Эпоха Мэйдзи глазами иностранца, эстетская проза Василия Кондтратьева, русский перевод «Насосов интуиции» Дэниела Деннета, сборник самого язвительного критика России Виктора Топорова и книга, наконец объясняющая, что такое метамодернизм. Иван Напреенко — о самых интересных новинках этой недели.

Лафкадио Хирн (Коидзуми Якумо). Япония эпохи Мэйдзи. М.: Издательство Ломоносовъ, 2019. Перевод Владислава Чурсина

Богатая событиями жизнь автора этих очерков сама по себе достойна отдельной книги. Патрик Лафкадио Кассимати Чарльз Хирн (1850–1904) родился в Греции, вырос в Ирландии, работал в США, вопреки закону о расовой сегрегации взял в жены чернокожую девушку, изучал культ вуду на Мартинике. Странствия привели его в Японию, где он женился на дочери самурая и стал профессором Токийского университета.

Дело было в эпоху Мэйдзи (1868–1912), когда Япония только начала выбираться из изоляции и предъявлять себя миру. Записки Хирна о стиле жизни, обычаях и представлениях японцев до сих пор остаются важным документом, по которым можно понять, как устроена жизнь на островах, чем там дышат и о чем думают. Характерная особенность этих записок — интонация искренней влюбленности наблюдателя в объект своего наблюдения.

« — Амма-камисимо-го-хякумон!
Женский голос, звучащий в ночи, необыкновенно сладкозвучно и нараспев произносит слова, каждый звук которых доносится через мое открытое окно подобно мелодии флейты. Мой японский коридорный, который немного говорит по-английски, объяснил мне, что означают эти протяжные слова.
Вслед за этими словами слышу заунывный свисток, сначала на одной ноте, затем в другом ключе, на двух коротких. Это свистит амма, слепая женщина, которая зарабатывает себе на жизнь массажем; свисток предупреждает пешеходов и возниц быть осторожней вблизи нее, ибо она не может их видеть. Она поет, чтобы услышали клиенты и позвали ее к себе:
— Амма-камисимо-го-хякумон!
Эти слова означают, что за сумму в „пятьсот монов” она будет растирать ваше изнуренное тело „сверху и снизу” и изгонит вашу усталость и бол. Пятьсот монов составляют пять сенов (японских центов, один сен равен десяти ринам. Необычное сладкозвучие ее голоса завораживает — мне даже хочется испытывать какую-нибудь боль, чтобы заплатить ей пятьсот монов, дабы она изгнала эту боль прочь».

Василий Кондратьев. Показания поэтов: повести, рассказы, эссе, заметки. М.: НЛО, 2019. Составитель: Александр Скидан, Владимир Эрль

Издание представляет собой первое собрание «всех доступных прозаических произведений и эссе» поэта Василия Кондратьева (1967–1999), в которое, помимо рассказов, вошли заметки, рецензии, предисловия к книгам, написанные автором за недолгую жизнь. Игорь Вишневецкий во вступительной статье отмечает, что Кондратьеву свойственно «расширительное» понимание поэзии, которое черпает материал во «всем что угодно», с акцентом на остранение и сюрреалистические приемы. То же верно и о его прозе, границу с которой автор последовательно размывает, как размывает и грань между искусствоведческой эссеистикой и саморефлексией. От текстов Кондратьева остается чувство соучастия в предельно личном эстетском мероприятии.

«Каждую ночь я засыпаю с ощущением падающего, и этот в общем-то нормальный для любого человека провал в сон, напоминая мне о другом падении, заставляет меня вскакивать к окну: привычный вид успокаивает. В его поисках я и выбрал себе комнату в доме, где отдельная лестница на мансарду позволила внести незаметные усовершенствования... особо рассчитанный изгиб за угол не дает ни прохожим, ни моим гостям заметить, что, поднимаясь ко мне, они совершают сальто, буквально подвешивающее их к потолку комнаты, которая произвела бы тяжелое впечатление, если бы шторы не были всегда завешены наглухо. Только оставшись один, я могу их раздвинуть, вольно вздохнуть и выброситься из окна... Я барахтаюсь, не чувствуя под собой кишащей и серой без дна трясины, а надо мной, как недостижимая мечта, раскрываются бескрайние зодчие поросли обетованной земли».

Вошедший в книгу текст Василия Кондратьева «В окрестностях снов» читайте на «Горьком».

Дэниел Деннет. Насосы интуиции и другие инструменты мышления. М.: АСТ, Corpus, 2019. Перевод с английского Заура Мамедьярова и Евгении Фоменко

«Насосы интуиции», пожалуй, лучший кандидат для начала знакомства с системой взглядов едва ли не самого популярного (и логично предположить самого оспариваемого) из ныне живущих американских философов. Книга 2013 года суммирует взгляды когнитивиста и теоретика сознания, известного, например, тем, что отрицает квалиа, т. е. сугубо внутренние переживания внешних явлений вроде «красноты» красного цвета.

Помимо этого она представляет собой весьма увлекательное изложение различных мыслительных экспериментов, в том числе изобретенных лично Деннетом и вполне «применимых в быту». Остается отнестись к ним творчески и приложить их к рассуждениям автора, чье стремление выдать себя философским зомби не столь уж непротиворечиво, а хардкорнейшие представления об эволюции местами переупрощены.

«Что если некоторые убеждения не выразимы в вербальных суждениях? Ничто не мешает гетерофеноменологам и испытуемым использовать аналоговые или иные нелингвистические формы выражения убеждений. Например:
Нарисуйте вертикальную черту на изображенной линии, чтобы обозначить, насколько глубок [в том или ином измерении] испытываемый опыт:

Едва заметный ______________________ Всепоглощающий

Испытуемые также могут с разной силой нажимать кнопку, обозначая остроту боли (или степень тревоги, или скуки, или даже недоверия к эксперименту). Существуют также множество поддающихся измерению физиологических показателей, от кожно-гальванической реакции и частоты сердечных сокращений, до перемен в выражении лица и позе. Если вы, испытуемый, полагаете, что при использовании всех этих методов все равно учитываются не все элементы вашего опыта, вы можете сказать об этом гетерофеноменологам, которые добавят это убеждение к списку убеждений в ваших первичных данных:

Субъект утверждает, что у него остались невыразимые убеждения насчет Х.
Если это убеждение истинно, наука обязана объяснить, что это за убеждения и почему они не выразимы. Если же убеждение ложное, наука все равно обязана объяснить, почему субъект полагает (ошибочно), что у него есть именно такие невыразимые убеждения».

Виктор Топоров. О западной литературе: очерки, статьи. СПб.: Лимбус Пресс, Издательство К. Тублина, 2019

Критик, публицист, один из организаторов «Нацбеста», большой переводчик английской и немецкой классики Виктор Леонидович Топоров (1946–2013) запомнился современникам как человек ядовитый, неудобный, но зачастую проницательный и совершенно неконъюнктурный.

Издательство, главным редактором которого Топоров служил в начале нулевых, выпустило сборник, выросший из многочисленных послесловий и предисловий автора. Книга состоит из трех частей: о поэзии, о прозе (толстожурнальные публикации перемешаны с текстами из интернета) и о «текущей литературе» (сугубо веб-заметки).
Противоречивый портрет автора, способного с равной энергией пороть чушь и тонко судить о переводческом ремесле, складывается весьма объемный. И, вероятно, это не лучшее свойство для критического сборника, зато читателю куда проще понять, готов ли он отождествляться с позицией говорящего.

«Как всё это написано? Если в одно слово, то бездарно. Отдельный вопрос: зачем это издали? Во Франции, в Европе, в переводе на разные языки, и вот теперь в России, в „Ад Маргинем”. Денег надеются наварить? Но я не очень понимаю на чем. Да и на ком... То есть четыре потенциальные группы читателей у 800-страничного романа про то, как гомосексуалисты уничтожают евреев, а самих гомосексуалистов мучают и унижают их любовники (тоже палачи и садисты), имеются: это евреи, гомосексуалисты, патологические антисемиты и столь же патологические гомофобы. Но, во-первых, это группы сплошь и рядом пересекающиеся (в том числе и крест-накрест), а во-вторых, так ли уж широк их совокупный круг?

Нет, я понимаю логику интеллектуалов из „Ад Маргинем” и их собратьев и предшественников из той же Франции. Они считают, что „Благоволительницы” — это масштабное исследование самой природы зла. Но Джонатан Литтелл обвел вокруг шаловливого пальчика многомудрую шатию-братию: нет тут ни исследования, ни природы, ни зла — есть чистый (а вернее, грязный) гон с элементарными подтасовками, враньем и подменами».

«Горький» публиковал фрагмент этого сборника, посвященный книге Эрнста Юнгера «В стальных грозах».

Метамодернизм. Историчность, аффект и глубина после постмодернизма. Редакторы: Робин ван ден Аккер, Элисон Гиббонс, Тимотеус Вермюлен. М.: РИПОЛ классик, 2019. Перевод с английского В. М. Липки

Издательская аннотация продает книгу как «одно из самых заметных явлений в философии XXI века», хотя особых философских амбиций авторы не выражают (что похвально, поскольку свидетельствует о верной оценке своих возможностей). Сборник статей, своеобразно развивая интуиции Фредрика Джеймисона, претендует скорее на картографирование западной культуры в условиях, когда постмодернизм умер, но не все еще разобрались, что делать с трупом.

Метамодернизм в этой оптике предстает прежде всего как осцилляция между иронией и искренностью, или, как говорил Хан Замай, «новая искренность через постмодернистские практики». Крайне уязвимое к критике, но не лишенное наблюдательности теоретизирование авторов по меньшей мере может расширить представление о концепте тех, кто знаком с ним по паблику «Русский метамодернизм» и программам Дмитрия Киселева.

«Хотя кто-то может считать „искренность” одной из определяющих черт постмодернистской литературы, лично я полагаю, что на кону нечто куда более важное — беззащитность. Весьма мудрым источником дальнейших исследований на тему того, к чему подобное состояние может привести, в моих глазах является работа Эммануэля Левинаса, который связывает „рискованное познание себя, в искренности” с „концом интровертности и отказом от любой защиты“ (Levinas, 1998 [1981], 48). Это нечто большее, чем очевидное „помогите”, которое „я” искренне предлагает другим, держа над головой плакат, чтобы сказать что-то самому и чтобы „вы” могли это „что-то” прочесть».