Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Фредерик Дуглас. Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанное им самим. СПб.: Азбука; Азбука-Аттикус, 2024. Содержание
История появления на свет этой небольшой книжки примечательна: ее автор Фредерик Дуглас (1818–1895) был рожден в рабстве от черной матери, которой почти не знал, и белого отца, которого не знал вовсе (возможно, им был его непосредственный хозяин, что в то время на Юге Америки считалось совершенно нормальным), однако смириться со своим положением не мог и в конце концов сбежал в северные штаты. Там он присоединился к аболиционистскому движению и начал выступать на митингах, проявив себя вскоре как недюжинный оратор, что по тем временам было большим делом — устное слово преобладало над письменным. В своих выступлениях Дуглас, разумеется, клеймил и обличал рабство, но не просто так, а на материале собственной нелегкой жизни, т. е., проще говоря, рассказывал свою биографию в риторически отделанном виде. Его речи имели большой успех, но вскоре начали вызывать и вопросы: почему, мол, какой-то беглый раб так гладко чешет и не напридумывал ли он все это ради красного словца. Сомнения такого рода вынудили Дугласа, грамотного, но прежде и не помышлявшего о писательской карьере, взяться за перо и сочинить полноценное жизнеописание, которое вышло из печати в 1845 году и наделало немало шума. Причина его успеха была, по-видимому, в природном художественном таланте автора — жизнеописания беглых рабов на тот момент новинкой давно не считались, но большими литературными достоинствами похвастаться не могли. Впрочем, сегодня и «Повествование о жизни...» кажется нам, мягко говоря, простоватым сочинением с заметным преобладанием аболиционистских риторических приемов, местами оно едва ли не отдает письмом Ваньки Жукова с селедкой и харей, что не мешает ему даже чересчур искушенного современного читателя по-настоящему трогать и вдохновлять.
«Пока я живописую кровавые истории, случившиеся во время моей жизни на плантации у полковника Ллойда, я кратко опишу и то, что произошло тогда же, когда мистер Гор убил Демби. Рабы полковника Ллойда имели обыкновение проводить ночное или воскресное время в ловле устриц, пытаясь таким образом восполнить свой скудный паек. Старик, принадлежавший полковнику, в поисках устриц случайно оказался во владениях его соседа, мистера Била Бондли. Усмотрев в этом посягательство на свою собственность, рассерженный мистер Бондли спустился к берегу с мушкетом в руках и в упор разрядил его в бедного старика. На следующий день мистер Бондли приехал повидаться с полковником Ллойдом, но не знаю, с какой целью — то ли заплатить ему за ущерб, то ли оправдаться за содеянное.
Во всяком случае, этот в целом дьявольский случай был замят. Обо всем этом было сказано мало или совсем ничего, и тем более ничего не сделано. Даже среди белых мальчишек считалось, что полцента стоит, чтобы убить „ниггера“, и столько же — похоронить его».
Альберто Мелло. Искоренять и насаждать. Комментарий к Книге пророка Иеремии. М.: Издательство ББИ, 2024. Перевод с итальянского игумена Арсения (Соколова). Содержание
Экзегетический комментарий ныне живущего в Израиле монаха-богослова Альберто Мелло к одной из сложнейших и требующих ответственного чтения книг Ветхого Завета, прокладывающей для христиан путь к Завету Новому.
Книга Иеремии занимает особое место в Библии по нескольким причинам. Во-первых, она самая большая по объему, поэтому Мелло предлагает говорить скорее о «книгах Книги Иеремии». Во-вторых, она многосоставная и многосложная: сугубо поэтические откровения в ней сочетаются со строго богословскими рассуждениями.
Мелло прежде всего восстанавливает исторический и биографический контекст, в котором создавалась Книга Иеремии, благо, по словам самого богослова, о жизни именно этого пророка известно достаточно — во всяком случае больше, чем об авторах других ветхозаветных книг. Более того, в самой Книге содержатся сведения об ее авторе, изложенные от третьего лица, — еще одно новшество, если рассматривать пророчество Иеремии как сугубо литературный памятник.
Основной текст книги Мелло составляют построчные комментарии к Иеремии, для удобства разделенные на условные главы: «Искоренять и разорять», «Плачи Иеремии», «Сдаться вавилонянам», «Строить и насаждать», «Жизнь как добыча». Примечательно, что автор не останавливается на каком-либо единственном варианте Книги, предпочитая анализировать как древнееврейский оригинал, так и греческую Септуагинту. В русской версии ключевые разночтения сопровождены и синодальным переводом.
«„Кто останется в этом городе, умрет от меча, голода и моровой язвы; а кто выйдет к халдеям, будет жив, и душа его будет ему вместо добычи, и он останется жив“ (38:2). Мы должны на мгновение остановиться на этом особенном выражении, которое подводит итог последней проповеди Иеремии — „душа как добыча“ (nepeš lǝšālāl). Это очень удачное изречение пророка, полностью переворачивающее всю логику воина, согласно которой добыча, захваченная на войне, — собственность победителя. Иеремия утверждает прямо противоположное: говорит не о победе, а о поражении, и настоящие трофеи, согласно ему, — это не чужие жизни, а собственные».
Филипп Жирар. Леонард Коэн. На проводе. СПб.: Бумкнига, 2023. Перевод с французского Михаила Хачатурова
Слава очень быстро и легко пришла к канадскому поэту, писателю и певцу Леонарду Коэну — ему удалось попасть в самый нерв времени, культурный фон которого определяли сексуальная и психоделическая революция, за оптимистичным грохотом которых не каждый хотел расслышать крах чего-то очень важного, без чего этот мир не особо нужен.
Сейчас социально-апокалиптические творения Коэна находятся как будто на перекрестке двух вселенных: с одной стороны, его песни принадлежат самой массовой культуре из возможных, услышать их можно в мультфильме про болотного демона Шрека; с другой — стихи его звучат на альбомах, например, группы Coil, то есть в области трансгрессивно-субверсивной контркультуры.
Для Филиппа Жирара, автора графической биографии Коэна, вездесущесть, а вместе с ней и парадоксальная маргинальность его героя во многом связаны с еврейством поэта и соответствующей духовностью, пусть и причудливо измененной в духе времени — иудаизм в его неординарной голове вполне уживался с искренним интересом к дзен-буддизму.
По поводу коэновской двойственности, а то и двоякости есть в комиксе Филиппа Жирара хороший апокриф. Во время Войны Судного дня Коэн дал концерт для израильского контингента на Синайском полуострове. Выступив, он убрал гитару в чехол и направился в сторону границу, чтобы спеть и для египтян. Его, впрочем, отговорили.
«Всю юность я провел, шатаясь с братом по улицам Монреаля и выискивая в толпе маскирующихся звезд. Лет в двадцать мы прогуливались по бульвару Сен-Лоран, как вдруг брат воскликнул:
— Эй, мимо нас только что прошел Леонард Коэн!
— И как он выглядел? — спросил я.
— Непримечательно. Как Леонард Коэн».
Алиса Банк. Дневник: 1923–1928. Ред. -сост. Е. О. Ларионова, Н. Г. Охотин. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2024. Содержание
Перед нами дневник Алисы Владимировны Банк (1906–1984), выдающейся византинистки, всю жизнь проработавшей в Эрмитаже, где она заведовала сектором Византии и Ближнего Востока. В нем описаны студенческие годы, когда автор стала свидетельницей коммунизации и чистки Петроградского (Ленинградского) университета.
Рискуя впасть в полемическое упрощение, можно определить жанр этого документа следующим образом: возвышенная душа ищет пути выживания в ухудшающихся социально-политических обстоятельствах, что делает эту книгу весьма актуальной для российского читателя. На момент первой записи Банк было всего 17 лет, так что ее суждения, с одной стороны, решительны и эмоциональны, а с другой — ей не откажешь в чуткости и уме, благодаря которым из решительности делаются правильные выводы.
Если допустить, что книги способны давать уроки человеческого достоинства, то у этой, безусловно, стоит попробовать его взять.
«Мальчишка-коммунист, студент II курса, и толстый нэпманской наружности неуч — вот люди, орудующие не только отдельными лицами, но даже учреждениями, и такими, как Российская публичная библиотека! Им все позволено, для них нет права, нет уважения к традициям.
Когда слушаешь, когда видишь, что вокруг творится, кажется, что твою шею сжимает, сдавливает, душит, то быстрее, то медленней, но бесконечно и неуклонно, петля. Чем дальше, тем хуже, тем все более задыхаешься и в связи с этим делаешься все озлобленней по отношению к существующему строю. А ведь он людей все более и более засасывает: люди не выдерживают, смиряются в страхе перед неминуемым голодом, если будешь бороться. Охватывает ужас, что же будет дальше, чем все это кончится?»
Райнхард Меринг. Карл Шмитт. Взлет и падение. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2023. Перевод с немецкого И. Ивакиной
Хотя оригинал этой биографии вышел 15 лет назад, она по сей день остается наиболее полным жизнеописанием «коронованного юриста» Третьего рейха. Правда, шмиттеведение эти годы на месте не стояло: дневники и письма, которые Меринг цитирует, успели опубликовать, поэтому при желании их больше не надо читать в пересказе, а можно изучить напрямую. Но те, кому это нужно, и так об этом знают.
Для всех прочих «Взлет и падение» остается лучшим справочным изданием о судьбе мыслителя, который не любил евреев и демократов, но, несмотря на это, его идеи (например, о политической теологии) до сих пор развивают и оспаривают даже те, кто при встрече вряд ли бы пожал Шмитту руку.
«Шмитт в конце 1934 года констатирует окончание национал-социалистической революции в эмансипации „государства справедливости“ от либерального правового государства. Если вспомнить, какой важный смысл он уже придавал „эпохе опосредованности“ и „эпохе непосредственности“ в 1914 году, если обратить внимание на короткое слово „непосредственность“, то „непосредственно справедливое государство“ подает историко-философский сигнал. Здесь государство фюрера приобретает апокалиптическое величие. Таким образом, юридическо-институциональное толкование подошло к логическому концу».