В уже сравнительно далеком от нас 1991 году два американских политолога — Филипп Шмиттер и Терри Линн Карл — написали статью «What Democracy Is…And Is Not». Этот текст был реакцией на целый вал академических публикаций, в которых по-разному использовался термин «демократия» (а также множество эпитетов, «уточняющих» значение термина). Соавторы попытались дать самое базовое определение демократии и того, чем она не является.
Когда читаешь новую книгу Владислава Иноземцева «Несовременная страна. Россия в мире XXI века», складывается ощущение, что автор преследовал какие-то похожие цели, только по отношению к России, последовательно отбрасывая в сторону то, чем, с его точки зрения, Россия не является: демократией, рыночной экономикой, значимой мировой державой и в совокупности современной страной (уместнее, впрочем, было бы использовать термин modern, потому что у слова «современный» в русском языке есть и другие коннотации).
Владислав Иноземцев сразу оговаривается, что он хочет выяснить причины, по которым Россия в принципе существует, несмотря на то, что, по его мнению, принципы, положенные в основание российской социальной системы, должны противоречить ее выживанию. Он понимает, насколько сложна такая задача. Поэтому автор надеется, что книга хотя бы сможет помочь читателям «более четко сформулировать свое отношение к происходящему в стране» и сместится таким образом в пространство публицистики.
Сама по себе задача проанализировать и определить правила существования современной России не только назрела, но и перезрела. Очень хочется прочитать нетривиальное исследование причин эклектичности сегодняшней России, в которой традиционализм сочетается с прогрессизмом, успехи IT-компаний с медиа-истерикой вокруг второстепенной значимости фильма о Николае II, а успешное решение сложных инфраструктурных задач с управленческим хаосом и коррупцией — это увлекательный исследовательский вопрос. К сожалению, книга Владислава Иноземцева несильно продвинула нас в поисках ответа.
И, пожалуй, стоит признать, что одна из главных проблем книги — это именно не очень убедительный тон. Если изъять из «Несовременной России» публицистические отступления (вроде таких пугающих своей широтой обобщений, как: «По мере экономического развития повсюду в мире человеческий капитал ценился все дороже — но только не в России»), то книга станет коллекцией трюизмов: в России преимущественно сырьевая экономика, в России серьезные проблемы с соблюдением прав человека и собственности, в России высокий уровень коррупции, недемократический режим, неинклюзивное общество, социальное расслоение и довольно агрессивная внешняя политика. Честно говоря, довольно сложно увидеть в таком перечислении современных российских проблем что-то новое.
Все эти факты обрамлены историческим, экономическим и политологическим обоснованиями, которые, по идее, должны создать ощущение целостной модели, описывающей Россию как уникально отсталую и несовременную страну. Проблема в том, что в книге постоянно встречаются утверждения, вызывающие серьезные сомнения; в целом же ощущается серьезная нехватка глубокого сравнительного исторического анализа.
Фото: Misha Maslennikov
Все вместе это приводит к чрезмерному упрощению схемы, которую предлагает Владислав Иноземцев. В конце концов получается ровно то, что вызывало негодование персонажа Вячеслава Тихонова в «Доживем до понедельника»: в истории орудует какая-то банда двоечников, которые тут недопоняли, там не осознали, а в итоге должны быть выброшены с корабля истории.
Чтобы не быть голословным, стоит привести некоторые примеры — по крайней мере, неоднозначных и требующих доказательства утверждений, которые возникают в книге. В первой главе говорится о том, что в России «процесс принятия новой веры выглядел достаточно нетипично: в подавляющем большинстве случаев до этого либо правители принимали религию тогда, когда она уже достаточно распространилась среди их подданных, либо ее насаждали внешние силы». История христианизации средневековых Польши и Венгрии свидетельствует о том, что крещение Руси не было таким уж нетипичным — и в той, и в другой стране христианство в значительной степени насаждалось сверху (в случае Польши это вызывало серьезное народное сопротивление).
Кажущиеся автору смешными попытки русских князей возводить свою родословную к римским цезарям не являются какой-то специфически русской чертой: представители династии Меровингов изображали себя потомками троянцев, а Священная Римская империя возводила себя к Римской империи; вообще, сравнение себя с Римской империей было довольно стандартной символической практикой в европейской истории. Смешным скорее кажется мнение, что лишь в России существует представление о себе как об особой стране: немецкий Sonderweg, американская исключительность, французская цивилизационная миссия и британское «бремя белого человека» вполне созвучны российской концепции «Третьего Рима».
Тезис о некоем «вечном ученичестве» России и неспособности «рождать новое вкупе с уникальным» также смотрится крайне неубедительно — странно, что приходится на этом отдельно останавливаться. Заимствование чужого опыта и обмен научным знанием — это перманентный процесс; даже если речь идет о масштабном и форсированном восприятии, то и таких примеров не мало (Япония, Сингапур, страны Латинской Америки). Что уж говорить о том, новом, что было придумано и создано в России, — от спутника до анархизма, русской литературы и коммунистической революции? Или это все «не считается»?
Таких концептуальных ошибок или упрощений встречается много, а их дополняют ошибки фактические. Каждая из них сама по себе не является фатальной, но все вместе они подрывают доверие к аргументам. Например, утверждение о том, что «в войнах последних двух столетий, участие всегда стоило нашей стране в несколько раз больших жертв, чем ее противникам» является попросту недостоверным: за два века лишь в двух крупных конфликтах (Зимней войне и Второй мировой) Россия понесла несравнимо большие потери, чем ее противники.
Встречается и манипуляция статистикой, которая должна создать ощущение безнадежной отсталости России. В разделе о гендерном неравенстве в России приводится статистика о доле женщин в российском парламенте (16,7%) — сильно меньше, чем в Германии (31,2%) и Норвегии (41,4%). Однако если взглянуть на данные Всемирного банка, то оказывается, что российские показатели сравнимы с США (19,4%) и Латвией (16%), оставляя позади Японию (9%) и Бразилию (10%). На первом месте в мире по этому показателю и вовсе находится Руанда (61%).
Фото: Misha Maslennikov
Или, например, в другом месте сравнивается размер населения России, Британской империи и Франции: только в первом случае приводится цифра с учетом колоний, а в двух других — без. Или дальше цитируется высказывание Ломоносова (со ссылкой на газету «Тюменская правда») о том, что богатство России прирастать будет Сибирью и Северным океаном. На поверку выясняется, что на самом деле Ломоносов говорил иначе: «российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и в Америке». Мелочь — но впечатление портит.
Мне кажется, что этих примеров (а приводить подобные можно было еще довольно долго) вполне достаточно для того, чтобы понять, насколько серьезно они влияют на общее восприятие основной идеи книги. Реальный анализ постоянно подменяется или дополняется публицистикой, которая вместо мнения должна создать эмоцию.
Этот эмоциональный подход плох еще и тем, что в реальности не предлагает никакой устойчивой модели, объясняющей сегодняшнюю Россию, — есть лишь нагнетаемое ощущение фатального ничтожества России. Довольно несложно представить, как при другом подборе фактов можно было бы написать книгу, представляющую историю России как устланную розами золотую дорогу, а Россию — как страну, в которой если и есть проблемы, то только в виде борьбы хорошего с лучшим. Безусловно, такой взгляд будет так же далек от объективности (и от правды), как и тот, что предлагается в «Несовременной стране».
Если что и становится точно понятно после прочтения новой книги Владислава Иноземцева, так это то, что Россия слишком многоукладная страна, слишком многосоставная, здесь много несхожих между собою пластов (что сформулировала Наталья Зубаревич в своей теории «четырех Россий»), и, наверное, сводить все это огромное разнонаправленное пространство к единому знаменателю не очень полезно с исследовательской точки зрения.
В конечном счете весьма прискорбно, что работа, которая пытается понять причины нынешнего состояния российского общества и политики, оказывается такой поверхностной и неубедительной, словно собранной для быстрого публицистического ответа оппоненту. Хотя она и пытается следовать традициям институционального подхода, последний используется непоследовательно; другие политологические исследования авторитаризма последних десятилетий никак не отразились на книге. Остается надеяться, что «Несовременная страна» — это пробный шар, а дальнейшие исследователи этой темы будут искать причины российских неурядиц не в «преданьях старины глубокой», а во временах более близких.
Фото: Antoine K