Наконец, нашего патриотизма: книги недели

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Александр Подоксенов. Художник и власть: Михаил Пришвин и советские вожди. СПб.: Росток, 2025. Содержание

Взаимоотношения Михаила Пришвина с советскими вождями — тема вполне благодатная: ему, как и многим, было никуда от них не деться, поскольку Россию он не покинул, и было много что о них сказать. Общая сюжетная рамка хорошо понятна тем, кто интересуется жизнью и творчеством Михаила Михайловича. На раннем этапе он сам чуть было не стал большевиком, занимался марксизмом и сиживал за это в тюрьме, после Октябрьского переворота сразу все понял, кинулся проклинать красную сволочь и за это тоже успел немного посидеть, но в общем легко отделался, и дальше началась долгая и сложная история приспособления к обстоятельствам, не в последнюю очередь психологического, так как с определенного этапа Пришвин начал большевиков для себя оправдывать. Видимо, дело не только в пресловутом стокгольмском синдроме, но отчасти и в здравом смысле, потому что большевики сперва занимались разрушением и террором, но потом вынуждены были заняться и государственным строительством, а Пришвину хотелось, чтобы его страна пускай в изуродованном виде, но хоть как-то жила, да и самому ему не светило никакой другой роли, кроме как стать лояльным советским писателем, следующим всему, чему нужно следовать. Как известно, и на этом пути можно было чего-то добиться — и они с Паустовским лучшее тому подтверждение, — но Михаил Михайлович поступил умнее всех и организовал себе параллельную литературную жизнь в виде пресловутого великого дневника, в котором не только уговаривал себя, что, может, так надо и есть в этом какая-то сермяжная правда, но и наговорил о вождях всякого не на одну сотню расстрелов.

Вообще разнообразных перипетий в исследовании Александра Подоксенова описано много; долгое время все было, что называется, не так однозначно. Скажем, Пришвина травил и запрещал Троцкий, поддерживал Бухарин, но закончили они, как мы знаем, примерно одинаково, и общий знаменатель у этой истории понятно какой — хорошо, что самого Михаила Михайловича пронесло. Или, скажем, многолетняя пришвинская дружба с Семашко: они сошлись задолго до того, как тот стал наркомом здравоохранения, учились вместе в елецкой гимназии, Михаил Михайлович считал его честным, порядочным человеком, идеалистическим борцом за народное счастье, в тяжелые годы не раз обращался к нему за помощью, однако не мог не заметить со временем, что на самом деле Николай Александрович — редкая сволочь, живет в свое удовольствие, волочится за актрисами, и разговаривать с ним в сущности не о чем. Сложное устройство раннесоветской жизни часто принимают за что-то хорошее — мол, да, все крушили, расстреливали направо и налево, но сколько было начинаний и устремлений, ярких характеров, точек зрения, однако весь опыт Михаила Михайловича Пришвина с убедительностью доказывает, что хорошего на самом деле было мало, точнее говоря вообще ничего. На окровавленной мясорубке в рай не въедешь.

«Октябрьский переворот Пришвин воспринимает не только как очередную русскую смуту, но и в духе пророчеств Достоевского о нашествии „бесов“, трактуя приход большевиков к власти как воцарение князя тьмы Аваддона. <...> Даже само название статьи „Поцелуйте боженьку под хвостик!“ выступает свидетельством нравственной оценки революции, в которой писатель обнаруживает подмену гораздо более значимую, чем смену даты государственного переворота с 25 октября на 7 ноября 1917 года.

Дьявольскую подмену смысла революционных упований народа Пришвин раскрывает, аллегорически используя анекдот о верующей старушке, которая будто бы молится с внучкой перед иконой, где, помимо прочего, изображен также и черт. „Старушке-то хорошо, — говорится в анекдоте, — она высокая, ей можно поцеловать Божию Матушку, а маленькой девочке не достать, перед ее губами только черное существо с рогами и хвостом. Старушке древней девочку не поднять, и вот как она выходит из затруднения:

— Ничего, деточка, ничего, поцелуй Боженьку под хвостик“».

Анна Ларина-Бухарина. Незабываемое. М.: Альпина Паблишер, 2025. Содержание

Как известно, рассуждать об истории в сослагательном наклонении необходимо для ее осмысления. Если бы Николай Бухарин (1888–1938) остался не только жив, но и сохранил политическое влияние, то экономический уклад СССР мог оказаться более гибким, уничтожение крестьянства не состоялось бы, а советское государство в целом могло бы избежать репрессивного уклона — за все это ратовал «правый уклонист», блестящий интеллектуал и любимец Ленина. Судилище на Бухариным стало кульминацией «московских процессов» и сталинской зачистки бывших соратников по ВКП(б).

Анна Ларина (1914–1996), дочь революционера Ларина, вышла замуж за Бухарина, друга отца, в 1934 году. Она разделила с Николаем Ивановичем самые страшные годы, месяцы и дни его жизни. Лариной предстоял свой собственный ад: в 1937-м вслед за мужем она была арестована, лишена ребенка, 9 лет провела в лагерях и еще 10 в ссылке. Последнее, что ей сказал Бухарин: «не обозлись». Через 54 года ей дали прочесть последнее письмо мужа от 15 января 1938-го, где он повторял: «не злобься, и еще: будь КАМЕННОЙ, как статуя».

Мемуары, которые Анна Михайловна начала писать в 1960-е, — это действительно речь окаменевшей в юном возрасте девушки. Опубликованные только в 1989 году, когда ее муж был наконец реабилитирован, они написаны бесхитростным, почти детским языком — языком ребенка, воспитанного на идеалах ранних революционеров и не утратившего в них наивную веру. Несмотря на эту детскость, «Незабываемое» — это мощнейший обвинительный документ против Сталина, серия фактурных свидетельств о деятелях эпохи от Берии до Рыкова, хроника страдания жены и матери, в которой отражаются страдания бесчисленных мужчин и женщин Советского Союза.

Важно, что такая книга выходит, когда по стране множатся памятники человеку, который несет ответственность за страшную гибель сотен тысяч наших соотечественников. Жалко, что она выходит безо всякого предисловия и комментариев, которые помогли бы читателю соориентироваться, поэтому считаем не лишним дать ссылку на издание 2002 года, где есть хорошее вступительное слово Бориса Фрезинского.

«Лишь одна мысль приносила мне душевное облегчение. Я радовалась, что вовремя умер отец; по возрасту рано, в сорок девять лет, зато не от сталинской пули, как это случилось с Николаем Ивановичем в таком же возрасте. <...>

В вагоне было много детей, со всех сторон слышалось: „мама“, „папа“... Мой ребенок расстался со своим отцом, когда ему было десять с половиной месяцев, еще за месяц до того, удивительно рано, он осознанно называл отца „папа“. „Папа“ — было его первое слово.

„Торопится, — как-то заметил Николай Иванович, — скоро папой будет называть некого“.

После ареста Николая Ивановича малыш ползал, искал отца, заглядывал под его письменный стол, под шкаф и звал: „Папа, папа“».

Уильям Генри Хадсон. Приключения среди птиц. М.: Ад Маргинем Пресс, 2025. Перевод с английского Ивана Булвы. Содержание

Идея издать записки 1913 года авторства подзабытого даже у себя на родине аргентино-британского натуралиста может показаться как минимум экстравагантной. Между тем ценность этого документа заключается в его максимальной несовременности, которая и делает его необычайно своевременным.

«Приключения...» — это изящно устроенная машина времени, которая выкидывает читателя в последний год Прекрасной эпохи, в мир, где вера в разум могла уживаться с умилением одухотворенностью природы, на каждую ситуацию находилась цитата из британской поэзии, а поступь прогресса казалась совершенно совместной со светлым будущим — в том числе для братьев наших меньших.

Хадсон сочетает поэтичный слог и диккенсовский юмор с широчайшей эрудицией и редкой чуткостью к деталям, что делает его книгу прекрасным чтением не только для бердвотчеров, но и всех, кто ищет способ отрешиться от повседневности и найти силы с ней как-то управиться.

«Облик даунсов, каким мы его знаем, сформирован и поддерживается именно овцой — тысячеротым щиплющим созданием, равняющим разнотравно-злаковый покров под одну короткую гребенку и в зародыше уничтожающим любые древесные начинания. И как же она хороша — эта беспредельная, раскинувшаяся до самого горизонта бледно-зеленая морская ширь, это собранное в увалы подножие необъятного неба; и какое это редчайшее из позволенных смертным наслаждений — ступать ее пружинящим благоуханным дерном!»

В. В. Турчаненко, Д. М. Цыганов. «Пушкин наш, советский!». Очерки по истории филологической науки в сталинскую эпоху. М.: Новое литературное обозрение, 2025. Содержание

Ни для кого не секрет, что в сталинскую эпоху с тем же самым Пушкиным происходили удивительные приключения: например, Анна Ахматова предположила, что Александр Сергеевич сюжет «Сказки о царе Салтане» подсмотрел в «Легенде об арабском звездочете» Вашингтона Ирвинга.

Параллельно с этим грамотело, как говорится, в шинелях с наганами племя пушкиноведов, отстаивавших полную суверенную изоляцию нашего всего от внешнего мира. Уже в 1933 году на базе АН СССР была созвана специальная комиссия по делам, собственно, пушкинистики, участникам которой было предложено подготовить проект отмечания столетия со дня гибели Александра Сергеевича — издание ПСС и тому подобные дела.

Как отмечают авторы этого в высшей степени познавательного 800-страничного труда, мало кто из вошедших в комиссию мог предположить, что работа их будет не благодатью, а сущим адом в порядке установления качественно новой парадигмы сознания.

Составленная из документов и сопутствующих комментариев, книга В. В. Турчаненко и Д. М. Цыганова наверняка откроет вам немало сюжетов и мотивов из истории отечественной пушкинистики, о которых вы не знали, но догадывались. Ну а некоторые, общеизвестные, освежите в памяти — лишним не будет.

«В намеренном следовании „порочной методологии“ Тарасенков усматривает у Нусинова „даже не принижение Пушкина, а недооценку значения развития русской истории, русского народа“. Как следствие, критик обвинял Нусинова не только в „раболепном следовании за буржуазной историографией и литературоведением“, но и в „неумении увидеть и проанализировать самобытный характер нашего искусства, нашей русской культуры, нашей философии, наконец, нашего патриотизма“».

Исса Кобаяси. Кошки японской поэзии. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2025. Перевод с японского Татьяны Соколовой-Делюсиной, перевод с французского Ивана Голикова. Содержание

Сегодняшнее утро редакции «Горького» началось с ужасного: мы наблюдали, как дворовый кот по имени Чертик пытался подвергнуть сексуализированному насилию своего сына, которого мы зовем Сын Чертика. Мы начали обсуждать, что делать: бежать спасать Сына Чертика от этой жуткой напасти или дать природе самой решить, как ей жить и существовать?

Пока мы со свойственной некоторым интеллектуалам нерешимостью вели сложный полилог, проблема решилась сама собой: Сын Чертика дал по морде своему отцу и убежал. После этого мы еще долго обсуждали, как хорошо и складно устроен мир, но какой же он страшный.

Чтобы отвлечься от дурных и на самом деле ненужных мыслей, мы обратились к книжке Иссы Кобаяси (1763–1828) — японского, как сейчас выразились бы, практика поэтического письма, решившего исследовать образ кошки. И сразу от души отлегло.

Огромный котяра

Ищет, чем бы разжиться

На убранном поле.