Есть тип изданий, которые почему-то проходят ниже радаров книжных обозревателей. Мы ликвидируем эту невидимость и предлагаем обратить внимание на неочевидные книги, практически каждая из которых относится к жанру отличного исторического исследования. Чем они отличаются от исследований посредственных? Не только ясно поставленными проблемами и опорой на документы. Пожалуй, главное отличие в том, что такие исследования созвучны нашей эпохе — и не важно, идет ли речь об освоении Арктики в XVIII веке или о методах государственного строительства при Иване Грозном.

Д. Н. Альшиц. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного. СПб.: Наука, 2019

Кто написал?

За без малого век жизни Даниил Натанович Альшиц (1919—2012) очень много успел. Первая публикация — 48-страничная брошюра о Татаро-монгольском нашествии —вышла в 1939 году в «Библиотеке красноармейца». Последняя прижизненная, в 2010 году, — военные воспоминания об обороне Ленинграда.

Историк, драматург, сатирик и замечательный источниковед Альщиц испытал на «собственной шкуре» весь ХХ век, включая ленинградскую блокаду, 10 лет в лагерях (отсидел половину) по статье 58-10 («Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений и т. п.»).

А еще 35 лет работы в отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, преподавание и даже некоторое научное хулиганство — якобы Альшиц нашел в неразобранных архивах 10-ю главу «Евгения Онегина», которую, конечно, написал сам.

Из множества исторических работ Даниила Натановича — большинство об эпохе Ивана Грозного.

О чем книга?

«Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного» — это переиздание книги 1988 года, вышедшей в замечательной «мягкой» научно-популярной серии «Академии Наук». Книга, как следует из названия, описывает становление самодержавия при Иване Грозном. Этапы этого процесса, его фазы и последствия.

Для Даниила Натановича очень важна работа с источниками, документами эпохи. Архивисту исторический документ может рассказать больше, чем раскопки, и он прилежно старается донести «речь» документа до читателя.

Зачем читать?

«Начало самодержавии в России» — прекрасный пример глубокой книги, написанной просто, но не упрощенно. Книга заставляет голову работать, но не дает «взяток» читателю. Сам жанр книги, к сожалению, достаточно редкий по нынешним временам. Альшиц показывает, что Иван Грозный легитимизировал свою самодержавную власть совершенно обдумано, манипулируя источниками и формируя новую государственную идеологию; как опричнина занимает все большую и большую роль в государстве, прорастая из всего лишь системы управления личных вотчин царя; как Иоанн «задабривает», «подкупает» боярство и чем обернулись эти дары.

Фактически до определенного момента Россия — по Альшицу — совмещала в себе два государства, старое боярское и новое, управляемое опричниной самодержавие, и так продолжалось до тех пор, пока молодая система управления не поглотила древнюю.

«Одним из важнейших направлений в идеологической борьбе Грозного за установление единовластия было историческое обоснование исконности русского самодержавия. До сих пор, кажется, не было обращено внимания на один примечательный факт. Сам Грозный, а вслед за ним и официальные документы его времени, затушевывали то, что он был первым русским царем. Грозный жертвовал своим приоритетом первого царя, для того чтобы утвердить вопреки исторической правде идею исконности русского самодержавия. Он создавал представление, будто венчание его на царство было не чем иным, как принятием им родительского, прародительского и вообще исконного царского венца русских самодержцев».

Филипп Доллингер. Ганзейский союз. Торговая империя Средневековья от Лондона и Брюгге до Пскова и Новгорода. М.: Центрполиграф, 2020. Перевод с английского Л. Игоревского

Кто написал?

Как и Альшиц, Доллингер (1904–1999) прожил почти век — 95 лет. Родился и умер в Страсбурге, столице бывшего Эльзаса, — о пограничности этой территории, за которую боши и лягушатники пролили тонны крови, говорят скорее французское имя и скорее немецкая фамилия ученого. Ученик основателя Школы «Анналов» Марка Блока, Доллингер практически всю жизнь занимался историей Ганзы и по праву является одним из самых влиятельных специалистов в этом вопросе.

О чем книга?

Про Ганзейский союз — этот крупный политический и экономический альянс торговых городов северо-западной Европы — слышали все, но мало кто знает, как возникло и почему распалось самое могущественное негосударственное объединение Средневековья. В книге описана история Ганзейского союза — от истоков до упадка и роспуска. Доллингер соответствующим образом структурирует нарратив: первый период — от коммерческого союза до союза городов с XII до XIV вв.; период рассвета с XIV века и упадок вплоть до XVII века.

Зачем читать?

Ганзейский союз зародился в рассвет Средневековья в XII веке, а окончательно распался лишь в 1669 году — за 34 года до основания Санкт-Петербурга. Страсбургский историк показывает, что коммерческий союз был успешен, союз городов стал необходимостью, а в новое время сетевая структура не справилась с зарождающимся новым, не феодальным порядком.

Тем удивительнее, что «аморфное сообщество» (автор считает, что именно так следует называть Ганзу), не имевшее ни армии, ни флота, ни собственной валюты, властвовало 500 лет от Новгорода до Лондона.

Доллингер обращает особое внимание на поздний период феномена и подходит к исследованию Ганзейского союза, исходя не из богатства городов, а из их влияния на соседние территории и движения товаров. Так, Лондон и Новгород существенно повлияли на успех Ганзы, но в том числе из-за них же Ганза и закатилась.

«Товары с Востока, которые провозили через Зунд в западную Европу, оставались примерно теми же, что были в XIV и XV вв. Единственными новыми экспортными товарами, которые везли через Данциг, стали селитра и поташ, до тех пор неизвестные. Однако сравнительная значимость традиционных товаров заметно изменилась. Русские меха больше не занимали самого важного места в товарообороте Любека и ливонских городов — возможно, потому, что теперь их вывозили другим путем, через Лейпциг и Франкфурт. Воск, хотя и утратил прежнее значение, все же оставался сравнительно важным товаром. Торговля лесом с конца XV в. заметно снизилась, и эта тенденция становилась все заметнее к концу XVI—XVII вв., возможно, потому, что запасы леса по берегам Вислы и в нижнем течении Двины почти истощились. Зато сохранили значимость побочные продукты лесопереработки — зола, деготь и смола. Их ежегодно экспортировали по нескольку тысяч ластов. Пенька и лен, спрос на которые укреплялся благодаря росту судоходства во всех странах (оснастка и паруса), служили источниками благосостояния для ливонских портов, которые добывали их главным образом в Литве и Белоруссии. В самом начале XVII в. пенька и лен составляли 60% общего экспорта из Риги».

Юрий Чайковский. Взгляд из Арктики на историю России. Очерки. Именной указатель. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2020

Кто написал?

Юрий Викторович Чайковский (1940) — ученый разносторонний, чаще его считают эволюционистом, хотя Арктика давно входит в сферу его научных интересов. Автор множества статей и книг во многом интересен как тип ученого, которой не скрывается в пыльном кабинете, а «при всем честном народе» умеет ясно и остро сформулировать вопрос и затем продемонстрирует методы, посредством которых он этот вопрос будет решать.

О чем книга?

Книга состоит из 8 очерков и приложений к ним. Очерки посвящены некоторым «темным местам» в истории освоения Арктики, которые оказались незамеченными или проигнорированными другими исследователями.

Например, Чайковский расследует судьбу легендарной дюбель-шлюпки судна «Якутск», на котором плавал Челюскин, обогнувший Таймыр (Дэну Симмонсу при известной сноровке документального материла хватило бы еще на один «Террор»).
Издание снабжено картами, что важно, — и большим количеством иллюстраций.

Зачем читать?

Если бы в книге было не 350 страниц, а автор ограничился бы 5 первыми, где описывает метод, подходы к исследованию, то чтение уже бы вышло душеспасительным.

Если бы обложка книги вышла просто как открытка, ее бы уже стоило приобрести. Там красуется карта России с совершенно нехарактерной разверсткой: Северный полюс — слева, и от него разбегаются меридианы; Восток — наверху, а Запад — внизу. В левом нижнем углу примостился норвежский Тромсё, в верхнем левом — Аляска, в верхнем правом — Хоккайдо. Только вот европейская часть России на эту карту не поместилась, и проблема не в ошибке проекции, а только в необычном представлении.

Чайковский замечает, что история освоения Арктики в основном пишется полярниками, которые (надо отметить в качестве исключения книгу «Арктические зеркала» Юрия Слезкина) знают Север и его неизбежные лишения, но совершено не способны анализировать исторический контекст, в котором путешествовали их предшественники. В исторических исследованиях освоения Севера и Сибири не учитываются изменения климата и морали, которые произошли за 300 лет. И это тем страннее, если в исследованиях Европы и европейской России эти и множество других факторов игнорировать просто неприлично.

Юрий Викторович показывает, что первооткрыватели Русской Арктики, к несчастью, больше терпели лишения и если вступали в противоборство, то чаще с властью и друг другом, чем с природой. Ну а Север часто оставался наблюдателем победивших и проигравших — наблюдателем ледяным, безразличным, жестоким.

«Самыми воинственными запомнились русским на севере западносибирской Арктики энцы, почти истребленные в XVII веке, видимо, как раз за это. Но Аника начал освоение севера Сибири именно среди энцев, и о воине с ними ничего при нем не слышно. Нет, он отнюдь не был добр, охотно и умело разорял недавних партнеров, бывал даже жесток. Зато его государство в государстве вело более умную, чем вся Россия, восточную политику — Строгановы понимали, что на вновь занятой земле им придется самим жить. А вот первопроходцы, о ком пишут куда как больше, явно не понимали этого, как не понимали этого и власти: все самозабвенно рушили то, в чем жили. <...> Аника Строганов создал, при содействии трех сыновей и царских жалованных грамот, как бы северную империю — от Мурмана до Заобья и от Новой Земли до Чусовой (южный приток Камы), почти повторявшую очертаниями владения прежней Новгородской республики. Его «держава», кстати, мало пострадала и от опричнины, и от Смуты».

Зоя Юркова. Архитектор Модюи: идеальная столица в проектах. Петербург императора Александра I. СПб.: Крига, 2019

Кто написал?

Зоя Владимировна Юркова — архитектор, историк архитектуры, в 1990-х и нулевых работала в Комитете по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры, автор книг и множества статей об истории Петербурга. Словом, замечательный исследователь, влюбленный в свой город.

О чем книга?

Книга рассказывает о совершенно забытом широкой публикой французском архитекторе Антуане Франсуа Модюи, который работал в Санкт-Петербурге при дворе Александра I и серьезнейшим образом повлиял на облик Северной столицы, который мы знаем и любим. Юркова, опираясь на огромный объем документов, исследует архитектурную концепцию столицы империи, сложившуюся вовсе не при Петре, а при Александре I усилиями французского архитектора, совершенно затерявшегося в тени гения Карла Росси. При этом автор усиленно подчеркивает ту важнейшую роль, которую император сыграл в формировании видов города как заказчик.

Зачем читать?

Город в устье Невы всегда и по праву будут называть Градом Петровым — в честь воли великого царя, заложившего столицу в малопригодных для жизни местах. Великой реализованной утопией. Наверное, еще до пушкинского «Медного всадника» никто не сомневался, чей это город. Однако, когда мы представляем Петербург, мы чаще всего вспоминаем не Трезини, а величественные сооружения другой эпохи — первой трети века XIX. Анализируя архитектуру города, мы видим его единство и монолитность, торжественность. Но ведь это не наследие Петра.

Таким город стал по воле и замыслу двух людей — Александра I и архитектора. Несмотря на устойчивый миф — дескать, город строился сразу «вот таким», — именно Модюи, как бы сейчас сказали, внося свои коррективы, сумел добиться уникальной градостроительной целостности.

Планы Питера петровского, екатерининского и александровского не были друг другу созвучны и требовали тончайшей настройки. Виды площадей, павильоны, архитектурные рифмы кажутся нам естественными. В этом Зоя Владимировна и видит гений Модюи.

Быть может, это слишком живописная метафора, но, наверное, утрата памяти об архитекторе говорит о его органическом, полном вхождении в тело города. Автор научного, но и захватывающего труда возвращает нам имя одного из творцов Петербурга, показывая, каким трудом и искусством достигается «простая» гармония.

«В развитии великорусского социума громадная роль принадлежит природно-климатическому и шире — географическому фактору. Поскольку Россия — земледельческая страна с суровым климатом и неплодородными землями, то «весь образ жизни населения исторического ядра территории России был процессом выживания, постоянного создания условий для удовлетворения только самых необходимых, из века в век практически одних и тех же потребностей». В жестких природно-климатических условиях при неплодородных землях и, соответственно, низкой урожайности прежде всего требовалось «договариваться» с местонахождением и природным окружением, которыми человек не мог управлять и к которым он вынужден был приспосабливаться. Отсюда и ментальность поведения — суеверный страх перед непредсказуемыми погодными колебаниями и всем тем, что, по мнению крестьянина, могло повлиять на урожай и, соответственно, на физическое существование его самого и его семьи. Отсюда же нежелание что-либо менять, использовать что-то новое, дабы не нарушить хрупкое равновесие сил, от которых зависела судьба урожая, а значит, и выживание. Поэтому у нас такое множество передающихся из поколения в поколение народных примет о погоде, о видах на урожай. По своей сути русское христианство оставалось языческим — наши православные всегда верили в сглаз и порчу и имели обширный бестиарий, тесно связанный с окружением. Всем известен сон Татьяны Лариной, в котором она видит странные существа и необычных лесных обитателей. В школьной практике он до сих пор трактуется как сатира на провинциальное светское общество и сравнивается с балом у Лариных, куда явилась местная элита. Вряд ли юной наивной девочке присущ холодный оценивающий взгляд на окружение. На самом же деле персонажи ее сна — это тот мир невидимых духов и существ, в котором жила русская деревня и провинция, от которых, наряду с Богом и сонмом православных святых, зависели, как считалось, благополучие и, самое главное, жизнь человеческая».