Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Фрэнсис Вейнс. Бурный XVI век. Габсбурги, ведьмы, еретики, кровавые мятежи. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2023. Перевод с нидерландского Алисы Гусевой, Веры Антоновой. Содержание. Фрагмент
Читая фламандского историка Фрэнсиса Вейнса, испытываешь удовлетворение от того, что научно-популярный жанр жив, в том числе и в гуманитарной области, и не задушен еще обществом потребления и деловым прагматизмом. Книга написана доступным языком и легко читается. Что же касается ее содержания, то оно довольно сложно соотносится со словами, напечатанными на обложке.
В целом можно сказать, что перед нами книга о XVI столетии. Стоит только порадоваться, что автор не подвергает исторический процесс механическому календарному членению и вскрывает предпосылки изучаемых событий, а потому начинает повествование с 1477 года и нередко делает экскурсы в еще более ранние эпохи. Последней четверти XV века посвящена первая четверть его сочинения. Последняя треть XVI века описана не столь подробно. Но изложение событий доведено до 1590-х годов.
Никак нельзя, однако, утверждать, что Вейнс создал обзор мировой или хотя бы европейской истории за столетие. Даже западноевропейские события он излагает весьма неравномерно. Это легко понять, ведь книга исходно предназначалась в первую очередь соотечественникам автора. И поэтому большая ее часть посвящена Нидерландам. Испания и Германия затронуты постольку, поскольку они имели с Нидерландами общих монархов, а Франция и Англия — постольку, поскольку их правители с этими монархами воевали, договаривались и оказывались связаны династическими браками.
Впрочем, история Нидерландов тут тоже изложена под довольно специфическим углом зрения. По сути, перед нами книга о Габсбургах — хроника правящей семьи, слегка приправленная сопутствующими занимательными, порой пикантными сведениями. Упоминанием династии подзаголовок вполне мог бы и ограничиться.
Подробнейшие описания коронаций, выездов, придворных церемоний и нарядов явно призваны заворожить читателя и передать ему ощущение великолепия. Но историк слишком добросовестен, чтобы быть в этом случае убедительным. Обстоятельно изложив правила неторопливого двухчасового обеда во дворце или перечислив обязанности множества слуг, он почти скороговоркой упоминает о бедности и нищете, чуме и холере, произволе и жестокости, царивших за дворцовой оградой. И хотя эти упоминания порой укладываются в один абзац, все обаяние аристократии успевает пропасть. Правда, мы и тут узнаём порой о странных вещах — например, о том, что «бедность и чудовищное неравенство» возникли (!) «в XV-XVI веках». Спору нет, развитие мануфактур (о котором, правда, у Вейнса нет ни слова) и бурное вторжение драгоценных металлов в экономику привели к резкому усилению социальных контрастов. Все же столь решительная формулировка заставляет задуматься о том, как историк представляет себе предыдущие периоды.
Стоит Вейнсу несколько отступить (во времени или пространстве) от избранной темы, как он начинает лепить совсем ученические ошибки. Правда, в дате смерти Вильгельма Завоевателя он промахнулся всего на два года, отнеся ее к 1089-му. Но читая краткое изложение истории испанской реконкисты, прямо-таки испытываешь неловкость: «Мавры завоевали юг Испании в 711 году. Мавританское завоевание было остановлено Карлом Мартеллом в 732 году в битве при Туре. Мавры отступили и остановились в расположенном на юге Иберийского полуострова королевстве Гранада. Испанцам потребовалось более 700 лет на то, чтобы изгнать их из Гранады». В действительности арабские правители удерживали почти весь полуостров и после битвы при Туре (или битвы при Пуатье), Гранада стала монаршей резиденцией лишь в XI веке, а единственным мусульманским владением на полуострове осталась лишь в XIII столетии.
Подобная насыщенность приведенного фрагмента ошибками побуждает заподозрить автора в сбивчивом и оттого неаккуратном изложении общеизвестных фактов. Но возможность такого объяснения отпадает, когда он помещает тамплиеров в XVI век, упоминая их не единожды. По его словам, именно им (а не госпитальерам, как все считали) принадлежал остров Родос до его захвата Османской империей. Тут уж поневоле задумаешься: не захотел ли Фрэнсис Вейнс написать альтернативную историю, взыскуя лавров Арнольда Тойнби?.. Поскольку, однако, деятельная любовь Вейнса к истории Габсбургского дома и двора сомнений вроде бы не вызывает, остается винить во всем узкую, какую-то прямо невероятно узкую специализацию нынешних гуманитариев.
От той же специализации идет, вероятно, и непонимание реального исторического масштаба некоторых событий и фигур. Так, трудно согласиться с утверждением автора о том, что Максимилиан I Габсбург был «одной из наиболее выдающихся личностей в мировой истории». Даже материал самой книги не приближает читателя к такому мнению. Напомним, что так охарактеризован современник Мартина Лютера и не упомянутого Вейнсом Томаса Мюнцера, не говоря уже о целом созвездии гуманистов.
Из сказанного очевидно, что книга Вейнса не может быть использована для самообразования или для того, чтобы составить себе общее представление о западноевропейском XVI веке, — браться за нее желательно, уже имея определенную историческую подготовку. В этом последнем случае можно с пользой почерпнуть ряд приводимых автором сведений из знакомой ему области, не всегда помещающихся в привычные схемы.
Апология Максимилиана I построена на его образе «последнего рыцаря», правившего империей с седла — в противовес политикам Нового времени, копавшимся в кабинетах среди бюрократических бумажек. Очевидно, ностальгический взгляд автора обращен назад, в Средние века, знакомые ему, как мы видели, довольно приблизительно. При этом явное предпочтение Вейнс отдает военно-феодальному Средневековью, а не Средневековью вольных городов. Знаменитые города Нидерландов, пытавшиеся отстоять остатки коммунальных свобод от имперского диктата, в книге предстают скорее как нарушители порядка. Мятежные магистраты мешали собирателям европейских земель, которым и без того было трудно. Ведь августейшие родственники то и дело пытались друг друга перебить или перетравить, как весьма красочно описано у самого Вейнса. «Профессия короля, если так можно выразиться, была вредной работой», сочувственно замечает историк. Так и просится на язык фраза из бессмертного фильма: «Нам, царям, за вреднoсть надo мoлoкo бесплатнo давать!»
По словам автора, «основной задачей» тамплиеров и других рыцарских орденов «являлось распространение христианской веры во всех уголках мира, а при необходимости, как это случилось в Гранаде, и завоевание силой». Каковы критерии «необходимости», не поясняется, но дело даже не в этом. В реальности рыцарские корпорации, восходившие ко временам Крестовых походов, создавались так или иначе для решения военно-религиозных задач, с легкостью трансформировавшихся в сугубо военные. Если, как намекает Вольфрам фон Эшенбах в своем романе «Парцифаль», с тамплиерами все обстояло не совсем так (дело очень темное), то именно потому их и уничтожила инквизиция в начале XIV века. Даже в чисто церковной среде последовательные сторонники мирной проповеди и в XVI веке были белыми воронами, о чем свидетельствует и развертываемая Вейнсом картина Реформации и Контрреформации. Под флагом «распространения христианской веры» шло кровавое и грабительское завоевание Центральной и Южной Америк. О нем фламандский историк лишь кратко упоминает: оно интересует его исключительно как источник притока драгоценных металлов в Европу.
Любопытен взгляд Вейнса на предреволюционный период истории его страны: «Начиная с середины XVI века инквизиция в Нидерландах изображалась как жестокая, кровавая и беспощадная тирания. <...> Эта история опирается на „черную легенду“, которую использовали „для дискредитации политического курса императора и испанского короля, изображая испанцев кровожадными чудовищами“». Российским читателям можно не объяснять, сколь тяжким является обвинение в дискредитации различных институтов власти. После такого пассажа ждешь бурного опровержения «черной легенды». Парадокс заключается в том, что последующее изложение полностью подтверждает оценки, отвергаемые негодующим автором. Описания пыток и способов казни не стоит читать на ночь или перед едой.
Главное, что подкупает в авторе книги, — это добросовестность в изложении фактов, касающихся известной ему темы, даже если эти факты заставляют его же оценки повиснуть в воздухе. И если испанский наместник Нидерландов Алессандро Фарнезе охарактеризован как «голубь мира», автор все-таки тут же добавляет: «Если оставить в стороне грабежи и зверства после взятия Маастрихта...» Когда «голубям мира» дозволяются грабежи и зверства, тогда о «ястребах» уже не знаешь, что и думать.
Вместе с тем широкий читатель обогащается и некоторыми неожиданными сведениями. Например, о том, что печально знаменитый «Молот ведьм» не являлся общепризнанным руководством для церковных властей, но был написан инквизитором-неудачником (бывали, оказывается, и такие), проигрывавшим процессы и даже осуждавшимся на изгнание. А скепсис по поводу наиболее чудовищных рекомендаций «Молота» испытывала и часть инквизиторов. Эти штрихи дополняют и уточняют картину, хотя не меняют ее кардинально.
Переходя к описанию Нидерландской революции, Вейнс ни разу не называет ее революцией и вообще не употребляет такого слова. «Фитиль мятежа», «разорение церквей», «разрушение», «разжигание насилия» — такие определения он дает происходившему. И в самом деле приводит ужасающие свидетельства — даже о сожжении монахов. Следует помнить, что в агрессивном фанатизме протестанты-кальвинисты могли подчас не уступать католикам, как это ярко показал Стефан Цвейг в очерке «Совесть против насилия».
Видимо, «кровавые мятежи» в подзаголовке на обложке — это как раз про революцию. Отказавшись признать ее таковой, автор освобождает себя от надобности давать серьезный социальный анализ событий и их движущих общественных сил — которого, впрочем, мы не найдем и во всей его книге. Вейнс остается дотошным фактографом, модернизированным хронистом. В некоторой мере излагаемая им политическая история дополняется историей быта (преимущественно высшего сословия).
Книга Фрэнсиса Вейнса представляет определенный интерес для неравнодушных к прошлому Нидерландов и для тех, кого занимает развитие аристократии и ее ритуалов. Немало места уделяет автор и положению женщин в описываемую эпоху. С другой стороны, «Бурная история XVI века» заставляет задуматься о состоянии и проблемах современной гуманитарной науки в целом, в том числе и западной.