Виктория Лебедева. Без труб и барабанов. Дружба народов, №№4–5, 2016
Татьяна — холодная красавица, принципиальная аккуратистка, идейная комсомолка, увлеченная спасением утопающих в учебе и труде. Ее младшая сестра Ольга «всегда как утро весела», добродушна и подвержена эмоциям. В 1968-м Ольга едет знакомиться с родителями своего жениха в Чехословакию, но в это время танки входят в Прагу, и потенциально советская ячейка общества остается за границей страны. Строгая Татьяна предательства Родины не прощает. Демонстративно берет неуспевающего студента из Бодайбо в мужья и отправляется на комсомольскую стройку. В следующий раз сестры увидятся через сорок лет.
«Без труб и барабанов» — среднестатистический роман «в духе Улицкой», облегченная версия. История семьи равномерно делится пополам на Ольгину и Татьянину части. История страны ложится на плечи Татьяны — Ольге остается функция не слишком выразительного контраста. Советская молодость отдает ностальгией при всех жизненных трудностях. Олицетворенное старение в постсоветской провинции и в тихом восточноевропейском захолустье выглядит узнаваемо и предсказуемо типичным. Все, что здесь происходит и говорится, известно заранее. В общем, ни труб, ни барабанов, ни открытий — ровная жизненная проза. Лучше всего об этой книге говорит ее финал, который можно процитировать без малейшего риска для интриги: «Если совсем коротко — все эти люди будут просто жить и когда-нибудь обязательно умрут. Но от них родятся новые. Они тоже будут просто жить и просто умрут. Мир погрузится в хаос и выйдет из хаоса. И погрузится, и выйдет. Задевая и раня многих — но, конечно, так никогда и не уничтожит всех».
Осенью роман планирует опубликовать издательство Arsis books, а пока доступна журнальная версия.
Александр Мелихов. Свидание с квазимодо. Эксмо, 2016
«Чтение книг — полезное дело, но опасное, как динамит», пел Виктор Робертович Цой. Героиня романа Александра Мелихова об этом не знала, поэтому начиталась чуть сверх меры и с детства проверяет жизнь литературой. Главная ценность в Юлиной жизни — красота, которой было так мало в ее детстве в Казахстане, зато так много у Шекспира, Еврипида, Цветаевой и в любовных романах в мягких обложках. Повзрослев, Юля стала криминальным психологом. На экспертизе в судебке перед ней проходят чередой отелло и медеи, а она ищет объяснения и оправдания тому, что они натворили. За пределами судебки — любящий и надежный муж, бытовое благополучие, но красоты опять же мало. Юля всю жизнь ведет поиски чего-то более прекрасного, подходит к любой мелочи с линейками этики и эстетики и все больше убеждается, что красота — это свобода от мяса, то есть от всего земного и животного.
Желание упаковать философский трактат в сюжетную форму — штука распространенная, но редко какому писателю удается сделать это так, чтобы не укачать читателя. Начинаясь с многообещающей сцены, где женщина с кухонным ножом неожиданно для себя разом убивает трех мужчин и ловко избавляется от тел, роман быстро становится неровным и вязким. Повествование то и дело распадается на объемные цитаты из других художественных текстов и длинные истории Юлиных подопечных, которые автор не очень пытается как-то связать. Для тех, кто понимает Суть, композиция, вероятно, неважна. Сама Юля со своей мономанией сочувствия тоже не вызывает — она без конца задает людям в лоб вопросы «что такое красота?» и «что такое быт?», и вынести эту занудную прямолинейность может только такая же одухотворенная личность. Ближе к финалу героиня ударяется в интернет-знакомства, разыскивая кого-то более возвышенного, чем супруг, которого она всю жизнь зовет орангутангом. Трагическая развязка брезжит читательским избавлением.
«„Бесчеловечная красота”, „красота мира без человека” звучит последним идеалом в этой книге, прекрасной потому, что преодолела искушение красотой», — пишет в предисловии к роману критик Валерия Пустовая. Довольно точный диагноз: преодолеть искушение красотой, сиречь словесностью и поддаться искушению написать роман одной идеи — все еще считается в русской литературе делом богоугодным. Только ведь, как учит нас Достоевский, при таком балансе необходимо помнить о сюжете, который держит читателя на крючке. Но, видимо, для Александра Мелихова и читательское желание «чтобы было интересно» — из области животного и земного.
Игорь Малышев. Номах. Новый мир, №1, 2017
Повесть по мотивам биографии Нестора Махно, пожалуй, самый странный пункт в недавно объявленном шорт-листе «Большой книги» (куда, кстати, не вышли из лонга предыдущие два романа). Этот текст написан настолько консервативно, что местами даже кажется иронической стилизацией под все советские книги о какой угодно войне. Заменив фамилию исторического персонажа на анаграмму из поэмы Есенина «Страна негодяев», Малышев вроде бы снимает с себя ответственность за достоверность описания и исторические оценки, но вместе с тем отпускает свою фантазию на волю. И фантазия эта очень похожа на пастораль, выписанную каким-нибудь юным ополченцем. Чавкают по грязи копыта коней, бабы с влажными глазами выпрастывают из-под рубах похожие на хлеба груди, крупная соль ложится на дымящуюся картофельную мякоть, бойцы сплевывают горькую от самосада длинную слюну, взгляд Номаха светится недобрым светом, окровавленная шашка плохо лезет в ножны, а сам батька умиляется малым птахам и видит райские сны о будущем коммунизме.
В отличие от прошлогоднего лауреата «Большой книги» Леонида Юзефовича, Игоря Малышева меньше всего в разговоре о Гражданской войне интересует амбивалентность истории. Его анархисты — люди грубые, но справедливые. Таская гроздьями тела белых офицеров, привязанные к конями, и превращая их в куски мяса, номаховцы просто выпускают пар, мстят за вековую крестьянскую обиду на барина. Тем временем белогвардейцы — люди сплошь высокомерные и подлые, готовые в любой момент предать монархию и повесить товарища на ремне лишь бы выжить. Малышевский Номах почти святой, носитель единственно верной правды, великой мечты о рае на земле. Номах — мессия, которого предает не Иуда, но народ, не понявший и не дождавшийся своего счастья. А Малышев — его евангелист, создающий буквально поэму, правда, все-таки нисколько не ироничную.
«— Смотри, Петр, — оборвал его негромко Номах. — Месяц над полем взошел. Прозрачный, как лепесток.
— Да что ж ты все о глупостях-то? — с досадой стукнул ладонью по столу Аршинов. — И смотреть не буду. К чему?
— Да так… Красиво.
— Ты при бойцах такое не ляпни, засмеют. «Красиво»… А по мне, так паровоз во сто крат красивей, чем и месяц твой над полем, и лепестки, и вся эта природа твоя.
— Паровоз?
— Паровоз.
— Ох ты как… Ну, ладушки. Посмотрим».
