Сергей Кузнецов. Учитель Дымов. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2017
Если бы не даты «2014–2017» в конце текста, можно было бы предположить, что Сергей Кузнецов написал этот роман на спор. После драматически неоцененного премиями «Калейдоскопа» писатель как будто решил: «Ах так? Будет вам то, что вы любите, будет вам типичный претендент на „Большую книгу” — нате!» И вот он, «Учитель Дымов». Четыреста страниц «крепкой прозы». Сюжет, стартующий в 1947-м и тормозящий где-то через пару лет после Болотной. Семейная сага с отголосками войны, любовным треугольником длиной в десятилетия и подробно описанными судьбами, отвечающими своим эпохам. Даты написания не вполне отменяют первое предположение: как минимум во всех лонг-листах премий следующего года Кузнецов точно окажется, а многочисленными новыми поклонниками обзаведется уже на днях («А что он еще написал? Как-как, „Шкурка бабочки”? Спасибо, почитаю… Ой!»). Даты, скорее, оправдывают этот текст для тех, кому он покажется недостаточно изобретательным и больно уж поучительным. Очевидно, что недавний эмигрант Кузнецов пишет в некотором смысле свою личную историю отношений с Россией, хоть и растворяет ее в шестидесяти годах и толпе персонажей.
Женя остается в эвакуации сиротой и едет в Москву к материной сестре. Тетка принимает ее неохотно, но все же принимает. С двоюродной сестрой Олей у Жени быстро складывается дружба. А во фронтовика Володю Дымова, Олиного жениха, она молча влюбляется на всю жизнь. Женя, Оля и Володя проводят под одной крышей четверть века и даже больше. Переезжают из Москвы в Куйбышев, потом на юг Союза, потом в Сибирь, потом снова в Москву. У Оли и Володи рождается сын Валера, а у Валеры — сын Андрей. Володя преподает химию в советских вузах, сторонясь большой науки. Женя работает педиатром и растит чужих детей. Дети взрослеют, обзаводятся профессией, влюбляются, расходятся, стареют. Валера увлекается в семидесятых йогой и Кастанедой, становится подпольным гуру. Андрей переводит романы и пишет в интеллектуальный глянец. Все мужчины семьи Дымовых озабочены поиском своего пути. Во-первых, не похожего на пути предшественников. Во-вторых, пролегающего как можно дальше от зоны внимания государства, потому что честному человеку, по мнению трех поколений рода, только так и можно. В результате каждый из них как будто сам по себе приходит к одному и тому же идеальному рецепту жизни: умеренный эскапизм, философия малых дел, спасение в учительстве.
Кузнецов пишет просто и точно. Пока речь идет о середине века — избегает лишних исторических подробностей, концентрируя внимание на характерах своих героев и нюансах их непростых отношений. К девяностым разворачивается в полную силу знатока эпохи, ее языка, обычаев, топографии, атмосферы. На двухтысячных тормозит события, отдавая основную часть текста рефлексии и флэшбекам. И в этой части ему лучше всего удается смерть персонажей, как до того удавались любовь и ее конец. Зная свои сильные и слабые места, автор почти всю книгу использует их максимально удачно. Но, как это бывает почти всегда и с любым писателем, сильно сдает, стоит ему начать проговаривать читателю главное. Длинный эпилог, в котором самые молодые из главных героев подводят итоги своей сорокалетней жизни, звучит подробнейшим объяснением к анекдоту, который мог бы быть смешным, дай рассказчик слушателю засмеяться. Он успевает объяснить не только главный пафос, но даже устройство своего романа, отчего на последних страницах хочется разочарованно взвыть. Учительство, спасающее его героев, играет с писателем Кузнецовым злую шутку. Но, очень может быть, выпускает на волю другого писателя — популярного исторического философа и любимца премиальных жюри. Тоже вполне себе сценарий эпохи.
Ксения Драгунская. Колокольников-Подколокольный. М.: Октябрь, 2017, №1
Ксения Драгунская известна преимущественно как драматург. И уже поэтому у ее повести есть как минимум два достоинства: она написана в меру динамичным и экономным языком, а люди в ней разговаривают натурально и где надо остроумно. В остальном «Колокольников-Подколокольный» — история без явных откровений, о поколении, которое в студенческие восьмидесятые изо всех сил надеялось, что сейчас шарахнет всеобщее счастье и свобода, а к пятидесяти обнаружило себя все в том же застое, только уже индивидуальном, для каждого своем собственном. История из серии «кому надо, тот поймет».
«Колокольников-Подколокольный» — не безумная двойная фамилия, а два московских переулка. В 1984 году, когда самовар перед волей уже гудит, но дышать все еще нечем, один из главных героев повести, Толя Четвертов, вместе со своим другом-поэтом Юрой устраивает по этому маршруту несанкционированный «безвелосипедный велопробег в поддержку отечественной велопромышленности». А вскоре происходит трагедия, которая меняет Толину жизнь. Через много лет знаменитый художник и режиссер Четвертов берется снимать фильм все с тем же переулочным названием. Это должно быть кино о молодости в начале восьмидесятых, о поколении и о времени, определившем его будущее. Параллельно съемкам разворачивается еще несколько пересекающихся историй четвертовских сверстников. Переводчица Катя Мглова отчаивается в поисках любви и, то и дело подумывая об эвтаназии, пытается запоздало сосредоточиться на жизни своего уже бородатого сына. Бывшая киноактриса Лиза Дикаревич с любовью завязывает в тех же восьмидесятых: выходит из нее через двери психоневрологической клиники и сосредоточивается на карьере — теперь у нее огромный мясо-молочный бизнес и депутатское кресло. Ее одноклассница Ксюндра (здравствуйте, Ксения Викторовна, мы вас узнали) жалеет о добрых делах, которыми выложена дорога никуда, и дружит со стареющим красавцем Обернисьевым, от которого все вокруг норовят нарожать красивых детей.
Центральным событием всеобщего вялотекущего жизненного кризиса становится интервью Четвертова, некстати разговорившегося с ушлой журналисткой и навлекшего на себя жестокую травлю, сначала в фейсбуке, а потом в реальности. Деканша из старых коммунисток и встреча с милицией в юности оказались детским утренником по сравнению с новым осуждением общественности. На этой параллели, а еще на рассуждениях Четвертова о том, почему с творческой свободой нужно быть аккуратным, пожалуй, заканчивается потенциал повести для вопросов и заданий по тексту. Где-то там же, в легком душеспасительном консерватизме, скрывается и ответ на вопрос, почему «Колокольников...» попал в шорт-лист премии «Ясная Поляна». За пределами основного пафоса остаются самокритичные шутки про возраст и прорывающаяся сквозь цинизм лирика одиночества. «Мы очень медленно взрослели, а постарели в одночасье» — вот, собственно, и вся история.
Анна Тугарева. Иншалла. Чеченский дневник. М.: Дружба народов, 2017, №1
Чеченская тема, наверное, единственная из «локальных» имеет не только долгую историю в русской литературе, но и регулярно инспирирует новые тексты. Однако в отличие, например, от Германа Садулаева, который движется по своей чеченской линии от Шалинского рейда все глубже к национальной мифологии, и Полины Жеребцовой, эксплуатирующей свою собственную переполненную страшными картинами память, повесть Анны Тугаревой совсем другого типа. Это частная история национального характера, увиденная со стороны, но, одновременно, с такой глубины погружения, что найти, за каким кустом спрятался автор, удается не сразу.
История начинается как восточная сказка о том, как мальчика неизвестной национальности кочевники бросают где-то в среднеазиатских песках. Сироту находит сердобольный киргиз и приводит в свою семью. А вскоре мальчик узнает, что он «чечен», и попадает на родину. Дальше сказка заканчивается и начинается жизнь свободолюбивого волка, попадающего в шайку грабителей, советскую армию, столыпинский поезд, соликамский лагерь, на войну с «ваней», наконец, в Каменный Город Петербург, где вопрос «откуда вы?» закрывает доступ к любой легальной работе. Жизненный кодекс героя предсказуемо собирается как конструктор из лагерных понятий, военных реалий и мусульманских обычаев, с кровной местью и упорным желанием ни при каких обстоятельствах не играть по правилам какой бы то ни было системы, кроме плана, который имеет на каждого человека Всевышний. А потом повесть совершает еще один резкий поворот и оказывается историей мучительной любви.
Неудивительно, что «Иншалла» попала в этом году почти во все премиальные лонг-листы («Ясная Поляна», «Русский Букер», «Нос»). Во-первых, нельзя не отметить мощнейшую речь «дневника», плотно сваренную из блатных поговорок, сентенций дервиша Хаджи Рахима аль Багдади и естественного ритма восточной речи, перебиваемого опасными выпадами человека с заточкой в сапоге. Во-вторых, у текста явно документальная основа. Автор и героиня по прозвищу Акула — в известной литературной степени они оказываются одним человеком — задают истории «чечена» рамку и точку наблюдения, которую читателю разрешается занять только после того, как он внимательно выслушает основную часть. Эта точка по-настоящему кинематографична (Тугарева вообще больше работает со сценариями и пьесами): камера уходит с крупного плана и дает панораму, позволяющую увидеть героя как будто заново, уже не только в перспективе его собственной жизни. При этом срежиссировано переключение бережно и твердо — исключая всякую возможность нарушить баланс объективности, оценить, обвинить, добавить что-нибудь вроде «а, ну понятно, вот оно как на самом деле». На самом деле, видимо, иншалла.