Эдуард Лимонов. Будет ласковый вождь. М.: Пятый Рим, 2019
Есть замечательная фотография, которую часто используют в статьях о партии Лимонова. Шеренги молодых людей с красными знаменами, на переднем плане — девушка: красивые большие глаза, в ухе — гирлянда пирсинга, лицо закрыто платком со свастичным серп-и-молотом. Все сосредоточенно ждут команды начать марш. Не знаю, как можно не влюбиться в такую картинку.
В нее и влюблялись. И влюбляются до сих пор эстетствующие дети буржуазии, юные поклонники глянцевого экстремизма. Копаясь в архивах НБП, они, причмокивая воспаленными от возбуждения губами, повторяют: «Во-первых, это красиво». Новый роман Лимонова им вряд ли понравится. Хотя бы потому, что в нем нет того брутального лоска, дышавшего с нацбольских агиток, зато есть много не столь очаровательных сцен радикального во всех смыслах быта.
«Будет ласковый вождь» — беллетризованная история «алтайского дела», по которому были осуждены сам Лимонов и несколько его товарищей по партии. Тогда, в начале нулевых, когда к писателям в России еще относились с большим почтением, за процессом над НБП следили все. И все, кроме самых оголтелых демократов, сочувствовали самоуверенному седому мужчине в очках и с легкой безуминкой во взгляде. Прокуратура требовала для него четырнадцать лет лагерей, срок в итоге Лимонов получил довольно мягкий и вскоре вышел условно-досрочно. Тогда общественному мнению еще не возбранялось влиять на суды. Куда большую, прямо скажем, неподъемную цену, а именно — цену своей жизни, заплатили некоторые из младших товарищей Лимонова.
Рассказчиком, ненадежным свидетелем в романе заявлен парень по кличке Колесо — косноязычный и довольно малограмотный провинциал, взявшийся написать летопись-миф о Вожде безымянной партии. (Слово «нацболы» во всем тексте появляется лишь раз и, видимо, по случайному недосмотру автора). Монолог Колеса можно назвать повествованием от условно третьего лица. Конечно, через него мы, как всегда, слышим самого Лимонова, будто нечаянно любующегося собой, проходя мимо зеркальной поверхности.
«Хорошо загорающая кожа и бородка китайского философа сообщили облику Вождя необходимую углубленность. Если до этого выращенная упражнениями мускулатура вопреки очкам делала Вождя городско-бандитским (кончались ведь 90-е, тогда в русских городах большинство мужчин смахивали на бандитов), то обновленно-бородатый Вождь получил ярко выраженное и мистическое измерение».
И так далее.
То, что Эдуард Вениаминович любит себя и ничуть этого не стесняется, прекрасно известно по всем его предыдущим произведениям. Из-за этого уже к странице пятидесятой хочется захлопнуть книгу и швырнуть ее в стену. И это желание читателю придется в себе подавить, иначе он упустит неожиданный финт повествования, или, лучше сказать, модуляцию, резкую смену тона. Подобострастие неофита, заглядывающего своему учителю в рот, оказывается пестрой фальшстеной, дьявольски иронично отвлекающей от главного — кому посвящена книга и ради кого она писалась.
В аннотации-предисловии Лимонов, писатель абсолютно европейской традиции, признается в любви к «Острову сокровищ» Стивенсона. Однако «Будет ласковый вождь» заставляет скорее вспомнить то сладостно-мучительное чувство от детского чтения Фенимора Купера, тоже неспроста упомянутого в книге. В экзотическом антураже мужественные люди сталкиваются с туземцами разной степени дружелюбия, преодолевают себя, совершают нескончаемые маленькие подвиги. И вроде бы постоянно что-то происходит, но при этом не происходит ровным счетом ничего.
Герои в своем беспорядочном движении постоянно перемещаются, куда-то едут, идут, кого-то подвозят, сидят на прокуренных кухнях, от которых через страницы книги пахнет мокрыми газетами, ходят в горы, ловят рыбу, едят в столовых, едят в кафе, едят у костра, что-то планируют, ночуют в гостиницах и, наконец, в лесной хижине, где их в итоге и накроет спецназ ФСБ.
Временами липкое повествование разрывается заметками из дневника Вождя, в которых он вспоминает молодость, излагает свою политическую программу, включающую легализацию марихуаны, запрет абортов и обобществление детей. Порой его настигают пришвинско-юнгеровские пантеистические откровения, и он придумывает собственные псевдорелигиозные ритуалы. Апофеозом дневников-воспоминаний становится экстатическая реплика — «Боже, какая большая у меня жизнь!».
Один из рабочих вариантов обложки
На этом искреннем детском восторге, заставляющем вспомнить аналогичные откровения Мандельштама или киногероев соцреализма, и строится неожиданный фон книги, в остальном не особо веселой.
Но все же Лимонов в первую очередь большой мастер некролога. Кажется, однажды он даже сказал, что, пока другие дети хотели вырасти и стать пожарными или председателями райисполкомов, он мечтал стать церемониймейстером на похоронах. Сборником некрологов оборачивается и эта приключенческая пастораль. Все, кто погиб в реальной жизни, погибли и в романе; все, кто оказался предателями, предателями и остались. Лишь имена героев немного изменены — мы ведь вместе с автором договорились, что читаем художественную литературу, приключенческий роман, а не документалку.
«И вот кончились сигареты и нет водки. Дерсу Узала одевается и идет в местный магазин.
Женька ждет Дерсу Узала, а когда проходит приличное количество времени, отправляется в магазин. Ночная продавщица говорит: да, был такой, в бушлате в очках с бородкой. К нему подошли какие-то люди, я думала знакомые, и они ушли.
Утром Чеботарева находят в этом квартале, он лежит без признаков жизни, без пальто у одного из зданий.
Версия такая, что выпал из окна...»
Так сухо и безжалостно на страницах «Вождя» расправляются с самым симпатичным персонажем книги, за которым нетрудно узнать Виктора Золотарева — стихийного анархиста, примкнувшего к нацболам во время их алтайской экспедиции. Дело о его смерти действительно заводить не стали, но лимоновцы не сомневались, что Золотарев погиб от рук пытавших его силовиков. «Это называется „эксцесс исполнения”», — равнодушно заключает Вождь.
Лимонова-политика вообще всегда упрекали и будут упрекать в том, что он совращает умы молодежи, завлекая малолеток в секту имени себя, при этом совершенно не ценя жизней тех, кто в него поверил. Возможно, это так, хотя книга свидетельствует об обратном. Но, щадя чувства тех, кто читает книги ради сюжета, не будем рассказывать, что было дальше, потому что в какой-то момент реальность и фантазия в романе Лимонова все же расстаются.
На самом деле «Будет ласковый вождь» — книга не о красоте суровой жизни в горах Алтая. Эта книга — о природе замолчанной гибели, бережно окутанной неясностью. Нет никаких сомнений в том, что наиболее радикальные из нацболов совершенно искренне приняли лозунг-приветствие «Да, смерть!». Подразумевая, что смерть эта будет ясной, понятной, в идеале — мученической. За ней они и отправились годы спустя в Сирию и Донбасс. Российская же действительность предложила им лишь гибель «при не до конца выясненных обстоятельствах»: у рельсов железной дороги, под окнами дома в ветхом спальном районе, от рук то ли гопников, то ли силовиков, переодетых гопниками.
В далеком 1995 году Сергей Курехин, будто предчувствуя скорую смерть, провел последнее шоу «Поп-механики», в котором участвовал и Лимонов. Он прочитал отрывок из статьи Дугина «Бремя ангелов»:
«Часть ангелов (их принято называть „благими”, „райскими”) выбрала „кенозис”, „самоуничижение” перед лицом непроявленной изначальной апофатической трансцендентности Бога. Они по своей свободной воле объявили о своей онтологической вторичности (в пределе — фиктивности) в сравнении с Творцом. Эти остались в раю...
Другая часть предпочла заявить о своей онтологической самодостаточности, о сущностном единстве своего ангельского естества с природой Высшего Принципа. Иными словами, эти „проклятые” ангелы заявили о своей „божественности”. Их имена Гекатриил, Люцифер, Самаил, Сатана, Аза и Азаил и еще 994 других».
После чего добавил: «И среди них — вся Национал-большевистская партия, которую я возглавляю».
Лидер нацболов благоразумно опустил финал дугинских слов. А звучит он так: «Им отведен эонический Ад».
Так всё и вышло.
Будьте бдительны.