Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Антон Секисов. Курорт. М.: Альпина нон-фикшн, 2024
Рыхлый, бледный, трусоватый, унылый тридцатисемилетний москвич Митя — не Дмитрий, не Дима, не Димон, а вымирающий в русском языке Митя — стал так называемым релокантом, временно осевшим в зимнем аджарском городке на берегу моря. Днем он переписывается с похотливыми французскими фермерами от лица вебкам-модели, по вечерам прокрастинирует за просмотром старых мультфильмов из далекого детства.
В Москве у него осталась Оля, отношения с которой он определяет на старорежимный манер: гражданская жена. В Грузии у него нет ничего, кроме хачапури, хинкали, лобио и прочих увеличителей и без того не узкой талии.
Митя не лишен нравственного чувства, однако проявляется оно импульсивно, невротично. В действительности это не столько нравственное чувство, сколько бережно культивируемое в самом себе чувство вины — перед отцом, которого годами не видел и не слышал, перед «гражданской женой», совершенно бессмысленной, в общем-то, мещанкой, перед товарищами по релокантскому несчастью, перед французскими первертами, думающими, что «общаются» со славянской девушкой.
В герое известнейшей вещи Жан-Поля Сартра бытие провоцировало приступы тошноты. Герой новой повести Антона Секисова «Курорт» страдает диареей.
Редкий писатель, оказавшись на Кавказе, хоть Северном, хоть Южном, избежит соблазна так, например, рассказать об увиденном: «С высоты горы в лощине открывался взору Арзрум со своею цитаделью, с минаретами, с зелеными кровлями, наклеенными одна на другую». Секисов этого соблазна избегает — его герою, по сути, не обязательно было совершать лишние телодвижения и лететь черт знает куда в далекий и чужой край. Та же беспредельная тоска без всякого повода, самобичевание и самосожаление, раз уж в нем зародились, явили бы себя и в родном спальнике на окраине Чертаново.
Собранный из типажей и мемов, очевидно наспех, а потому так кратко написанный «Курорт» — лапша быстрого приготовления, которой набивает желудок гражданин, вторые сутки ждущий очереди на КПП «Верхний Ларс». Повесть эта буквально собрана из сушеных ингредиентов «современной» литературы, которая скоро отпразднует свое столетие: вот герой мучает себя и читателя «экзистенциальной» тоской, вот он заедает горе быстрыми углеводами, вот он предается мазохистскому рукоблудию, глядя на семейное фото, вот нам рассказывают анекдот про узбеков и верблюдов, вот нам остроумно комментируют псевдонаучную статью, а вот невесть откуда возникает водевильный пистолет.
«Курорт» — не прожитый, не прочувствованный, поверхностный взгляд на якобы горячую тему. Это до невесомости легкое, именно что курортное чтиво, которое несомненно добьется большого успеха у публики, не ищущей новых знаний о мире в дополнение к тем, что ей уже разжевали и переварили медиа. Персонажи «Курорта» — карикатуры, сочиненные из воздуха как лоялистской, так и оппозиционной прессой: непутевые «релоканты», социально-экономические паразиты, гордо оставившие за собой «выжженное поле путинизма», чтобы, столкнувшись с эмигрантской реальностью, тихо вернуться — желательно незаметно, поджав хвост, удалив все приложения и переписки. Изъясняются между собой эти несуществующие уродцы тоже исключительно готовыми натужными фразами натужной эпохи:
«Мимо вразвалку прошел полный грузинский мужчина в приспущенной до локтей куртке. Дима проводил его долгим взглядом.
— Интересное наблюдение, — начал он. „Интересное наблюдение“, „Интересный факт“, „Очень смешная история“ — с такого рода ремарок начинались многие его рассуждения. — Я бегаю почти каждый день и ни разу не видел ни одного бегуна-грузина. Наверное, у них это просто не принято. Я имею в виду кавказцев. Бег — это как бы ниже достоинства. Джигит не бежит. Он наступает. Ну или отступает, но неторопливо, с достоинством.
— Отрицательно наступает, — добавил Ренат».
Или вот как выписывается конфликтная ситуация между Митей и его тезкой, осознавшим себя турбопатриотом в изгнании:
«Дима постил шаржи на западных лидеров и призывы вступать в ряды армии РФ. Непонятно было, собрался он куда-то действительно или нет, но писал он все это, сидя на морском берегу и заталкивая в рот очередную хинкалину. Отвратительно! Митя не выдержал и написал издевательский комментарий: „Душою я с вами, а телом, увы, в солнечной Аджарии“».
В том-то и дело, что ни в какой Аджарии никто не находится. Личины «Курорта» пребывают где угодно, но только не в этом необычном фрагменте традиционно христианской страны, на треть населенном мусульманами, где постмодернистские небоскребы по-хозяйски расталкивают пряничные купеческие домики, а смиренные жены в никабах коротают время прогулками, пока мужья развлекаются в казино. Этот край, чудом бежавший судьбы Абхазии и Южной Осетии, так и ломится в двери книги, претендующей на бытописание сложных отношений между войной и миром, отчужденностью и волей к любви. Но получает отказ — кажется, будто автору самому куда комфортнее вслед за своими героями болтаться в проруби упивающейся собой пустоты, пока не унесет подводное течение.
Столь брутальные слова («бомбануло, размотало», скажут те, кто от «Курорта» пришел в восторг) приходится писать из искренней досады — не за «соотечественников», бог бы с ними, а за то, что Антон Секисов вхолостую растрачивает свой несомненный юмористический дар. Есть на страницах действительно замечательные сцены, этой повести не достойные: галлюцинация главного героя, в которой грузины восторженно и нежно гладят Митин живот, набитый хинкалинами, или краткая сюжетная арка о выступавшем с «Коррозией металла» двойником Гитлера, который не умер, а бежал на юг.
В искусстве, частью которого является художественная литература, юмор работает там, где наши мысли и чувства притуплены, где они нуждаются в обострении. Успешный мужчина в самом расцвете сил, взирающий на сковородку как Чайльд-Гарольд на небо Эллады, в таком обострении не нуждается — он и так понятен всем, кроме как самому себе. Обнажать его комичность — сатира далеко не высокого уровня и ума, пустое зубоскальство, никому не делающее особой чести.
«Релокация», повторюсь, из всех тем текущего момента далеко не первая, не вторая и не десятая по важности; если она и занимает наше внимание, то не тем, насколько непутевые недоэмигранты смешны в своем положении, а в том, почему они в нем оказались, какая псевдоневедомая сила их повела.
Пройдут годы и нынешняя волна русской эмиграции, еще обязательно родит и новую «Машеньку», и нового «Эдичку», но сейчас не видно, чтобы в них была потребность. И все же заранее хочется заметить: лучшим вещам и Набокова, и Лимонова художественную убедительность придает то, чего так катастрофически не хватает нынешней беллетристике, — чувство человеческого достоинства, тем острее проявляющееся, чем упорнее его хотят притупить бесчеловечные обстоятельства.
Все мы изменимся — рано или поздно, но изменимся. А пока, как писал классик: «Педерасты разошлись, набережная опустела. Ему больше не удавалось вызвать воспоминание о своей последней эрекции. Он ждал грозы».
Все мы изменимся.