Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Мой плен в России в 1812, 1813 и 1814 годах. Воспоминания немецких военнослужащих армии Наполеона. М.: Klio, 2023. Перевод с немецкого, предисловие, комментарии Сергея Хомченко. Содержание
Историк Сергей Хомченко не первый год занимается мемуарами военнослужащих Великой армии Наполеона, оказавшихся в русском плену по итогам кампании 1812 года. Три года назад он уже выпустил сборник воспоминаний четырех немецких кавалеристов, прошедших через этот опыт, и вот перед нами новая книга, в которую вошли мемуары еще четырех немцев, служивших во французской армии, — подполковника кавалерии, пехотного капитана, канонира артиллерийского полка и рядового легкой кавалерии. Все они пришли вместе с Наполеоном, участвовали в различных сражениях, при разных обстоятельствах попали в плен, перенесли множество лишений, побывали в различных регионах России, близко познакомились с ее населением, а потом вернулись на родину и написали обо всем пережитом.
При всем различии конкретных деталей каждое из описаний строится однотипно: в начале войны все четверо отправляются со своими полками на восток, все полны сдержанного оптимизма, но затем начинаются стычки с отступающим противником, а главное, нарастают трудности походной жизни: поиски мест для ночевок, продовольствия для людей, сена для лошадей. Русские войска отходят, но русские крестьяне тоже бегут, сжигая за собой имущество, — уже во время наступления французская армия вынуждена затянуть пояса. Но никто еще не представляет себе, что ждет их впереди. Пехотный капитан и рядовой кавалерии попали в плен в августе: капитан был ранен налетевшими на его отряд драгунами, рядового захватил спящим башкирский разъезд во время фуражной вылазки немцев. Подполковник получил рану в Бородинском сражении, но в плен попал в октябре, в начале отступления Великой армии из Москвы. Самые тяжелые испытания выпали канониру, проделавшему весь страшный обратный путь до сражения на реке Березине, где он, едва живой от усталости, холода и голода, сдался в плен.
Первые впечатления от плена тоже у всех одинаковые: первым делом побежденных грабят победители, а затем — все остальные, в чье распоряжение они поступают: казаки, местные мужики, караульные, офицеры, приставленные для сопровождения этапов вглубь России. Раны, болезни, дурное обращение, эпизодические побои, холод, голод и прочие лишения и страдания — участь пленных в первые дни и месяцы. Но если им удается пережить этот период, то положение их улучшается: они прибывают в районы, не затронутые войной, встречают все больше сочувствия и участия, постепенно начинают интересоваться местностью, в которой оказались, и людьми, среди которых вынуждены жить, знакомятся с языком и обычаями русских, жадно ловят слухи о предстоящем перемирии и возвращении на родину. И пускаются в наблюдения за русской жизнью начала XIX века, сравнивая увиденное с тем, что оставили дома. И это, несомненно, самая интересная часть их воспоминаний.
«Насколько неохотно русские крестьяне поступают в солдаты, можно убедиться уже из того, что очень многие увечат себя, чтобы избавиться от военного сословия. Там, где крестьянин такое сделал, деревня должна поставить вместо одного рекрута двух. Но, если оба окажутся негодными к строевой службе, их отправляют на работы в крепости, и вместо них нужно выставить кого-то другого. Так что можно найти целые деревни, в которых среди 500–600 душ нет ни одного пригодного рекрута. Крестьяне калечат себя разными способами: выбивают передние зубы, отрубают несколько пальцев, повреждают глаза и т. д.».
Эльжбета Хжановска-Ключевска. Гораздо больше, чем метафора. Основные приемы художественного языка и воображения. М.: Общество любителей интеллектуальной книги, 2023. Перевод с английского А. М. Морозова, под научной редакцией Анны Киселевой. Содержание
Небольшая по объему монография польской исследовательницы Эльжбеты Хжановски-Ключевски выходит у нас уже второй раз — это репринт издания 2019 года («Центр гуманитарных инициатив»). Учитывая весьма специальный характер книги, остается только порадоваться, что новейшие работы в области философии языка (в оригинале книга Хжановски-Ключевски вышла в Нью-Йорке в 2013 г.) становятся доступны русскоязычным читателям.
Монография носит обобщающий характер — Хжановска-Ключевска подводит итог своим многолетним изысканиям в области общей и литературной семантики, стилистики и текстоведения. В первую очередь ее интересует фигурация в литературном дискурсе, но книга носит междисциплинарный характер и опирается на исследования в области множества гуманитарных наук: лингвистики и литературоведения, искусствознания и философии, психологии и психоанализа, антропологии и этнографии. Заявляя о своей приверженности базовым идеям «отцов» европейской риторики — Аристотеля и Квинтилиана, заложивших основы изучения различных видов дискурса, — Хжановска-Ключевска с первых страниц вступает в спор с квинтилиановской идеей различения фигур речи и фигур мысли, настаивая на неразрывной обратной связи между ментальной и вербальной активностью. Из этого следует, что, описывая фигуры (приемы), используемые в процессе творческого применения языка к созданию воображаемых миров, мы, по сути, приближаемся к пониманию, как функционирует человеческое сознание как таковое.
Далее автор книги «Гораздо больше, чем метафора» бросает вызов традиции, основателем которой на заре Нового времени стал Джамбаттиста Вико, выделивший из обилия риторических и поэтических приемов четыре «старших тропа» — метафору, метонимию, синекдоху и иронию. Хжановска-Ключевска доказывает, что наше сознание оперирует как минимум десятком базовых фигур, необходимых для описания (воображаемой) реальности, и тщательно анализирует, как они функционируют на трех уровнях, называемых ею микро- , макро- и мегауровнями художественного дискурса.
В общем, увлекательное чтение для всех любителей англо-американской и французской лингвистической философии, русской формальной школы и современных когнитивных исследований.
«Аристотель однажды сказал, что „самое важное качество речи — это ясность, с условием, что при этом не теряется благородство“. Перед лицом терминологической путаницы в области риторических и стилистических исследований, вызванной различиями между школами, направлениями и принятыми парадигмами, я решила представить ниже классификацию фигур и приемов, которая была бы достаточно простой и понятной. Я надеюсь, что это не повлечет за собой потери „благородства“, поскольку в построении лингвистических теорий критерий простоты часто приравнивается к методологической элегантности».
Дмитрий Данилов. Пустые поезда 2022 года. М.: Редакция Елены Шубиной, 2023. Содержание
Когда писатель Дмитрий Данилов выносит в заглавие книги 2022 год, сразу становится понятно: в книге этой речь пойдет о чем угодно, но только не о том, чем этот год запомнится миру. В принципе, те, кто любит прозу Данилова, обычно ценят ее именно за это качество.
«Пустые поезда 2022 года» — это вещь о поездах, истории поездов, технических характеристиках поездов, интерьерах поездов, пассажирах поездов, футболе, маршрутах следования поездов, проводницах поездов, о том, что видно в окна поездов, и об утрате — описываемый год начался у автора со смерти матери.
«Неспешное рассматривание привычных вещей в попытке увидеть за ними что-то большее», — сообщает аннотация весьма распространенный взгляд на даниловскую прозу. Это, конечно, так, хотя на самом деле немного иначе, а точнее — совсем наоборот.
В «Пустых поездах» становится очевидно, что Данилов через большой мир описывает скорее относительно малую стену в электричке — грязную, на вид шершавую, а на ощупь отталкивающе глянцевую. Возможно, внутри греются тараканы, но это маловероятно и в общем-то невозможно.
Велик соблазн припасть к ней щекой, погладить и сказать: «Все суета, все пройдет». Писатель Данилов ему поддается, уверенно ведя за собой читателя. Невозможно сказать: это писательская удача, но человеческая неудача — или же человеческая удача, но неудача авторская. И в контексте большого даниловского мифа о подвиге ничегонеделанья такую суперпозицию следует трактовать как удачу.
«Еще в детстве название Черусти производило странное, какое-то даже угрожающее впечатление (похоже на „челюсти“), что-то в этом названии было дремуче-лесное, и на карте это место выглядело как полнейшая глухомань. И тогда, в детстве, хотелось побывать на этой станции. Вот, побывал. Детская мечта осуществилась после примерно сорокапятилетнего ожидания. Ничего интересного на станции Черусти обнаружено не было».
Русское: Реверберации. Повести, рассказы, новеллы. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2023. Составление, вступительная статья Никиты Елисеева.
«Классики — о лошадях», «„Сад желтел и пестрел плодами“. Осенние повести русских писателей», «30 новелл о карликах — от Пушкина до Пастернака». Что-то такое представляется, когда слышишь о выходе сборника малой прозы русских писателей.
Составитель этой книги Никита Елисеев пошел по совсем другому, вроде бы лежащему на поверхности, но на самом деле неочевидному пути. В небольшой антологии «Русское: Реверберации» тексты объединены не тематически, а формально, будто речь идет не о рассказах и повестях, а каких-нибудь палиндромических венках сонетов.
Кажется, это чуть ли не единичный случай, когда под одной обложкой встречаются, например, Михаил Зощенко, Александр Солженицын и Даниил Хармс. Подбор авторов может показаться чуть ли не случайным, однако в сборнике есть отчетливая внутренняя логика, которую Елисеев проговаривает в предисловии.
Во-первых, книга подтверждает известное мнение о том, что русская литература — это большой бессюжетный роман, но никак не остросюжетная новелла. Во-вторых, сборник этот тезис ставит под сомнение, предлагая на 600 страницах (естественно, бесконечно микроскопический объем для такой темы) максимально широкую, насколько это возможно, карту опытов в малой прозе русских писателей — от классиков до современников (ныне живущих представляет Наум Ним).
Также Елисеев делает акцент на, как водится, особом пути русского человека, которому одного только лихого сюжета недостаточно, чтобы признать текст литературой. Здесь автор делает характерное наблюдение:
«Это читатель Филдинга волнуется: что ж там дальше с Томом Джонсом? Спасся? Должен спастись: продолжение впредь. Спасется. А как? — предыдущий фрагмент запоминается до выпуска следующего, который, как горячие пирожки с прилавка, сносится читателем, вожделеющим узнать: как там Том Джонс? Оливер Твист? Кандид? Д’Артаньян?
Когда такой читатель стал появляться в России, стала изменяться литература. Не сразу, не в одночасье. Поначалу по краям. Читательский запрос в огромной библиотеке обрабатывается медленно. Инерция чтения и писания огромна. Время расцвета великого русского романа, длинного, почти бессюжетного, как раз время великих реформ Александра Второго. После (и в ходе) этих реформ в России стали появляться достаточно образованные, много работающие и работящие горожане: студенты, адвокаты, инженеры, предприниматели, интеллигентные высококвалифицированные пролетарии. На мякине Фаддея Булгарина и Осипа Сенковского (Барона Брамбеуса) их было не провести».
Книгу можно смело рекомендовать некоторым детям и определенным взрослым.
Борис Арватов. Собрание сочинений в IV томах. М.: V—A—C Press, 2023. Содержание, фрагмент
Выход в свет четырехтомного и почти полного собрания сочинений Бориса Арватова — событие, которое вряд ли будет многими замечено и отмечено. Арватов — крупная фигура в авангарде 1920-х годов, пролеткультовец, лефовец, теоретик производственного искусства, товарищ и коллега Владимира Маяковского и Сергея Эйзенштейна. В справочных текстах его называют искусствоведом, но понимать это в конвенциональном смысле слова не следует: по меркам современного искусствоведения арватовские сочинения представляют собой скорее нечто диковатое, состоящее из призывов покончить с традиционной изобразительностью и поставить искусство на службу производству и организации всех сфер быта, а обосновывается все это за счет гремучей смеси вульгарного социологизма и формализма. Между тем во многом именно такие фигуры задавали тон в досталинской советской России, их вклад в культуру был весьма значителен, и дело тут не только во временной конъюнктуре, но и в особого рода талантах. Пускай Арватов по нашим меркам и не искусствовед, но совершенно точно яркий литератор, его труды впечатляют упертостью и последовательностью, помогают взглянуть на многие вещи под неожиданным углом, а также лучше понять породившую их эпоху.
«А на прошлой неделе мне пришлось говорить с начинающей производственницей: „К чертям все театры. Чистое искусство нужно только тем, кто боится жизни, кто не умеет ее преодолевать. Чистое искусство — это фетиш, наркоз, вредная иллюзия“. Долго доказывала мне все это — не рассказала только одного, что накануне, спрятавшись в уборной, она курила гашиш.
„Довольно всех этих драм и трагедий! Довольно интеллигентского пиликания на нервах!“ — обрабатывал меня 22-летний джентльмен в модной ермолке, уходя нюхать кокаин и устраивать сцены ревности.
Продолжать не буду. Это можно делать до бесконечности. Перейду к выводам».