инородное. Но, вероятно, как раз поэтому изучение российского отношения к руинам способно дать интересные результаты.
Сюжеты «Архитектуры забвения» крутятся вокруг трех событий российской истории — войны 1812 года, Революции и Великой Отечественной. Но по своей форме они очень разные: трактовки трагедии московского пожара у Загоскина, Пушкина и Толстого, анализ «Последнего дня Помпеи» Брюллова, умирающий Петербург 1920-х и блокада Ленинграда в фотографиях и дневниках. У образа руин в русской культуре Шёнле обнаруживает удивительную смысловую емкость: здесь и попытки сбежать от наступающего будущего, и возможность решительно порвать с прошлым, и желание спрятаться от идеологического гнета настоящего.
Наименее интересными, хотя и наиболее прозрачными местами книги кажутся фрагменты, где автор уходит от культурологии к практическому вопросу сохранения руин в России, то есть из способа исследования руины здесь периодически превращаются в объект исследования. После размышлений о трагической бинарности исторического сознания и постоянных попытках общества переписать свою историю плохая сохранность руин в России кажется уже не самой большой проблемой.
Уле Бьерг. Как делаются деньги? Философия посткредитного капитализма. М.: Ад Маргинем Пресс, 2018. Перевод К. Стоборода
Испытание финансового рынка философиями Хайдеггера и Жижека, проведенное профессором из копенгагенской бизнес-школы. Бьерг предлагает задуматься даже не о том, что такое деньги, а о том, как они существуют, то есть исследовать их бытие. Философский анализ экономики, по его мнению, должен расшатать современный капитализм и привести к политизации денежного вопроса: автор цитирует Маркса, клянет банки и размышляет о новой посткредитной революции.
Бьерг исходит из того, что адекватного понимания феномена денег сегодня ни у кого нет. Экономика изучает решения, принимаемые по отношению к деньгам, и процессы, которые эти решения вызывают, но не изучает сами деньги. А философия с ее подходящим инструментарием всегда обходила эту тему стороной. Поэтому автор, вооруженный томиком Жижека, самоотверженно погружается в мир облигаций и деривативов.
«Как делаются деньги» — это борьба двух сложностей, сложности финансовой системы и сложности философии. Фуко, Хайдеггер и Кант против неоклассической финансовой теории, знак субъекта в лакановском психоанализе против знака доллара США. Но Бьерг очень доходчиво и терпеливо все объясняет, явно не ожидая от читателей слишком многого. Хорошая возможность одновременно разобраться и в работе биржи, и в конфликте реального и символического у Жижека.
Рассуждения Бьерга, вероятно, довольно уязвимы для экономической и философской критики, а политическая часть с призывами пересмотреть работу банковской и кредитной систем вызывает много практических вопросов. Но, по крайней мере, за ходом его мысли следить интересно — примерно как за руками фокусника. Да и сам пафос книги очень своевременный: пора понять не только куда катится мир, но и то, что направление этого движения можно взять под контроль.