Илья Будрайтскис. Мир, который построил Хантингтон и в котором живем все мы. Парадоксы консервативного проекта в России. М.: Издательство книжного магазина «Циолковский», 2020
Американский политолог Сэмюэль Хантингтон, размышляя о судьбах планеты после холодной войны, пришел к выводу, что глобальный конфликт с бинарного противостояния капитализм vs. коммунизм перешел на стадию множественной войны миров, у каждого из которых есть свои боги и моральные ценности. Именно в этой перспективе историк и левый публицист Илья Будрайтскис предлагает понимать приключения «суверенной демократии» в России, присоединение Крыма, общую логику поступков Путина — в частности и повсеместный консервативный поворот — в целом.
Уплощение и обезъязычивание идеологического противника — искушение слишком сильное, чтобы не быть распространенным и в левом, и в правом лагере. Будрайтскис демонстрирует к нему иммунитет и стойкость, прилежно реконструируя саму логику консервативной интеллектуальной традиции и вскрывая в ее сердце не только «умеренную осторожность», но и склонность к радикальному жесту, которой сегодня удивляются все напуганные правым популизмом.
Книгу рекомендуем тем, кто хочет разглядеть за ватой нечто больше, чем хлопчатобумажное изделие.
«Контрреволюция, как ее понимает Жозеф де Местр в своих „Размышлениях о Франции”, — это движение, которое рождается не из духа Старого порядка, а из факта свершившегося революционного грехопадения. Контрреволюция принимает революцию как необратимое событие: прорыв в современность уже произошел и контрреволюция возникает из духа сопротивления Модерну.
В то же время де Местр полагал, что миссия французских аристократов, мечтавших вернуть Старый порядок при помощи иностранных войск, обречена. Контрреволюция не сводится к реставрации как простому возвращению в исходную точку, а наоборот, рождается из новой, постреволюционной реальности. Для де Местра контрреволюция, как и революция, лишена волевого субъекта, и представляет непостижимый для человеческого разума акт божественного провидения. Контрреволюцию нельзя спланировать — в нее можно только верить. Позиция де Местра, таким образом, связана и с радикальной контрреволюционной надеждой, и с пессимизмом в отношении ее действительных социальных и политических оснований.
Итак, если умеренный консерватизм провозглашает своим единственным основанием сложившееся положение вещей, то консерватизм радикальный бросает вызов действительности. Там, где первый тип консерватизма видит преемственность, второй обнаруживает разрыв. Этому разделению консерватизмов соответствует различие практической политики и чистой мысли».
Житие протопопа Аввакума. Издание подготовили Н. С. Демкова и Л. В. Титова. СПб.: Наука, 2019
Мощнейшее и, глядя на новостную повестку, своевременнейшее издание автобиографии мятежного священномученика старообрядцев, составленное так, что лучше, пожалуй, и представить нельзя. Помимо трех авторских редакций, две из которых найдены в автографах и по ним публикуются, в книгу вошла «особая» компилятивная версия, обнаруженная в сборнике начала XIX века и сохранившая подлинные фрагменты не дошедшей до нас первоначальной редакции памятника. Такое соседство редакций в одном издании предпринимается впервые и их сопоставление позволяет наглядно увидеть подпоплеку и смысл творческих переделок Аввакума.
Кроме того в книгу вошли еще два текста протопопа: «Первая челобитная» царю Алексею Михайловичу с запиской о жестокостях Даурского воеводы (Забайкальский край и в XVII веке мог влегкую забить ленту «Медиазоны»Признана «иностранным агентом») и «О трех исповедницах слово плачевное».
Издание дополняют статьи ныне покойной исследовательницы древнерусской литературы Натальи Демковой, проясняющие, помимо прочего, соотношение публикуемых редакций и такие тонкости, как композиционные решения, которые использовал старообрядческий священник в своем драматическом и страстном житии.
Книга снабжена подробными комментариями и необходимыми словарями (без которых человек XXI века вряд ли в полной мере поймет текст пустозерского борца за правду против «начальных людей»), а также иллюстративными материалами, среди которых — карты скитаний Аввакума и его единомышленников.
«Событийный принцип повествования преобладает в Прянишниковском списке. В нем нет тех эпизодов вершинного мастерства Аввакума, которые делают его Житие произведением, сумевшим раскрыть душу человеческую. Знаменитой сцене с Настасьей Марковно („Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под ребят и под рухлишко дал две клячи, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, — кольско гораздо! В иную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нея набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: „матушка-государыня, прости!” А протопопица кричит: „что ты, батько, меня задавил?” Я пришел,— на меня, бедная, пеняет, говоря: „долго ли муки сея, протопоп, будет?” И я говорю: „Марковна, до самыя до смерти!” Она же вздохня, отвещала: „добро, Петрович, ино еще побредем”. В Прянишниковском списке соответствует текст: „...Пять недель мы с женою рекою брели по го[ло]му льду, убивающеся о лед, гладни и наги. Везли на нартах нужную пищу и робят малых. Я же с детьми зимами промышлял нужную рыбенко и на всяк день долбил пролубей по десятку. Лед же тамо толст намерзает, в человека вышиною. И от тое работы не могу раскорчитца и ныне, да уже так будет и до смерти”».
Сергей Парфенов. Роза ветров. Что случилось в Свердловске 40 лет назад? Документальный детектив. М., Екб.: Кабинетный ученый, 2020
А что, собственно, случилось в Свердловске 40 лет назад? Напомним: в апреле 1979 года в уральской столице произошла вспышка сибирской язвы, которая унесла по разным оценкам от нескольких десятков до сотни жизней. Высшие чины Союза все списали на отравление зараженным мясом животных (что случается с сибирской язвой чаще всего), а врачи в качестве причины смерти писали погибшим загадочную формулировку «сепсис 002».
Однако по неофициальной версии имел место (случайный? автор допускает, что вовсе нет) выброс бактериальных спор из лаборатории военного городка № 19 в Чкаловском районе Свердловска. Одним из веских доказательств служит, собственно, роза ветров тех апрельских дней, увязывающая точки заражения с первоисточником.
Так называемый Свердловск-19 входил в секретную систему предприятий «Биопрепарат», который занималась разработкой биологического оружия, вопреки запретам международной конвенции 1972 года, подписанной в том числе СССР, — этим, собственно, и объясняется упорство в официальной версии про мясо, не прошедшее ветеринарный контроль.
Сергей Парфенов, который копает тему еще с 1989 года (и достигший серьезных, порой неподвластных разуму глубин), высшим чинам, конечно, не верит, и его собеседники тоже. Расследование построено на интервью со свидетелями событий и ликвидаторами, а также умеренно интересных конспирологических рассуждениях самого автора, своей тональностью неотличимых от журнала «Огонек» конца все тех же 1980-х. Если закрыть глаза на эту интонацию и вычитать в уме явно избыточные восклицательные знаки, книжка получается как минимум познавательная. Но, пожалуй, не более.
«Статистика — самая точная из всех неточных наук. И о чем она говорит? На первый взгляд, о странной избирательности болезни. Она „косила” почему-то наиболее трудоспособное население, а среди мужчин — преимущественно возрастные группы от 25 до 45 лет. Можно ли это объяснить лишь тем, что представители сильного пола — основные потребители животного белка, а на завод керамических изделий привезли для продажи или сжигания „непроверенное” мясо? А может, вирус-убийца, случайно вырвавшийся на волю, был запрограммирован и действовал как на поле боя?
Таким образом, предположение, что военным биологам удалось создать штамм бактерии сибирской язвы, которая поражала главным образом дееспособных мужчин, кажется небеспочвенным. Речь, говорят эксперты, может идти об особом виде оружия, одним из частей которого была особая легочная форма сибирской язвы. Доказательства? У людей, имевших этот диагноз, смерть не всегда носила ураганный характер. В той горячке штатские медики и эпидемиологи могли не придать особого значения (либо вообще не знать), что у одних пострадавших от начала болезни до летального исхода проходило всего 2-3 дня, а при вскрытии трупов обнаруживались кровоизлияния в легкие и головной мозг. Картина „шапки Мономаха” (почернение тканей от лопнувших сосудов) инфекционистам была хорошо известна, и они ее видели. У других болезнь протекала дольше — от 5 до 7 суток, а кровоизлияние было тотальным: поражались все внутренние органы, включая конечности. Почему? Именно такой инкубационной период и последствия характерны для геморрагических лихорадок типа Денге и Марбурга, что помогает объяснить растяжку загадочной уральской эпидемии на несколько дней!»
С более развернутым фрагментом книги можно ознакомиться на нашем сайте.
Евгений Деменок. Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения. М.: Молодая гвардия, 2020
«Отец российского футуризма» — личность, безусловно, куда более объемная, чем принято думать, если расхожим образом определять Давида Бурлюка как человека, который «сделал действительным поэтом» Маяковского (по собственному признанию Владимира Владимировича).
Бурлюк успел сделать себе имя до российской революции, а после — махнуть в Японию, где тоже лаптем щи хлебать не стал, а прилежно рисовал на ориентальные темы и даже заработал творчеством на новый переезд — уже в США. В Нью-Йорке 40-летний мастер начал все с чистого листа — и вновь добился столь чаемого им признания (где он, собственно и стал — нельзя сказать, что необоснованно — позиционировать себя отцом футуризма).
Импульс, который им двигал, вынесен в подзаголовок книги: «инстинкт эстетического самосохранения», как выразился сам Бурлюк, отсылает к гибридному стремлению не только спасти свою шкуру, но и при этом добиться славы и не идти на компромиссы с собственным творческим методом. Те сверстники Бурлюка, у кого инстинкты были иными, — тот же Маяковский, Крученых или Хлебников, в 1967 году на Лонг-Айленде не умирали, но и произведений оставили в десятки раз меньше.
«Инстинкт» особенно примечателен тем, что, как утверждает автор, это первая полная биография художника, основанная не только на литературных источниках, но преимущественно на воспоминаниях самого Бурлюка и семейных архивах. Многие сведения о судьбах творческого семейства публикуются впервые.
«К выставке был выпущен каталог с предисловием, написанным Кристианом Бринтоном. Бурлюк любил рассказывать, что к моменту открытию у него в кармане было только 10 центов и он был вынужден идти на собственную выставку пешком. Обратно он тоже добирался пешком, но уже „летел” — имея в кармане чек на 750 долларов. Работу „Рыбак Южных морей” купила тогда „Анонимное общество” — сейчас она находится коллекции Йельского университета.
Вообще излюбленная Давидом Давидовичем самореклама оказалась в Америке удивительно к месту. Он просто превзошел самого себя, пользуясь тем, что американцы были совершенно не осведомлены о том, что на самом деле происходило в России».
Алексей Гедеонов. Дни яблок. Киев: Лаурус, 2019
Про пишущего по-русски киевского писателя Гедеонова всерьез заговорили после недетской сказки «Случайному гостю», где местом действия был мифогенный рождественский Львов 1984 года. Автора хвалили за «воздушность» и «абсолютно неуловимую магию»; в сиквеле, который переносит читателя в Киев, желающий найдет и то, и другое сполна, а заодно и историю первой любви главного героя.
Основной творческой загвоздкой, по признанию Гедеонова, было нащупать киевский миф (в Львове-Львіве-Лемберге с этим трудностей не возникло), и в итоге мифов оказалось выявлено аж три — «княжеский, казацкий и про вечную войну».
«Дни яблок» — это эстетская, упоенная собственной инфантильностью проза в декорациях дряхлеющий Империи, которая заставляет одновременно вспомнить об опытах столь разных авторов из столь разных эпох как Леонид Добычин и Мариам Петросян. Несмотря на то, что Гедеонов пишет российскою мовою, нельзя не отметить его стремление точно передать киевскую речь тридцатилетней давности.
«— Хало, — сказала бабушка, — Твардовская.
Так она здоровалась с абонентами, еще в те поры, когда говорили „Сделаю телефоны” вместо „Позвоню”.
Пришлось встать, наспех одеться и выйти в кухню по холодному полу. Там бабушка, выслушав „соединяю” из телефонной трубки, супилась на меня и кошку.
— Да-да, слушаю. Я здесь, — повторила бабушка. — Утро доброе и вам. Вот как? И давно? Но то небезусловно! А температура?
Желтая телефонная трубка что-то квакнула в ответ.
— Но так, так — я буду. Повторяю, буду. З Богем! — И бабушка положила трубку на рычажки. Телефон облегченно звякнул.
— Не могут решить, — чуть помолчав, сообщила в пространство бабушка, — что делать... В отделении инфекция. Карантына. До того ж имеет одслоение плаценты. Михальский бьется в стены и потребует меня. Там нетипичная старородящая. Из персон. Истерык просто, а еще профессор».