Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Александр Бэтц. Нерон. Безумие и реальность. М.: АСТ, 2025. Перевод с немецкого Валерии Филипповой. Содержание
Жил да был в Вечном городе Риме веселый император Нерон, который в I в. н. э. завершил собой историю императорской династии Юлиев — Клавдиев, подарившей среди прочего человечеству ничуть не менее веселого императора Калигулу. Благодаря сборнику кровавых анекдотов Светония и многочисленным произведениям позднейших авторов основные биографические детали и черты характера Нерона — матереубийцы, поджигателя Рима, гонителя христиан, психопата, «актера на троне» — складываются в образ, известный всякому образованному человеку. Образ этот продолжает пробуждать в нас живейшее любопытство, ведь соответствующий типаж правителя — помешанного на собственной персоне эксцентрика, готового превращать каждый день нахождения у власти в мегаломанский перформанс с непредсказуемыми для граждан последствиями — по сей день никуда не исчез из политической жизни (не станем показывать пальцем на его наиболее очевидного представителя), однако почему мы представляем Нерона именно таким и в полной ли мере соответствует это представление его реальной исторической роли?
На эти вопросы и взялся ответить в своей биографии Нерона Александр Бэтц, защитивший степень по античной истории, а затем начавший сотрудничать в качестве популяризатора антиковедения с известным германским еженедельником «Цайт». Бэтц начинает с того, что знакомый нам всем пугающий образ Нерона как иррационального тирана «сформировали три более или менее обстоятельных исторических и биографических текста»: «Жизнь двенадцати цезарей» Светония, «Анналы» Тацита и «Римская история» Луция Кассия Диона. Все эти источники ни в коей мере нельзя назвать не предвзятыми, и, хотя при жизни Нерона еще можно встретить положительные или сдержанно-нейтральные отзывы современников о его правлении, после его смерти сконструированный ими образ императора как гротескного чудовища окончательно затмил собой иные возможные интерпретации. У христианских авторов любить Нерона тем более не было никаких причин — и только в сравнительно современную эпоху образ его начинает переосмысляться в качестве декаденствующего художника на троне, человека, подверженного многочисленным порокам от самолюбования до чревоугодия и оказавшегося явным образом не на своем месте, а потому, вероятно, заслуживающего сочувствия.
Бэтц не ставит перед собой задачи обелить Нерона (многие из его преступлений вроде матереубийства вполне несомненны), однако, опираясь на античные источники и современные достижения исторической науки, стремится воссоздать перед глазами читателя его портрет очищенным от многочисленных позднейших напластований. Повествование предваряется кратким экскурсом в реалии римской истории и политики I в. н. э. и охватывает период от рождения будущего императора до спасения из Рима бегством, бесславной смерти и последующего damnatio memorum (проклятия памяти), в результате которого все упоминания о Нероне в публичном пространстве были уничтожены. Помимо самого императора на страницах книги возникают вполне убедительные портреты современников, сыгравших значительную роль в его судьбе — матери (и, как утверждали настойчивые слухи, любовницы) Агриппины; наставника Сенеки; второй супруги (и, вероятно, главной женщины в его жизни) Поппеи Сабины, которую, если верить народной молве, Нерон убил, ударив ногой во время беременности. Каждая глава повествования предваряется небольшой сценкой, написанной в форме художественной прозы и долженствующей, с точки зрения автора, способствовать приданию произведению большей атмосферности. Литературные достоинства этих фрагментов небесспорны, что в русском издании, возможно, усугубляется не вполне однозначной работой редактора (вызывает, например, определенные вопросы, существование в античном Риме такого предмета, как пакетик).
Один из наиболее устойчивых мифов, окружающих фигуру Нерона, связан с манией величия императора, развившейся на почве влюбленности в собственные весьма скромные артистические дарования. Многим памятен фрагмент из Светония, где тот описывает, как, несмотря на свой «слабый и сиплый голос», который он тщетно и с большими усилиями упражнял, и неисчислимые страдания, каковые его выступления доставляли римской публике, Нерон наслаждался ремеслом артиста едва ли не больше, чем, собственно говоря, нахождением на посту императора. В действительности, спустя два тысячелетия мы едва ли можем судить о степени артистического дарования Нерона, однако, как отмечает Бэтц, предметом для обсуждения в аристократических кругах были не столько талант или бездарность императора, сколько неподобающая возмутительность подобного занятия для правящей персоны. Кифара сама по себе считалась как инструмент неаристократичной, поскольку звучала значительно громче лиры; выступления же в качестве публичного музыканта для императора и вовсе являлись чем-то абсолютно выходящим за рамки добра и зла, поскольку перемещала его в плоскость актеров, танцоров и прочей нищенствующей голытьбы, побирающейся где-то на задворках Рима. С другой стороны, у плебса играющий на кифаре император, скорее всего, должен был вызывать только восторг и никакого чувства внутреннего протеста, в отличие от аристократии.
«С точки зрения римского сословного мышления казалось в высшей степени странным, что Нерон полностью перевернул социальную иерархию с ног на голову, потворствуя разношерстной публике. Восходящий к Августу принцип „первого среди равных“, primus inter pares, для описания роли императора звучал отлично, если сводился к взаимоотношениям с аристократией. И звучал ужасно, когда казалось, что он применяется по отношению к актерам, кифаредам и прочим представителям простого люда», — пишет Бэтц.
Предельно сомнительно, что Нерон действительно был поджигателем Рима. Более того, предпринятые им меры по ликвидации последствий чудовищного бедствия, уничтожившего большую часть имперской столицы, были своевременными и точными, а предложенная, дабы не допустить повторения подобного, реформа водоснабжения и пожаротушения — чрезвычайно прогрессивной для своего времени. Этому никак не противоречит даже известный анекдот об императоре, который играл на кифаре и исполнял собственного сочинения поэму о падении Трои, наслаждаясь зрелищем исчезающей в огне столицы: вид горящего города действительно мог пробудить в Нероне артистические чувства, но из этого никак не следует, что он был поджигателем.
Еще более сомнительно, что Нерон возжелал сделать «козлами отпущения» за свершившуюся катастрофу христиан. Гонения на последних и их театрализованные казни, снабженные отсылками к мифологии (так, например, сожжение христиан заживо могло отсылать к кончине Геракла, а зашивание людей в звериные шкуры с последующим натравливанием бешеных собак — к мифу об охотнике Актеоне, превращенному Артемидой в оленя) в правление Нерона, вполне вероятно, имели место — однако едва ли в тех масштабах и с теми целями, как это описывал Тацит. Прежде всего, представляется невероятным, что после римского пожара 64 года (то есть спустя три десятилетия после распятия Христа) вообще возможно было изыскать христиан в надлежащем количестве для массовых казней — и что имперская администрация была способна должным образом маркировать христиан от иудеев. Живописуя ужасы антихристианской жестокости, Тацит, по всей очевидности, отсылал читателя к реалиям своего времени и решал таким образом собственные задачи: если даже люди, столь порочные как христиане, повинные с точки зрения общественного мнения его эпохи в грехах вроде инцеста и каннибализма, могли вызвать у читателя жалость, значит, человек, занимавшийся гонениями на них, был воистину наихудшим тираном из возможных.
В то же время Нерон извлек из пожара Рима несомненную выгоду, поскольку тот высвободил место для едва ли не самого амбициозного его начинания — «Золотого дома» (Domus Aurea), поражающего воображение императорского дворца, под строительство которого планировалось выделить огромную площадь в центре Рима. Этот грандиозный и так и незавершенный архитектурный проект, в рамках которого десятки миллионов сестерциев должны были уйти на одну только 40-метровую статую самого императора, должен был казаться современникам и их ближайшим потомкам настоящим памятником порочности, расточительству и тщеславию — однако сводим ли он к одному лишь воплощению в камне этих малоприятных качеств?
Domus Aurea Нерона, как пишет Бэтц, воплощал в себе идею загородной виллы в центре отдыха, полностью посвященной otium, то есть отдыху, досугу и спокойствию, каковым римляне противопоставляли negotium — профессиональную деятельность. С другой стороны, этот же «Золотой дом» претендовал, по мнению Бэтца, на беспрецедентную по меркам античного Рима реорганизацию социального пространства: «Совершенно исключено, что через огромную территорию Domus Aurea не проходили обычные римляне. <...> Прекращение аристократической изоляции, что поначалу кажется отличным решением для современного уха, напротив, для той эпохи было чрезвычайно деликатным: поскольку внешние пространства Domus Aurea были открыты для широкой публики, все слои населения также непосредственно входили в орбиту императорского представительства. Domus Aurea стал еще одной площадкой для общения и взаимодействия — помимо цирка и театра — между Нероном и всеми классами римского населения и потому имел огромный политический масштаб».
Был ли Нерон тираном? С одной стороны, Бэтц подробно останавливается на тех процессах, благодаря которым его правление, начавшееся с абсолютно бескровного представления с участием множества животных в деревянном амфитеатре на Марсовом поле (зрелище экстраординарное для античного Рима, ведь обычно животные в ходе таких постановок убивались тысячами), продолжилось беспощадным террором против римской аристократии, не отличавшим реальных заговорщиков от фигур, которые были чем-то неугодны либо подозрительны императору. С другой стороны, за пределами класса аристократии (который и занимался конструированием посмертной памяти о Нероне) у жителей Римской империи, как подчеркивает Бэтц, не было особых причин не любить своего императора: тот потратил много сестерциев на общественную инфраструктуру, делавшую их жизнь удобнее, давал им достаточно хлеба и такое количество зрелищ, какое не обеспечивал еще ни один правитель до него.
Римская могила Нерона на протяжении многих лет украшалась свежими цветами, в ходу также находились многочисленные медальоны с его изображением. Особенной популярностью «поджигатель Рима» пользовался на востоке империи; популярностью, доходившей до того, что сразу два самозванца объявили здесь себя чудесным образом спасшимися от смерти Неронами (на материале чего Фейхтвангер напишет впоследствии известный исторический роман).
«Даже официальный портрет Нерона последних лет, должно быть, вызывал удивление в Риме, потому что он был греческим до кончиков ногтей. <...> Миллионы жителей империи видели перед собой портрет гедониста, который в своем лице выставлял напоказ собственное богатство и готовность приглашать гостей на пышные пиры. Возможно, Нерон использовал здесь мотив tryphe — буквально „изобилия“ или „расточительства“ — идеал эллинистического монарха, который сулил подданным правление, полное роскоши и счастья. Для городского плебса это, безусловно, было привлекательным, но древнеримская умеренность, которую такие авторы, как Тацит, представляли идеалом, резко противоречила концепции tryphe. Нерон был первым римским императором, который использовал этот образ, а поскольку он потерпел неудачу, то и последним», — пишет Бэтц.
Биография Нерона авторства Бэтца — сочинение в жанре популярной истории, несвободное от всем известных родимых пятен сочинений такого рода, как то чрезмерные упрощения, попытки взглянуть на события двухтысячелетней давности с позиций современного человека со свойственными этому человеку представлениями о явлениях вроде мизантропии и демократии, а также различные неточности (в русскоязычном издании эти проблемы, к счастью, стремятся нивелировать многочисленные и чрезвычайно подробные научные комментарии). Эта книга, разумеется, не даст своему читателю однозначного ответа на вопрос, каким человеком был император Нерон, однако она вполне убедительно справляется с другой своей задачей — показать, под влиянием каких идей и социальных процессов конструировался образ Нерона, какой мы привыкли себе представлять. В такой перспективе отношение его позднейших биографов к фигуре Нерона и его деяниям определялось тем, что этот человек совершил самую страшную ошибку, какую только может совершить исторический деятель, мечтающий о сохранении своего наследия, — он проиграл.