Стэнли Коэн. Народные дьяволы и моральная паника. Создание модов и рокеров. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2022. Перевод с английского Артема Морозова и Дианы Хамис. Содержание
В 1972 году британский социолог Стэнли Коэн опубликовал книгу «Народные дьяволы и моральная паника», основанную на собственной докторской диссертации, которую он написал несколькими годами ранее.
Как объясняет Коэн, если мы называем нечто моральной паникой, это не значит, что такого явления не существует вовсе, а лишь говорит о преувеличенности его охвата и значения. Периодические моральные паники свойственны обществу, а самая крупная из них в послевоенный период, как замечает Коэн, была связана с появлением агрессивных молодежных субкультур: тедди-боев, модов и рокеров.
Отправной точкой для его исследования стали массовые беспорядки, устроенные агрессивными юнцами и начавшиеся пасхальным воскресеньем 1964 года в Клактоне — маленьком курортном городке на восточном побережье Англии. Съехавшиеся туда, дабы провести уик-энд, группировки модов и рокеров принялись от скуки драться на улицах, бить стекла, переворачивать шезлонги на пляже и швыряться камнями.
Коэн обращает внимание на то, что формирование моральной паники невозможно без активного участия СМИ. Страна вполне могла бы проигнорировать происходящее в Клактоне, если бы дело не происходило воскресным днем, когда национальная пресса страдала от нехватки новостей. Уже на следующее утро передовицы крупнейших британских газет запестрели заголовками вроде «Вторжение дикарей на побережье — 97 арестов», «Группы мотороллеров устроили день террора» и «Молодежь отделала город». Сутки спустя освещение событий в Клактоне прессой продолжилось, и журналисты все активнее принялись требовать от министра внутренних дел обратить внимание на ситуацию.
В газетах появляются интервью с модами и рокерами, значительная часть которых носит, как мы бы теперь сказали, фейковый характер. Колумнисты принимаются выдвигать разнообразные теории о том, что творится с британской молодежью. Новости о погромах сменяются репортажами из судов и интервью с местными жителями. Инцидент выходит за рамки национальной прессы и получает широкое освещение по всему миру.
Коэн выделяет три этапа становления «народного дьявола» посредством медиа: преувеличение и искажение; прогнозирование; символизация. Преувеличение и искажение подразумевают избыточное освещение происходящих событий. Прогнозирование демонстрирует, что «народный дьявол» уже готовится к тому, чтобы нанести следующий удар. Символизация создает гипертрофированный образ «народного дьявола», благодаря которому читателю легче его узнать.
«Основной вид искажений на стадии описания заключается в грубом преувеличении серьезности событий с точки зрения таких критериев, как число участников, число причастных к насилию, а также объем и последствия любого ущерба или насилия. Регулярное употребление таких фраз, как „бунт”, „оргия разрушения”, „битва”, „нападение”, „осада”, „отделать город” и „орущая толпа”, создало образ осажденного города, из которого невинные отдыхающие бежали, дабы спастись от мародерствующих шаек», — пишет Коэн.
Коэн также использует для описания реакции на «угрозу» модов и рокеров теорию девиантности и некоторые термины, взятые из социологии катастроф. Например, феномен сенситизации подразумевает, что человек, получив какую-то информацию, начинает обращать внимание на схожие с ней новости, которые иначе бы просто проигнорировал. Сенситизация позволяет людям снизить тревогу из-за неопознанной угрозы, структурируя ее и делая более предсказуемой. Так, вскоре после начала массовой истерии в газетах появилось множество сообщений о действиях агрессивной молодежи. Некоторые из этих сообщений (например, новость о шуточной драке после танцев) при других обстоятельствах едва ли привлекли к себе большое внимание. Благодаря сенситизации, однако, все они были вписаны в картину разрушительных бесчинств модов и рокеров.
«По аналогии с катастрофами, большинство которых вызваны безличными, неумолимыми силами, неподвластными человеческим действиям, в поведении модов и рокеров был замечен элемент иррациональности и непостижимости», — отмечает Коэн.
Не менее важной для понимания происходящих процессов является культура социального контроля. Агентами социального контроля называют организации, ответственные за ликвидацию последствий бедствия (полицию, медицинские службы, волонтерские организации и т. д.). Наиболее заметными изменениями культуры социального контроля становится ее распространение за пределы области, где произошли бедствие (местная полиция начинает сотрудничать с соседними регионами, обращается в Скотленд-Ярд и использует самолеты ВВС для переброски сил), эскалация (контроль становится интенсивнее) и инновация (появление новых методов контроля).
Стоит моральной панике начаться, как появляется множество предложений о введении жестких мер борьбы с опасностью: от расширения полномочий полиции до введения телесных наказаний. Один из судей, например, даже предложил выдавать задержанным хулиганам молотки, чтобы те разбивали ими собственный транспорт: «на инфантильные действия следует отвечать схожим наказанием». Главный констебль, в свою очередь, предложил своим подчиненным не арестовывать модов и рокеров, а разбираться с ними на месте, отбирая у них ремни: «у нас уже есть прекрасная коллекция кожаных ремней. Они жалуются, что у них спадают брюки, но это полностью их проблема».
Создаются инициативные группы, которые выступают за введение экстраординарных методов контроля (например, отправки молодых нарушителей на принудительные работы или возвращения наказания розгами). Примечательным образом они готовы скорее обвинить в последствиях катастрофы максимально далекое от них правительство, чем государственные службы, которые занимались ее непосредственной ликвидацией. Участники таких групп подчеркивают, что полиция и суды хорошо выполняли свою работу, однако их ресурсов было явно недостаточно, чтобы решить проблему. В конечном счете парламент принимает косметические изменения в законодательство, чтобы хоть как-то отреагировать на события и успокоить разгоряченную общественность.
Коэн подробно описывает, как местные жители, СМИ и агенты контроля совместными усилиями сами подталкивают «моральных дьяволов» к тому, чтобы укрепиться в своей девиантности. Толпы бездельничающей публики заполняют пляжи и набережные и любуются разворачивающейся перед ними битвой, как если бы они находились в колоссальном театре. «Уже на Троицу 1964 года одна местная газета (Brighton and Hove Herald, 23 мая 1964 года) опубликовала фото толпы юнцов: они опрокидывали шезлонги, а посередине стоял мужчина с ребенком, подняв его повыше, чтобы было лучше видно», — пишет Коэн.
Зеваки поощряют девиантность и делают толпу визуально больше, что провоцирует задир на новые демонстрации силы. СМИ демонстрируют девиантное поведение, предлагая хулиганам образцы того, как им лучше себя вести. Известно, например, что самосожжение как форма суицида практически никогда не встречалась на Западе. Достаточно было одного сообщения в медиа о сжегшем себя заживо в ходе акции протеста вьетнамском монахе, чтобы в Англии и Америке начался экспоненциальный рост случаев использования столь страшного способа расстаться с жизнью.
Действия полиции и других агентов контроля также способствуют консолидации и поляризации молодежи. «Описанные выше драматические приемы, такие как отволакивание двух подростков в участок или прогон группы молодых людей по улицам, могли иметь лишь один эффект, названный Танненбаумом „драматизация зла”. Такие приемы, по сути, поляризуют силы добра и зла и укрепляют эту поляризацию, порождая чувство негодования, — такова естественная реакция подвергнутых публичному осмеянию», — утверждает Коэн.
В русском издании книгу предваряет внушительное предисловие, в котором Коэн рассматривает, как понятие «моральной паники» употреблялось и критиковалось на протяжение минувших тридцати лет. Автор «Народных дьяволов...» разбирает семь типичных объектов моральной паники.
Нас пугают агрессивные молодые мужчины из среднего класса: футбольные фанаты, вандалы, хулиганы и прочие герои «Заводного апельсина». Массовые убийства в школах. Употребление наркотиков. Сексуальное насилие по отношению к детям со стороны священников-педофилов, воспитателей интернатов или даже участников глобального заговора (в 80-е годы прошлого века миллионы американцев поверили, что страну охватила законспирированная сеть дьявольского культа, члены которого истязают детей и приносят их в жертву Сатане). Демонстрация секса и насилия по телевидению, которая якобы перерастает в реальную преступность. Матери-одиночки и прочие разновидности «профессиональных тунеядцев», «севшие на шею» обществу и якобы безосновательно получающие социальное пособие. Наконец, беженцы и просители убежища, которые якобы обманывают государственные службы, чтобы их приняли, и разрушают ценности общества вместо того, чтобы в него интегрироваться.
То, как работают сразу несколько из перечисленных выше фобий, можно увидеть на примере сюжетов о детях, убивающих других детей. Несмотря на то что подобные случаи сами по себе чрезвычайно редки, каждый раз они поднимают колоссальную войну моральной паники и провоцируют обсуждение слабо связанных с конкретной ситуацией проблем (неполных семей, безнравственности подрастающего поколения, жестоких видео, равнодушия людей и социальной атомизации).
Так, после убийства двухлетнего Джеймса Балджера десятилетними Робертом Томпсоном и Джоном Венейблсом СМИ заострили внимание на том, что незадолго до преступления отец одного из мальчиков брал в прокате кассету с хоррором о кукле Чаки «Детские игры 3». Идея о том, что Томпсон и Венейблс тоже могли его видеть, была лишь предположением, но его оказалось достаточным, чтобы «Детские игры» изъяли из видеомагазинов по всей Британии, а газета The Sun устроила публичное сжигание фильмов в жанре хоррор.
Все вышеперечисленные разновидности «народных дьяволов» (за исключением разве что бессовестных матерей-одиночек, неприятие которых было характерно именно для тэтчеровской Англии) прекрасно знакомы русскоязычному читателю. Медийные сюжеты по поводу «заполонивших Евросоюз» беженцев или проблем подросткового суицида, за которым якобы стоят взрослые «кураторы» из социальных сетей, нетрудно разобрать и увидеть описанные Коэном механизмы разжигания моральной паники.
Книга Коэна написана как социологическое исследование и изобилует специфической профессиональной терминологией, но, несмотря на это, ее ценность даже для неискушенного читателя очень велика. Вспышки моральных паник происходят в непосредственной близости от нас столь часто, что знать, как они устроены, — это лучший способ им не поддаваться.